Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 2

Я у карты Родины стою,

Узнаю Башкирию свою.

Мне она напоминает руку,

Нет,

напоминает мне ладонь.

Искренне протянутую другу,

За друзей готовую в огонь.

Как мозоли, горные увалы,

Словно вены, нити синих рек.

По руке товарища бывалого

Узнает рабочий человек.

Кто с улыбкой руку подает,

Тот всегда среди друзей живет.

...Всех друзей своих на белом свете

Зачисляю искренне в родню.

Им всегда душевно и приветливо

Подаю от сердца пятерню.

Родина,

Башкирия родная,

Ты готова за друзей в огонь.

Я горжусь, что у меня такая,

На твою похожая,

ладонь!

Не думал до этого дня,

Что так мне мой край полюбился.

Он весь словно влился в меня,

И сам я в нем весь растворился.

Умру, как и всяк человек:

Померкнут и краски и звуки.

Но все ж не смогу я вовек

Принять неизбежность разлуки.

Смогу ли покинуть, уйти

От зорь, что учили быть зорким,

От гор, помогавших расти,

От сосен с их запахом горьким —

Смогу ль, все покинув, уйти?

Смогу ль, все покинув, уйти

От речек, меня умывавших,

От троп, в мир открывших пути,

От песен, во мне прозвучавших,—

Смогу ль, все покинув, уйти?

Без них мне не жить, не влюбляться!

Всю эту земную красу —

Уж если придется расстаться —

С собой все равно унесу,

Я в сердце своем унесу.

У меня сосед — сапожник.

Вот уже который год

Он кроит и режет кожи,

Сапоги народу шьет.

Шьет и прочно и красиво...

Сам же ходит много лет

Без сапог... Но в этом дива,

Дорогой товарищ, нет.

Слышишь, как он до порога

Трудно делает шаги?

На березовые ноги

Не наденешь сапоги...

На военном бездорожье

Пали многие — не счесть.

Мой сосед вернулся все же,

Но, как видите, не весь...

Он вернулся в дом невесел,

Снял солдатское сукно,

Низко голову повесил...

А потом из всех ремесел

Выбрал трудное одно.

Лишь терпению да поту

Покорилось ремесло.

Сапоги его работы

Нынче носит все село.

Крепко сбиты, ладно сшиты...

И хоть им износу нет:

— Пусть износятся,— открыто

Всем желает мой сосед.

По селу, порой усталый.

Он идет, потупив взгляд.

Деревянные суставы

Об одном всегда скрипят:

— Велика моя потеря,

Тяжелы мои шаги.

Да износятся, я верю,

Люди, ваши сапоги!

Смотрю во тьме я на аул родной:

словно, раскинув руки, предо мной

лег богатырь усталый отдохнуть,

над ним —

палаткой звездной Млечный Путь.

И на шинели у солдата в ряд, в ряд

пуговицы медные горят.

Не пуговицы — это в окнах свет,

а там, где свет горит, безверья нет.

Тот проживет с надеждой, говорят,

того не победят, не победят.

На память мне приходят иногда

доверчивые, детские года.

...Солдат! На нем живого места нет:

ушел юнцом,

с войны вернулся — сед,

из медсанбатов, из госпиталей

солдат вернулся к матери своей.

По запыленной улице за ним

мы, сорванцы, оравой всей бежим.

Идет солдат, а грудь вся — в орденах,

вернулся из-за тридевять земель.

Желты ремни. Обмотки на ногах.

А на плечах — с иголочки шинель,

и за неё — ведь все-таки нова! —

могли бы дать картошки пуда два!

Испытывало время нас бедой:

на фронте — пулей, дома — лебедой.

Мы на полях не разгибали спины,

а ночью — письма, тусклый свет лучины

Нет фитиля — коптилка не горит,

но только не о том душа болит,

душа моя измаяна войной,

лишь о победе думает одной...

Солдата мы послушать собрались

под вечер...

Нам запали на всю жизнь

его простые, умные слова...

О, как светло! А лампа какова!

С таким большим и светлым фитилем.

И в доме стало вдруг светло как днем.

Ведь никому он отказать не мог:

вновь клок —

шинель короче на вершок...

Лишь месяц погостил солдат.

И вот —

по улице последний раз идет.

Гудел вечерний ветер в проводах.

Солдата провожали мы селом.

Желты ремни. Обмотки на ногах —

и лишь шинели не было на нем,

а за нее — ведь как-никак нова! —

могли бы дать картошки пуда два!

Зато вокруг из окон всех домов

струился свет — и ярок, и багров.

И нам принес надежду этот свет.

Он осветил нам

мрак военных лет.

Ушел солдат,

исчез солдат вдали.

Но вечерами долго еще жгли

суконные в коптилках фитили...

Во всех домах цвели огни, огни.

Лишь пуговицы медные одни

остались от шинели дорогой...

...И вот вернулся снова я домой;

словно, раскинув руки, предо мной

лег богатырь усталый отдохнуть,

над ним — палаткой звездной Млечный Путь.

Огни, огни — из окон, из оград,

как пуговицы медные, горят...

Я вот о чем подумал: у солдат,

прошедших за войну все круги ада,

дышавших горьким дымом Сталинграда,

давным-давно забытыми лежат

награды...

Словно это так и надо.

Лежат медали — не на пиджаках,

серебряные — не на гимнастерках,

и ордена лежат, как на задворках,

в пропахших нафталином сундуках.

Давно не прикасалась к ним рука,

копавшая окопы и землянки, рука,

не раз висевшая на лямке,

швырявшая гранаты на врага.

Давным-давно не драила она

сукном шинельным —

чтоб они блистали!—

оплаченные мужеством медали,

оплаченные кровью ордена.

Лежат награды, как погребены...

А ведь они солдатам не мешали,

нет! Славили они и украшали

героев, возвратившихся с войны!

Блистал, звенел серебряный прибой

наград — длинна,

трудна была дорога...

Их много — это верно — очень много,

но тем они значительней собой!

И потому для тех, кто вновь беду

накликать хочет в дом наш, надо, надо

прошедшим за войну все круги ада

держать свои награды на виду!