Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 2

Я был на стройках Южного Урала.

Я видел, как выстраивался в ряд,

Сверкая полированным металлом,

За новым агрегатом агрегат,

Как будто артиллерия морская,

И выдох пушек, вспышками огня

Великий труд победы освещая,

Как легкий дым, окутывал меня.

В жару июля и в мороз крещенский,

В волнах пшеницы, в угольной пыли

Мой путь лежал от энска и до энска,

По городам промышленной земли.

Я видел, как победа вырастала.

Свидетельствую: пролетят года —

Спасительное мужество Урала

Отчизна не забудет никогда.

Урал, Урал... Заводы... Шахты... Горы...

Страной железа видишься ты мне.

Твои сыны, литейщики, шахтеры,

Себя как дома чувствуют в огне.

С рождения металлом окруженный,

Уралец — прирожденный металлист,

А значит, он и воин прирожденный,

И слесарь от рожденья, и танкист.

Пройдут года — над веком небывалым

Потомки совершат свой поздний суд.

Железо назовут они Уралом

И мужество Уралом назовут.

Ты сегодня дымишься за дальнею далью,

За снегами, которым не видно конца.

Златоуст! Златоуст! Нержавеющей сталью

Это имя нам детство вписало в сердца.

И Закаменки камень, и малинники Голой,

И запруженный Ай, и седой Таганай —

Это детство мое. Это юность и школа.

Это в горы и сосны оправленный край.

Город детства и стали,

город стужи и зноя,

За оградой резною, за сосной вырезною —

Весь ты в зренье моем, весь ты

в сердце моем,

Словно только вчера я покинул свой дом.

Мы идем сквозь огонь, позабыв о покое,

И в родительский дом я не скоро вернусь.

Как любовью своей, как отцовской рукою,

Ты прикрой меня сталью в бою, Златоуст!

Был холод декабрьский, и я возле танка

На польском асфальте плясал сербиянку,

Чтоб только согреться на звонком ветру,

Пронзительном, злом, и, увидев славянку,

Бойцу подносившую в рюмке сливянку,

Тебя вспоминал на далеком юру.

И думал с тоскою: «Теперь хорошо бы,

Как после работы и после учебы,

К тебе возвратиться домой на Каштак».

И мой экипаж согласился: еще бы!

Давно бы зазноба спасла от озноба,

И рюмку она поднесла бы не так.

И мой экипаж согласился: конечно,

И танки не вечны, и войны не вечны,

И мы возвратимся когда-то домой,

Родных и друзей расцелуем, обнимем,

И сядем за стол, и чокнемся с ними,

Но путь наш домой лежит через бой.

Со мной ничего не посмеет случиться,

Я должен любить еще, жить и учиться,

Об этом я знал и за крайней чертой,

Когда ничего уже не осталось:

Ни сил, ни патронов, лишь только

усталость,

Когда я держался на хватке одной.

Я с детства учился так в жизни

держаться,

Так впутаться в жизнь, так с нею

связаться,

Так крепко ее привязать у седла,

Чтоб жизнь от тебя не могла отвязаться,

Чтоб жизнь от тебя не могла отказаться,

Чтоб жизнь без тебя обойтись

не могла.

Да, верю я в жизнь,

и не ставь мне в вину ты

Ни это пристрастье, ни эти минуты.

Мальчишкою тоже меня не зови.

Ведь молодость хочет быть абсолютной

И жизнь принимать от салюта к салюту,

И хочется верить тебе и любви.

Опять протяни мне далекие руки

Сквозь версты разлуки,

сквозь горькие муки,

Подругою верной, порукою будь.

Затянута жизнь пулеметною лентой,

Как зимы снегами, как ливнями лето.

Благослови.

Мы выходим в путь.

Далеко-далеко от скал Таганая,

Военную славу свою догоняя,

Уралец-танкист на битву спешит,

Покинув землянку, выходит он к танку,

А вьюга рисует на окнах землянки

Булатный рисунок его души.

Над нами полощет военное знамя.

Опять пулеметными очередями

В бою измеряется жизни длина.

И утро в сиянии артиллерийском

Встает над Малькове,

над Вельке-Лазиском,

Над Польшею. Доброе утро, война.

Чтоб стать мужчиной — мало им родиться.

Чтоб стать железом — мало быть рудой.

Ты должен переплавиться, разбиться

И, как руда, пожертвовать собой.

Как трудно в сапогах шагать в июле.

Но ты солдат и все сумей принять:

От поцелуя женского до пули —

И научись в бою не отступать.

Готовность к смерти — тоже ведь оружье.

И ты его однажды примени...

Мужчины умирают, если нужно,

И потому живут в веках они.

Мы бронзой покрываемся в походе,

Над нами солнце всходит каждый день,

И каждый день на западе заходит,

И мир цветной повторно входит в тень.

Еще штыками обернутся песни.

Еще придут и отшумят бои.

Придет домой седеющий ровесник.

Придут не все ровесники мои.

Оставшимся счастливо оставаться.

Но с этим миром в утреннем дыму

Договорились мы не расставаться —

И мы вернемся бронзою к нему.

У вас сады. У вас цветенье лета.

И юноши по мрамору идут

Сквозь волны круглосуточного света,

И холодно быть памятником тут...

Когда ты выйдешь с лекций на закате,

О наших размышляя временах,

Навек ушедших в толщи хрестоматий,

О наших запыленных именах,—

Почувствуй нас взволнованней, чем лектор:

Ведь и от вас мы отвели беду,

Товарищ мой, бредущий по проспекту

В трехтысячном немыслимом году.

Полковник, помните Скалат,

Где «тигр» с обугленною кожей

И танк уральский, в пепле тоже,

Лоб в лоб уткнулись и стоят?

Полковник, помните, по трактам

Тогда и нас водил сквозь смерть

Такой же танковый характер —

Прорваться или же сгореть.

Комбату приказали в этот день

Взять высоту и к сопкам пристреляться.

Он может умереть на высоте,

Но раньше должен на нее подняться.

И высота была взята,

И знают уцелевшие солдаты:

У каждого есть в жизни высота,

Которую он должен взять когда-то.

А если по дороге мы умрем,

Своею смертью разрывая доты,

То пусть нас похоронят на высотах,

Которые мы все-таки берем.

На миг в прошедшее заглянем.

Челябинск. Госпиталь. Концерт.

Как будто слушали с вниманьем,—

Аплодисментов нет в конце.

Ведущий этим был встревожен,

И раненый поднялся вдруг.

— Простите, хлопать мы не можем —

У нас нет рук.

Мгновенье это походило

На замешательство в бою.

Искусство слов не находило

И молча медленно склонило

Пред жизнью голову свою.

Как будто я за веком следом ездил,

Его дыханье трогало меня,

И спал и стыл я на его железе,

И обжигался у его огня.

Я с ним узнал и тишину и грозы.

Мне от него ни душу, ни глаза,

Как руку от железа в час мороза,

Без крови оторвать уже нельзя.

Сколько нас, нерусских, у России,

И татарских и иных кровей,

Имена носящих не простые,

Но простых российских сыновей!

Пусть нас и не жалуют другие,

Но вовек — ни завтра, ни сейчас —

Отделить нельзя нас от России.

Родина немыслима без нас!

Поезд стал. Остановка — Сергач.

На перроне — как облако, стужа.

На перроне — пронзительный плач.

Это женщина встретила мужа.

Повторяет: — Сергей! Мой Сергей!

(Видно, здесь, в Сергаче, все Сергеи.)

Прижимается к мужу серьгой

И рыдает сильней и сильнее.

А Сергей, возвышаясь над ней,

Принимает все это спокойно,

Хоть в разлуке родные родней.

В общем, держится очень достойно.

Отчего же рыдает она?

Отчего безутешна супруга?

Иль из плена вернула война

Через многие годы супруга?

Или что-нибудь в духе ином,

Иль сама она к мужу вернулась?

Я смотрел, опьянен не вином,

И слеза на глаза навернулась.

Не развод, не тюрьма, не война —

Оказалось, он ездил по делу

И соскучилась очень она,

Стосковалась о нем... за неделю.

И скрывать ей не надо того,

Что безмерно, беспамятно любит.

Вот и плачет и гладит его.

На глазах у народа голубит.

Был пароход наш белый,

Шел пароход по Белой,

Еще водой не бедной.

Давал гудок победный.

И всматривались люди

в поселки и холмы.

Мы палубу по кругу

измерили ногами.

Уснули мы на Белой —

проснулись мы на Каме.

...Уснули мы на Каме —

на Волге встали мы.

Впадали реки в реки,

как будто руки в руки...

Из рук да в руки реки

передавали нас!

Мы так и представляли!

Скульптурные, как греки,

Культурные, как греки

(Гомеровские греки),

Мы солнцу подставляли

то профиль, то анфас.

И Волга нас качала.

И нас Казань встречала,

И говорила очень приятные слова.

И Горький с нежным Нижним

встречал нас у причала.

А впереди скучала

уже о нас Москва.

И влажная купальщица махала мне с мостка.

Махали наши реки

волнистыми платками.

Как крылья за спиною —

их ситцевый туман.

И вот уже ни Белой,

и вот уже ни Камы.

Идем Московским морем

в Москву, как в океан!

Впадали реки в реки,

и воды прибывали.

И люди приготовились

к последнему броску.

С ладони на ладони

меня передавали

Родные реки наши.

Вот как я впал в Москву.

Восторженно

годы прожить!

Признательно

жизни служить!

Как день начинается

каждый с восхода,

С восторга начав,

не сникать до захода,

Чтоб годы,

как песню,

сложить!

Пронзительно

милых любить,

Скульптурный их образ

лепить

В душе и в глазах —

у себя и у мира.

...Когда еще будет

свой дом иль квартира,

А как мы умели любить!

О утро

и жизни и дня,

Когда ты —

и солнцу родня!

И не было женщин —

а были богини!

Мы годы прожили —

не стали другими,

Не станем —

до крайнего дня.

Вздымала нас жизни волна,

И жили мы сразу

сполна,

И милых любили,

которые были,

Мы их невзаимностью

не оскорбили,

Другие

зовя имена.

Любите —

сегодня и здесь! —

Любимых,

которые есть,

Как в юные годы

по-рыцарски любим,

Скажите сегодня

все нужное людям,

Скажите сегодня

все нежное людям —

Вот рыцарство наше

и честь!

О люди,

которые есть,

Спасибо за то,

что вы здесь,

За то, что мы вместе

и в жизни

И в песне,

За то, что вы есть,

и за то, что нам вместе

И радость

и трудности несть.

Любите

и завтра и днесь.

Любимых,

которые есть.

(И жизнь никогда

вам сердца не остудит!)

Отчизну,

которая есть!

(О ней говорилось:

«Которая будет!»)

И время,

которое есть!

И милых,

которые есть!

Вот рыцарство наше

и честь!