Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 2

Куда он делся, номер телефона?

Табак в карманах. Рифмы. Адреса.

А в городе твоем, чужом и сонном,

Я был проездом — полтора часа.

Сперва метнулся к справочной. Закрыта!

Снял трубку автомата. Но куда?

А ночь кругом — как черная вода.

Платформа. Сквер. Листва дождем умыта.

Так. Значит, пять. Потом, как будто,

двойка.

А дальше что? По-видимому, три?

Не три, а семь... Начало вышло бойко.

А две последних цифры — хоть умри!

С ума сойти! А ты ведь рядом! Рядом!

Твоим дыханьем ветер напоен...

И вот гремит отчаянной руладой

По городу нахальный телефон.

Мне было стыдно голосов суровых,

Встревоженных, приветливых, чужих,

Всех этих Николаевых, Петровых,

Пашкевичей, Благих, Соковниных.

Как я просил прощения у них!

Как объяснял, выспрашивал и снова

На медяки разменивал рубли.

Еще тебе не вымолвив ни слова,

Я говорил им о своей любви...

Да, я нашел тебя. И ты успела.

И ты сказала: «Милый!» Как во сне...

Я стал впервые этой ночью смелым:

Полгорода сочувствовало мне!

Человек гоняет голубей,

Плещет факелом кепчонка на шесте.

Даже небо стало как-то голубей

От пушистых этих пятен в высоте.

Сизый турман кувыркается сперва,

А затем плывет в спокойном вираже...

И в глазах у человека — синева,

Синева у человека на душе.

Он и сам как будто тянется в полет,

Раздувая эту стаю, как костер,

Он свистит себе, а кажется — поет,

Всей улыбкой запрокинувшись в простор!

Ну а в будни человеку сорок лет,

Он в литейке дышит газовым дымком,

Возле самой проходной его портрет —

Переизбран этой осенью в цехком.

Пусть кричат ему дружки издалека:

«Петр Васильич, а не выпить ли пивка!»

И шумит жена (жена всегда права!):

«Петр Васильич, не допилены дрова!»

Отмахнется он досадливо: «Потом!»

С невеликой высоты дровяника...

Все мальчишки с широко открытым ртом

Обожающе глядят на чудака.

Да и взрослые дивятся красоте,

Ненароком заглядевшись в голубень.

Не мешайте!

Плещет факел на шесте —

Человек гоняет голубей.

Романтика? Таким сиропом

Пускай другой полощет рот!

...Мы с грузом шли по козьим тропам,

Переходили реки вброд,

Мошка нас грызла по болотам,

Рубахи разъедало потом,

Я сам, простуженный и злой,

С друзьями в головной заставе

Долбил шурфы, пикеты ставил

И лес валил бензопилой...

Все это легче, чем в палатке

Четвертый день сидеть в плену!

Под заунывный скрип трехрядки

Мы хмуро шутим: «Все в порядке,

Работы нет, идем ко дну...»

Дожди. Дожди... Кончина мира!

Повсюду сумрачно и сыро,

Ни книг, ни спирта, ни газет.

Который век не пишут писем,

И нам смертельно ненавистен

И гармонист, и белый свет...

А утром — солнца полыханье,

И пар струится, как дыханье,

И горы в чистой синеве!

О, горное призванье наше!

И дым костра, и запах каши,

И бриллианты на траве!

Романтика! В поту и пыли

Мы о тебе не говорили,

Но ты жила в любой груди:

Оборваны и бородаты,

Таежной армии солдаты,

Мы — впереди! Мы — впереди!

Еще покуда на планшетах —

От Абакана до Тайшета —

Пунктиром вьется магистраль,

Еще зелеными волнами

Шумит, как море, перед нами

Почти нетронутая даль.

Но знаем мы: близка победа,

Ударит гром за нами следом,

Бульдозер яростно взревет,

Упрямо зарокочет трактор —

По тропам, падям, перекатам

За нами армия идет!

И пусть мошка, тайга, болота.

Трудна разведчика работа.

Но ради дела своего

Мы вынесем и дождь, и холод,

И даже рыжего Николу

С трехрядной музыкой его!

Я работал в угрозыске,

Возвращался чуть свет,

И в кармане

морозом

Руку жег пистолет.

После ночи бессонной,

Молчаливо нежна,

Надо мной огорченно

Вздыхала жена.

И небрит и простужен,

Я смущенно глядел

И нетронутый ужин

Вместо завтрака ел...

Как насмешливо лица

Кривили друзья:

«Тише, рядом милиция,

Выражаться нельзя!»

Мол, на лирика гляньте-ка,

Не узнать — Шерлок Холмс!

В самый раз для романтика

Протоколы стихом-с...

Я уклончиво хмыкал,

Сам до шуток охоч...

И опять мотоцикл

Уносил меня в ночь.

Сколько дел было за день!

Паспорта проверял,

Мерз часами в засаде,

Хулиганов смирял

И, не видя просвета,

Строил версии дел...

А Дзержинский с портрета

Усмехаясь глядел!

И бывало, ночами,

Стуча у виска,

Наплывало отчаянье,

Леденила тоска.

От жулья,

потаскушек,

Матюгов

и невзгод

Я сбегал тогда —

слушать,

Как дышит завод,

Как клокочут мартены,

Как в дождь и туман

Пролетариев смена

Спешит по домам...

Нет наград драгоценней,

Чем ночной разговор:

О литье,

о процентах

Говорил бывший вор...

Я открыл ему двери,

В телефоны оря,

В человека поверил,

И, как видно, не зря!

Эх, утешил Андрюша!

Сквозь ветер и дым

Вновь шагал я по лужам

К чекистам своим,

Удивительным людям,

К тем,

чья нежность строга,

К ним,

встречающим грудью,

Когда нужно,

врага,

К незаметным и близким...

Так вот,

День ото дня,

Дружелюбней

Дзержинский

Смотрел на меня!

Ночной грозы неистовый каток

Давил дома, булыжники ворочал,

И вырывала молния из ночи

Клокочущий по лужам кипяток.

Мир задыхался, щурился, хрипел,

По стеклам бил в агонии с размаху...

Но оказалось, есть всему предел:

Дождю и мгле, неверию и страху.

Защебетал по всем бульварам май,

Все заискрилось, капая за ворот,

По синим рельсам огненный трамвай

Обрушился на потрясенный город.