Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 2

Вечерний лес.

Он за черту

Уходит — призрачен, огромен,

Но вот уже сиянье домен

Отодвигает темноту.

И сразу вспыхивает высь,

И тучи в красное одеты,

И кажется, что все рассветы

В горах Урала родились!

Уродливое,

Грязное,

Не наше —

Ему давно пора прошедшим стать...

Вот надо в институт попасть Наташе —

И сам папаша едет хлопотать.

А ты... Ты вспомнил грохот, комья грязи

И разбомбленный начисто кювет...

Ты только раз

Использовал все связи —

Чтобы попасть на фронт

В шестнадцать лет.

Казалось бы, что тут такого,

Не первый случается год,

Но вот, понимаете, снова

Она за живое берет —

Травинка!

А рядом другая!..

Наверное, стали тесны

Границы переднего края

Разведчикам новой весны.

Им нечего голову вешать,

Смелеют:

— Ну, как тут у вас?

Земля нас, конечно, поддержит?

И солнце в обиду не даст?..

А все же

Порою им туго:

Зимы

еще рядом шаги —

И нет ни укрытья, ни друга,

И есть лишь враги да враги.

Вот — крупнокалиберный

Косо

Грохочущий град их сечет.

Бросает судьбе под колеса...

Да кто же все беды учтет!

Прохожий их топчет нередко

И ветер злопамятный рвет.

...Бывает, что гибнет разведка.

Но армия

следом идет!

Да! Земле достается —

свинцом ее косит.

А порою бросает в метельную дрожь.

Суховеями жгут...

А она — плодоносит,

Над собою качая пшеницу и рожь.

Вспоминается зной, вспоминается засуха,

А сейчас холода.

Как бы хлеб не промерз!

Я всю степь, как щенка,

Положил бы за пазуху

И куда-нибудь в теплое место унес.

И до сих пор богатыри

Из русских изб выходят просто.

Мальчишка небольшого роста

Плечом касается зари.

Он мог пройти к реке по сходне,

Да вот прошел

Канаву вброд.

Ему от матери сегодня,

Наверно, крепко попадет.

Ведь журавли летят над вербами

И потускнела синева,

Ведь нынче заморозки первые

И заболеть — как дважды два.

Начнутся охоньки да ахоньки,

Мол, все гуляешь на дворе...

А журавли такие махонькие,

Почти как буквы в букваре.

И он глядит не оробело

Туда, на юг, почти во тьму.

И небо вдруг заголубело,

И в душу хлынуло ему.

И это все... Уходит лето,

И мир становится взрослей.

Мальчишка...

Ни к чему приметы:

Такие есть в любом селе.

Ведь до сих пор богатыри

Из русских изб выходят просто.

Мальчишка небольшого роста

Плечом касается зари.

На нем картузик ли,

беретик,

Он тащит ведра,

колет лед...

А где-то Главный теоретик

Ему готовит звездолет.

В напарники

для главного рывка,

На поиски женьшеня или клада

Тебя я выбираю — с полувзгляда,

Согласие ловлю — с полукивка.

Ни звонкого застолья, брудершафта,

Ни пышных слов, ни клятвы, наконец,

А будто обок

потрудились в шахтах,

В траншеях, где над бруствером свинец.

И вот оно — огромное доверье,

Обоих поднимающее ввысь!..

Посмотрит кто-то —

врозь стоят деревья,

А корни под землей переплелись.

Да! Диктовался и диктуется

Лишь временем

высокий стиль.

На танцплощадках и на улицах

Когда-то «модным» был костыль.

И шибко модные

и стильные,

Чтоб как-то стало веселей,

Ежевечерне

мы, костыльники,

Сигали из госпиталей.

Фронтовики, ребята взрослые,

Но были

с озорством на «ты» —

Уже в окне мелькают простыни

И свешиваются бинты.

Идем... Под хлипкими березами,

Пугая в городе ворон,

Стоял серебряный и бронзовый

Медалей наших перезвон.

Потом оркестр.

Сверкают молнии.

В саду, у самого лица,

Оркестр играл «Шаланды, полные...»

Из кинофильма «Два бойца».

В тех звуках

ухарство и мужество,

За тактом такт, во все концы;

И каждый вслушивался в музыку,

Как два бойца,

Как все бойцы.

Полуходячие,

не денежные,

Полуодетые притом.

...Но нет, не обижались девушки,

Что мы не в «полном боевом».

И, переполненные вальсами,

Они казались всех милей —

Своими худенькими пальцами

Касались наших костылей.

А мы

прощались независимо

И не трепались про любовь,

Надеясь обмануть комиссию

И на передовую —

Вновь!

И сквозь неясность и томление,

И сквозь безветрие и штиль

Нам ночью

Снились наступления —

И в этом был

высокий стиль.

Порой бывало —

люди на войне

И от случайной погибали пули,

Не в схватке, не на танковой броне,

Не в обороне

И не в карауле...

Нелепейший обстрел.

Встают дымы,

Полуторка трясется на ухабах —

И стон, и кто-то падает... А мы,

Мы скорбно пишем людям:

«...смертью храбрых».

Писали мы — и видели глаза

Старушечьи, девчоночьи, ребячьи...

Сверкнула на Рязанщине слеза,

Еще одна...

Могли ли мы иначе?

Мы лгали?

Нет, не лгали мы ничуть —

Такое было б

просто недостойно.

Вот он лежит. Шинелка. Русый чуб.

В глазах его спокойно-преспокойно.

Ни в чем ни перед кем не виноват,

Лежит он,

придавив спиною глину.

Беру его притихший автомат,

Диск полон?

Нет, он пуст наполовину

Той ночью был

у перелеска бой,

Невиданный, пожалуй,

по накалу.

Наш друг строчил, от копоти рябой,—

И ни одною пулей не солгал он!

Горела степь:

кустарники, хлеба;

А он — спешил доставить донесенье,

Он мог и здесь упасть,

но... «не судьба»

(Как говорят в народе

и доселе).

Так полыхай же,

честный наш рассвет,

На крышах изб, как на высоких храмах.

Бесславной смерти не было и нет

У тех,

кто жил на свете

жизнью храбрых.

Урал начинается с леса.

Столпились сосенки гурьбой,

Их кроны — зеленым навесом

У поезда над головой.

А дальше, а выше — отроги

Стальной подпирают простор.

Их можно руками потрогать —

Урал начинается с гор.

Пусть холод лютует жестокий,

Но домна всегда горяча.

Не тут ли Урала истоки.

Не тут ли начало начал?

Потом у вокзальной ограды

Стоишь, чтоб газету купить.

Тебе здесь поистине рады,

И сразу — незримая нить.

Людская веселая речка

Уже огибает забор,

За словом, конечно, словечко

И нужный для всех разговор.

И тут, у пути подъездного,

Поймешь, что приехал домой...

С душевного,

теплого слова

Урал начинается мой!