Повесть о суровом друге

4

Когда мы с Васькой снова протиснулись к памятнику, там на трибуне стояла мать Алеши Пупка. Она работала на коксовых печах и хворала удушьем. Платье на ней было старое, заплатанное, телогрейка прожженная. Мать Алеши была видна всему народу. Она стояла на возвышении и, сгорбившись и виновато прикрыв ладонью рот, кашляла. Все смотрели на ее худое лицо и сурово молчали. Наконец она с трудом выговорила:

— Это газ… всю грудь разъел…

Она выпрямилась и громко, в отчаянии выкрикнула:

— Рабочие! Это наши руки создали все. Почему же детям есть нечего? Поднимайтесь, чего ждете! Царь свободы не даст! Богачи задавили нас своей жадностью! Бить ихние лавки!

— Правильно!

— Восставать всем разом!

Она хотела еще что-то сказать, но снова зашлась от кашля. Рабочие бережно ссадили ее наземь. На памятник поднялся мой отец:

— Товарищи, к тюрьме! Освободим братьев!

Мы с Васькой побежали вместе со всеми к тюрьме, там уже били камнями в железные ворота.

Солдаты-охранники стреляли в небо. Как видно, в тюрьме тоже поднялось волнение. Ворота трещали.

— Открывай, ломать будем!

Вдруг на тюремной стене я увидел человека в арестантском халате, в фуражке, похожей на блин. Ноги были закованы в кандалы. Человек расставил руки, точно крылья, и вдруг прыгнул с двухсаженной высоты в толпу.

«Разбился!» — подумал я, услышав, как глухо звякнули о землю кандалы. Васька нырнул в толпу, я за ним следом.

У тюремной стены на земле сидел арестант, заросший, худой, как скелет. Глаза у него дико бегали, точно он боялся, что его снова запрут в тюрьму.

Двое рабочих камнями сбивали кандалы. С лязгом отскочил замок.

Один из рабочих надел арестанту свою шапку, другой снял с себя и отдал пиджак.

В эту минуту к арестанту протиснулась Тонька и с плачем бросилась к нему на шею. «Неужели этот каторжник ее отец, дядя Хусейн? Как же я не узнал его?»

Рабочие подняли дядю Хусейна и под крики «свобода!» понесли на руках. Тонька бежала следом и ревела, держась за ногу отца.

Двери тюрьмы взломали, и оттуда хлынули, разбегаясь по дворам, арестованные. Из переулка вымчался отряд жандармов — народ встретил их камнями. Завязалась такая битва, что близко не подойдешь!

Рядом с тюрьмой горел полицейский участок. Несколько парней кирпичами сбивали со стены царского двуглавого орла.

Неподалеку ребята взяли в плен городового, загнали его в угол между стеной дома и палисадником. Городовому некуда было деваться, а ребята, окружив его со всех сторон, свистели, улюлюкали, мычали, дразня полицейского.

«Попался, усатый!» — обрадовался я, узнав Загребая. Этого городового у нас люто ненавидели. Он был на окраине полным хозяином и всегда ходил важный, пугая людей медалями на мундире. Стоило ему, бывало, заметить в окне огонек, сейчас зайдет и спросит: «Почему не спите?» — «Рано еще». «А может, вы прокламации читаете?» — и начнет обыск делать: копается в шкафах, откроет кухонный стол и нюхает. Если найдет соленые огурцы, обязательно заберет в карман. «Обойдешься, хозяюшка, а я их, мерзавцев, люблю». Загребай никого никогда не называл по имени, а только по национальности. Если видел еврея, подзывал: «Эй, Хаим-сдыхаем, иди сюда», или: «Хохол-мазница, давай дразниться, что несешь?» А то приказывал встречному: «Эй, татарин кошку жарил, табак есть?»

Нас, ребятишек, он драл за уши, поднимал кверху и спрашивал: «Видал Москву?»

Васька увидел, что ребята окружили городового, и тоже бросился туда.

Загребай отмахивался ножнами шашки, жалко улыбался, точно хотел сказать этим, что не придает значения осаде. Но в его маленьких поросячьих глазках был испуг, и ребята поняли: боится.

— Бей архангела! — скомандовал Васька.

— Снимай саблю!

Ребята дергали городового, пищали и мяукали. Загребай затыкал уши и говорил мирно:

— Ладно, хлопцы, побаловались — и хватит.

Но ребята хватали его за полы шинели. Васька ткнул ему ногой в живот, кто-то сбоку плюнул на шинель. Городовой поправил съехавший картуз.

— Довольно, хлопцы. Сейчас казаки приедут с плетками. Мне вас жалко, попадет вам.

— Снимай селедку, не разговаривай!

Загребай схватился за эфес шашки, пугая ребят.

— Сейчас всех на куски порубаю!

Прибежал запыхавшийся Абдулка. Он весь кипел от желания рассчитаться с городовым за отца. Васька уступил Абдулке свою палку. Татарчонок размахнулся, и картуз с кокардой полетел на землю. Загребай выставил вперед шашку, как пику, и наклонился, чтобы поднять картуз, но Васька успел схватиться двумя руками за ножны и рванул их к себе. Ребята помогали ему.

Городовой уперся спиной в забор и не отпускал шашку. Но тут ремни лопнули, и ребята вместе с оторванной шашкой повалились наземь. Испугавшись того, что наделали, они подхватились и кинулись врассыпную.

Городовой стоял без фуражки, с растрепанной бородой. Сбоку, где висела шашка, торчали обрывки ремней.

Шашку ребята закинули через забор. Постояв минуту, Загребай уныло поплелся искать ее.