Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 2

А мне еще не стукнуло шестнадцати,

а я ее так сильно обожал,

что можно было запросто с ума сойти,

когда я на свидание бежал.

Я ждал в рубашке новенькой,

нейлоновой,

там, где сверкал жар-птицею фонтан,

держа букет акации наломанной

и два билета на «Фанфан-тюльпан».

Влюбленные фланировали парочки,

а я стоял, как истукан, один.

И вдруг она, как эскимо на палочке,

возникла у неоновых витрин

Мы шли в кино

проспектами свердловскими.

Я был из принцев,

а она из фей,

и были мы по-новому

серьезными

в таинственной смущенности

своей.

Мы шли в кино,

счастливые до дрожи.

Мы были очень взрослыми людьми.

Не признавали только билетерши.

Нас не пустили —

дескать, о любви!

У пацанов свои порядки,

и нам не ставили в вину,

что мы играли,

нет, не в прятки,

а в беспощадную войну.

Надев отцовские пилотки,

набравши гильзы в котелки,

мы — партизаны и пилоты,

разведчики и моряки...

А среди нас была девчонка,

и славились на целый двор

ее мальчишеская челка,

ее мальчишеский задор.

Вели мы в штаб ее, толкая,

и говорили:

«Не таи!

А ну признайся,

кто такая

и кто родители твои?»

И вдруг на наше приказанье,

склонивши голову, она

с остекленелыми глазами,

внезапной строгости полна,

сказала: «Папы нет...

убили,

а маму...

немцы увели...»

Впервые взрослыми мы были

и ей ответить не могли.

Так, озорные дети улиц,

дыша бравадою одной,

впервые мы с войной столкнулись,

с большой,

взаправдашней войной.

Я знал войну не понаслышке,

она не рядом,

а во мне:

стоят молчащие мальчишки

немым проклятием войне.

В терпенье что-то есть от наступленья

и от победы что-то есть.

Вот так

рассчитывает враг на нетерпенье,

идя в строю психических атак.

Терпенья нет и не было у трусов.

Терпенье только смелому дано.

«Терпенье...» —

говорил старик Кутузов

и видел там,

вдали,

Бородино!

На улице нашего детства

стоял дощатый барак.

Его сколотили в эпоху

голода и революции.

Сто человек в нем жило

без всяких житейских благ,

с полным отсутствием мысли

жилье поменять на лучшее.

В единственном коридоре —

единственная плита.

И пламя в печи металось,

одно на всех, разумеется.

Не возникало обиды,

хотя была теснота —

хорошая поговорка

на этот случай имеется.

И если гуляли свадьбу,

то всех созывали к себе.

Драка случалась — мигом

кончали сие безобразие.

За годы совместной жизни

возникла общность в судьбе

жильцов, которые были

люди, в сущности, разные.

Для всех наигрывал вальсы

приемник у Фомина,

для всех занимала бабушка

очередь за продуктами.

И двадцать второго июня,

когда началась война,

одним родимым семейством

сгрудились у репродуктора.

И было мужское молчанье

и женский сдавленный вой,

и вскоре из-под Бобруйска

первая похоронка:

погиб смертью храбрых за Родину

гвардии рядовой

Роман Алексеевич Новиков —

семнадцатилетний Ромка

Вскипал Севастополь гневом,

пылал Сталинград в огне

Пеплом вздымались в небо

Майданек, Хатынь, Освенцим

Среди населенья барака,

как и во всей стране,

осталось мало мужчин

и не было вовсе младенцев...

...На улице нашего детства

взмыли в небо дома,

и огласилась окрестность

шумными новосельями.

Бульдозеры сокрушили

старый барак (эхма!),

барак сровняли с землею,

с бараком сровняли землю

Люди, справляйте праздники!

Желаю вам всяких благ

Но свято храните в сердце,

но крепко храните в памяти

улицу нашего детства,

низенький тот барак —

высоты его не теряйте,

живя на его фундаменте!