Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 2

И не бароны словно мы,

Не графы, не князья,

Но древа родословные

Нам забывать нельзя.

В стране ржаной да песенной

У нас из рода в род,

Как титулы, профессии

Передавал народ.

В дни ясные, в ненастье ли,

Открыв ветрам лицо,

Стоят в веках династии

Ткачей и кузнецов,

А там — все, кто ворочает

На поле круглый год,

А там — как знать рабочая,

Шахтерский гордый род.

Могучими кореньями

Уйдя в пласты веков,

Стоят деревья древние

Российских мужиков.

Стоят, ветвями новыми

Поднявшись до небес,

Деревья родословные —

Неистребимый лес!

Как торф в глуби земной,

Пласты былого — в сердце.

А торф, он сам собой

Вдруг может загореться.

И надо ль говорить —

Известно всем, пожалуй,

Как тяжело гасить

Глубинные пожары.

Я держу заране на заветке,

Как пойду деревней в свой конец.

Знаю —

вновь заговорят соседки:

— Весь в отца...

Ну вылитый отец!..

А отец ни удалью былинной,

Ни могутностью

не знаменит.

И давно уже под дерновиной

Он в рубахе белой крепко спит.

Молчаливы сосны за оградой,

Говорлива под горой Чепца.

С потайной,

с растущею отрадой

Слушаю, что обликом в отца.

Все милей мне пробиваться взглядом

По пути-дороге за родным:

Пахарем он был

и был солдатом —

Человеком самым рядовым.

Их, таких,—

что зерен на лопате,

Что в уреме кондовых лесин...

Но когда б не ратай да не ратник,

Разве бы стоять в веках Руси?!

А она стоит в борах и в житах,

Расцвела

да и осталась цвесть.

Так что на отцов незнаменитых

Походить —

найди-ка выше честь!

Чтоб опостылела земля?

Едва ли!

Глубок и вечен пашен плотский дух.

...Слова, каких любимым не шептали,

Спокон веков ей говорили вслух.

Среди полей,

на лоскутках прогалин

Так верили ей телом и душой,

Что даже было —

раны посыпали

Заместо всяких снадобий

землей.

Так в битвах берегли родные дали

И так оберегать желали впредь,

Что даже, погибая, горевали,

Что невозможно дважды умереть.

Лесная,

полевая,

луговая,

Земля цветами смотрит в лица нам.

Кто-кто, а уж она-то крепко знает:

По зернам — всходы,

дети — по отцам.

— Ивановна, ау! — В ответ ни звука.

— Голубушка, откликнись! — Тишина.

В твоем одворье пасмурно и глухо.

— Ивановна, старуха-повитуха,

Ты в самом деле что же это, а?!

С лицом в морщинах, как вода в затоне,

Как журавлиха старая, бела,

Не ты ли — почитай-ка да припомни —

В две утлые ладьи, в свои ладони,

Всю целиком деревню приняла.

Но бабушкой с полвека называясь,

О жизни толковала так-то всласть:

— Пусть люди бают: старость-де

не радость —

Я с солнышком еще не наигралась,

Я небушка еще не напилась.

Все время в хлопотах, как птица ржанка,

Так понимала долю ты свою:

— Мне дни-то даром тратить шибко жалко:

Чай, не на распоследних провожанках —

Я на встречанках жизни состою.

И улыбалась по-старушьи тонко,

И вновь роняла вечные слова:

— Жить не вперед — что отбывать поденку;

Ну а пока родятся ребятенки,

До той поры и будет жизнь жива.

— Ивановна, ау! — В ответ ни звука.

Как будто ты, голубушка, опять,

Считая всех односельчан за внуков,

Ушла для них на луговых излуках

Целебной, редкой травки поискать.

Недалеко слышна окрест,

Не так чтоб, словно хмель, кудрява,

Но все ж в моей деревне есть

У многих истинная слава.

Пройди

с косой во весь захват

По луговине всех быстрее —

Услышишь:

— Ничего, горазд...

Прокос — почти как у Андрея...

И этим,

в похвалу тебе,

Учти, брат, сказано немало:

Каков Андрей Кузьмич в косьбе —

Такого, может, не бывало.

Один — в конях знал крепко толк,

Другой — был сплавщиком рисковым,

А тот — печник,

а этот — мог,

Как кренделя, ломать подковы.

И неспроста с былых времен

Все вспоминается доныне

Столяр Степан,

кузнец Семен,

Певуньи Марья и Аксинья...

Как будто добрая печать,

Их имена в родном пределе:

Своим заветным прозвучать

Они смогли,

они сумели!

Не в легендах древних и не в сказках,

Наяву любовь была и есть.

Слов у ней — любой бывал заласкан,

Дел у ней — считать не перечесть.

Шла любовь лугами, зрела в рощах,

А чтоб сохранить свои следы,

Именами милых да хороших

Нарекала травы и цветы.

Не девчонка ль, прибежав к овражку,

Про цветы сказала невзначай:

— Чай, Иван мой в розовой рубашке! —

И навек осталось: иван-чай.

Васильки цветут, а где Василий?

Где Роман, ромашкам не сказать;

Незабудки не забыть просили

Синие Анютины глаза.

Там, где росы выпадают рано,

Где с утра висит шмелиный гуд,

Валерьяна помнят валерьяны,

Маргариту маргаритки ждут.

У любви полет всегда высок был!

Ведь не зря про тех, кто всех милей,

Пелось: горлинка, да ясный сокол,

Да лебедушка, да соловей.

И куда-куда не залетали

Соколята, крыльями звеня,

И чему-чему в далекой дали

Не давали милых имена!

Вся земля — в сердечных перестуках,

В перекличке песен, птах, цветов.

Отживает ненависть-старуха,

Будет вечно юною любовь!

Отшумели мои соловьи

По лепечущим ивам.

Так уж вышло со мной:

Я в любви

Чаще был нелюбимым.

Улеглось.

Унеслось.

Ветер стих.

Солнце светит наклонно.

Адресаты признаний моих

Дальше звезд отдаленных.

Их звенящих когда-то имен

Я не трону губами.

Приглушился,

истаял тот звон

Вдалеке за годами.

Я ничьей не задену души

Испытаньем на верность

И не буду ни в ком ворошить

Подколодную ревность.

Подарю лучше радость и грусть

Осторожным касаньем.

И кого безымянно коснусь —

Догадаются сами.

А не их — так других,

все равно

Сердце близкое тронет.

Кто-то взгляд распахнет, как окно,

Кто-то руки уронит.

Пусть будет нам не стыдно и не страшно,

Когда однажды кто-то спросит в лоб:

— Где борозда твоя в совместной пашне?

— Где в общей жатве твой особый сноп?

И на честном пиру в застолье тесном,

Когда веселье с море-океан,

Где голос твой в раздольной общей песне,

Где твой с другими сдвинутый стакан?!

И если на неведомой Непрядве

Вновь станет родине от стрел темно —

Пожни свой сноп на той смертельной жатве,

Испей на том пиру свое вино.