Повесть о суровом друге

5

Счастливый день! Все было радостным: и слова Ленина, которые диктовал нам Сиротка, и светлая классная комната, и подарки Совета, и наш однорукий учитель, вооруженный наганом.

Уплетая на ходу ржавую селедку, мы высыпали на улицу.

Около дверей школы стоял мрачный Илюха, теперь он жалел, что не пошел учиться. Глаза у него загорелись завистью, когда он увидел надетые на всех нас обновки: сапоги, валенки, новые пальто.

— Илюха, ты чего не захотел учиться? — спросил Витька Доктор, подбегая к рыжему.

— Я ученый, — важно ответил тот, — а сапоги я себе на базаре куплю. Подумаешь, задаются…

По дороге домой Илюха все время косился на мои ватные штаны, потом спросил равнодушно:

— Почем платил?

— Рубля три, нос подотри.

— Я всерьез спрашиваю, — тоном купца повторил Илюха.

— Бесплатно дали.

— Гм… А пинжак почему не дали?

— Дадут.

— Лёнь, а Лёнь, — сдался наконец Илюха и спросил жалобно: — А мне можно учиться?

— Ты же ученый.

Илюха не ответил. Он остановился и начал всматриваться в дальний конец улицы.

— Глядите! — воскликнул он. — Глядите, буржуи работают. Ой, умора!..

Посреди мостовой под охраной четырех красногвардейцев выковыривали ломами вмерзшие в землю камни, носили песок буржуи. Здесь были толстые барыни в шляпах с перьями, купцы в меховых шубах. Даже городовой Загребай в фуражке без кокарды стучал по камням молотком. Потом я рассмотрел в толпе богатеев колбасника Цыбулю. С недовольным видом он тыкал в землю лопатой и то и дело вытирал платком лоб.

Толстые барыни в туфлях на высоких каблуках носили малюсенькие камни и хныкали, будто им было тяжело.

Прохожие обступили буржуев и посмеивались:

— Копайте, копайте! Поработайте хоть немножко в своей жизни!

Цыбуля косился злыми бычьими глазами и бурчал себе под нос:

— Не шибко радуйтесь, недолго продержится ваша власть кошачьих, свинячьих депутатов…

— Чего они здесь копают? — с удивлением спросил Уча.

— Осужденная буржуазия, — объяснил Васька.

Кто-то из ребят увидел Сеньку Цыбулю. Он стоял невдалеке и, глядя на своего арестованного отца, ревел, размазывая по лицу слезы.

Я толкнул Ваську локтем и тихо, чтобы не спугнуть колбасника, зашептал:

— Вась, давай закуем Сеньку?

— Брось, охота тебе пачкаться!

Охота? Нет, не охотой нужно было назвать мое желание расправиться с колбасником, у меня даже ноги затряслись — так я хотел поймать Сеньку. Кто посадил в тюрьму Абдулкиного отца — дядю Хусейна и заковал его в цепи? Кто на суде надел кандалы на руки дяде Митяю, нашему председателю Совета? Нет, я Сеньку закую! Кандалы были при мне.

— Уча, закуем? — шепотом, чтобы не слышал Васька, предложил я гречонку.

— Давай! — И Уча погнался за колбасником.

Я бросился наперерез Сеньке. Но все дело испортил Илюха. Он побежал прямо на Цыбулю и закричал: «Лови его, держи!» Колбасник увидел меня и пустился во весь дух вдоль улицы. Уча снял с плеча сапоги и швырнул их вдогонку Сеньке. Сапоги угодили тому в ноги, он запутался в них и, не добежав до калитки, брякнулся наземь.

Два прыжка — и я очутился верхом на своем исконном враге. Абдулка, Илюха и Уча держали Сеньку, а я, торопясь, тянул из кармана кандалы.

— Руки ему заковать, — хрипел Абдулка.

— Лучше ноги, держи ноги.

Как назло, кандалы зацепились за подкладку, и я никак не мог их вытащить.

— Ка-ра-ул! — дрыгая ногами, завопил колбасник.

Уча заткнул ему рот шапкой.

Наконец я достал кандалы, но тут понял, что не знаю, как нужно заковывать. Почему-то мне сделалось стыдно, вспомнились слова Васьки: «Охота тебе пачкаться!» Я поднялся и сказал ребятам:

— Пустите его к свиньям.

Сенька, всхлипывая, поднялся и, ни слова не говоря, поплелся по улице. Отойдя, он вдруг закричал:

— Подождите, оборванцы! Скоро до нас немцы придут, тогда всех вас на сук!

Я размахнулся, чтобы запустить в колбасника цепями, но кто-то сильный сжал мою руку. Я повернулся и увидел коренастую фигуру управляющего заводом дяди Хусейна.

— Ты что делаешь? — строго спросил он.

— Это буржуй, — пытался оправдаться я.

Подошел Абдулка и добавил:

— Он угнетал Леньку.

— Верхом на Леньке катался, — поддержал Васька.

Дядя Хусейн отобрал у меня кандалы, молча оглядел их.

— Довольно, откатались, — сказал он негромко и задумчиво; вспомнил, наверно, как сам был закован в цепи. — Теперь, Вася, никто не посмеет надевать на человека цепи. Не допустим! А эти кандалы сдадим в революционный музей, пусть лежат под стеклом, чтобы люди никогда не забывали, что значит буржуйская власть. А сейчас айда по домам, хлопцы!