Повесть о суровом друге

3

Тут было теплее. Без картуза голова у меня совсем замерзла. Я огляделся. В просторном парадном вверх поднималась лестница с бархатными красными перилами.

Оттуда, сверху, донесся приятный детский голос:

— Геня, подожди меня, я одна боюсь…

По лестнице сбежали франтоватый мальчик в военном костюме, без фуражки и девочка в белой шубке.

За ними, звеня медным бубенчиком, прыгала маленькая белая собачонка. Она сразу же набросилась на меня с яростным лаем. Наверно, собачонке не понравилась моя засаленная телогрейка с длинными болтавшимися рукавами.

— Марго, перестань лаять! — прикрикнула на собаку девочка, но та вцепилась в мои штаны и трепала их. — Марго, ты слышишь? Я что сказала?

Мальчик в военной форме подошел ко мне. Он был похож на взаправдашнего офицера.

— Ты почему здесь? — спросил он строго.

От страха у меня пропали все слова.

— Я спрашиваю тебя, оборванец, почему ты здесь?

— Мне есть хочется, — пробормотал я.

— А мне какое дело? Уходи отсюда!

— Оставь его, Геня! — вступилась за меня сестра кадета.

— Почему не уходишь? — зловеще повторил он. — Может быть, ты хочешь узнать, что такое нокаут?

— Не надо, Геня. Посмотри, какой он бледный. Ты ведь рыцарь и не станешь бить слабого.

— Отойди, не мешай мне!

Кадет согнул руки в локтях и, прижав их к груди, запрыгал передо мной на одном месте.

— Защищайся, шмендрик!

— Оставь его, Геня, ведь он побирашка!

— Отвяжись! Лучше будь моим секундантом. Когда я опрокину его нокаутом, будешь считать до десяти.

Кадет продолжал прыгать, выставив кулаки, и вдруг ударил меня в лоб. Сестра кадета стала между нами.

— Перестань!..

Кадет нахмурился:

— Вечно эти бабы вмешиваются не в свои дела!

— Геннадий, как не стыдно, фи!

— Тогда пусть он убирается вон!

— Погоди. Я дам ему хлеба. Эй, побирушка, иди за мной! — И она побежала вверх по лестнице.

Сам не зная почему, я последовал за девочкой, шлепая по мраморным ступеням рваными опорками.

На втором этаже я остановился перед высокой белой дверью, где вместо ручек висели два медных кольца в зубах львов. Дверь была полуоткрыта. Я вошел и остановился пораженный.

То, что я увидел, было словно во сне. В огромном светлом зале окна поднимались от пола до потолка. На стенах в тяжелых золоченых рамах висели картины. А под ними выстроились рядком шелковые голубые кресла с гнутыми ножками. В кадушках росли какие-то деревья от пола до потолка. Из угла смотрела на меня высокая белокаменная женщина с отбитыми руками. Все это отражалось в блестящем, будто зеркальном, полу. В комнате пахло духами, откуда-то доносилась тихая музыка.

Будто во сне, глядел я на эту красоту, не в силах пошевелиться. «Неужели так живут люди?» — подумал я, и мне вспомнилась наша тесная землянка с сырым глиняным полом, где под кроватью жила мышь, а в сенцах за кадушкой прыгали серые земляные лягушки.

Девочка выпорхнула из другой комнаты и точно разбудила меня. Я неловко переступал с ноги на ногу.

— Зачем ты вошел, я тебе велела за дверью подождать! Ну вот, и наследил еще! Бери хлеб и убирайся!

Кадетка дала мне ломоть мягкого белого хлеба. От него ароматно пахло. Не зная, куда девать ломоть, я сунул его за пазуху и побрел вниз.

Когда я спустился с лестницы, кадет и его сестра уже стояли в дверях и смотрели на многолюдную площадь. Я прошел мимо них и остановился у парадного.

Митинг на площади продолжался, но драки уже не было. И не было нигде царских флагов, только красные полотнища трепетали над головами рабочих.

Я искоса наблюдал за детьми богачей. Ничего не скажешь, кадет был красив: ресницы длинные, брови стрелками, а лицо нежное, чистое, как у девочки. «И все-таки наш Васька красивее, — думал я, — жаль только, что ходит он в тряпье… А эти буржуи задаются… Подумаешь, цаца, побирашкой меня назвала!..»

Сестра кадета, глядя на рабочих, вдруг сморщила носик и сказала:

— Фи, какие они грязные! Почему они такие, Геня?

— «Рабочий» происходит от слова «раб», — объяснил кадет, — ну а рабы все грязные.

— Скажи, Геня, а почему они бунтуют, что им надо?

— Хотят государя императора свергнуть с престола.

У девочки округлились глаза:

— Как же мы будем без царя?.. Почему их не посадят за это в тюрьму?

— Их слишком много. У нас тюрем не хватит.

В дверях показалась худая и сердитая барыня в очках. Она что-то залопотала не по-русски, на что кадет ответил:

— Мы сейчас идем, мисс Пью.

— Как будто ты уже взрослый, — сказала она по-русски. — Но это заблуждение: ты еще ребенок и за тебя отвечают старшие. Недоставало, чтобы ты… — она посмотрела на меня холодными совиными глазами, — не хватало, чтобы ты набрался здесь этих блох. О, ужас!..

Я не слушал больше барыню. Откуда-то вынырнул Васька и радостный бросился ко мне:

— Ты где был?

— А ты?

— Рабочие громили полицейский участок. Ух, здорово!..

Я вынул из-за пазухи хлеб.

— Кто тебе дал?

Взглядом я указал на кадета и его сестру. Лицо у Васьки потемнело. Он с презрением оглядел барчуков и сердито прошептал мне:

— Брось!

— Зачем?

— Брось, тебе говорят, это буржуйский хлеб!

Ослушаться Ваську я не мог, но бросить хлеб не было сил. К счастью, в толпе я увидел Алешу Пупка и отдал ему.

— Это тебе за мясо, — сказал я. — Помнишь?