Повесть о суровом друге

6

Немцы продолжали хозяйничать в нашем городе. Они делали обыски в домах, бросали в тюрьмы рабочих, поели все наши вишни и кавуны. На речках они разбирали мосты, в городе ломали заборы и хорошие доски отправляли в Германию. Гайдамаки на станциях грузили в вагоны мешки с мукой, уголь, кокс, горы чугунного лома. Один за другим уходили эшелоны, а люди горестно смотрели вслед и говорили:

— Поехало наше добро в Германию.

— Все пограбили, быть голоду…

Следа не осталось от прежней хорошей жизни. Немцы разгромили все Советы. В бывшей нашей школе устроили конюшню. Не было у нас больше ни «комиссаров по финансам», ни «комиссии по борьбе с контрреволюцией». Даже революционный музей, где лежали под стеклом наши кандалы, тоже закрыли, а кандалы кто-то украл…

Слово «товарищ» опять сделалось тайным. Если скажешь «товарищ», сейчас же становись к стенке: значит, ты большевик и принимай пулю. Вместо слова «товарищ» опять надо было говорить «господин», «барин», «пан».

Гайдамаков гетмана Скоропадского мы дразнили песенкой:

Гайдамаки ще не сдались,

Дейчланд, Дейчланд юбер аллес.

Немцам я тоже мстил. Ходил среди них и говорил: «Эй, кайзер-хайзер» и смеялся над тем, что они меня не понимали.

Осталось набить рожу Илюхе, которого стали дразнить германцем за то, что он говорил: «Мы германцы» — и коверкал слова на их лад.

На другой день я подошел к знакомому забору и в щель увидел Илюху. Он сидел около сарая на маленькой скамеечке и, заглядывая в осколок зеркала, стоявший на табуретке рядом с блюдцем, мылом и помазком, намыливал щеки и «брился» столовым ножом, водил лезвием сначала по ремню, прибитому к забору, потом по щеке, счищая мыло.

Я приложился губами к щелочке и крикнул:

— Илюха, иди сюда!

Он вздрогнул, потом равнодушно повернул ко мне намыленное лицо:

— Я тебе не Илюха, и можешь меня Илюхой не звать.

Предчувствуя какое-то новое чудачество своего соседа, я спросил:

— А как же тебя звать?

— Фриц Адольфович, — важно проговорил Илюха и отвернулся.

— Эх ты, Фрицадольф, — передразнил я, — мы скоро твоим немцам и германцам по шее накостыляем, чтобы они драйцик отсюда, пока живы.

— Вы? Нам по шее? — надрывался Илюха и, сунув мне кукиш, добавил: Гаечка слаба!

Меня задело:

— А вот и не слаба. У нас оружие есть.

Сказав это, я спохватился, но было поздно. «Выдал, все пропало…» подумал я с ужасом. Но, к счастью, Илюха не обратил внимания и спешил сам похвастаться:

— У нас тоже есть. Двустволочка и кинжальчик, а еще…

Во дворе появился отец Илюхи с метлой в руках. У него был озабоченный вид, будто он потерял что-то. «Наверно, помазок ищет», — подумал я и нарочно не стал предупреждать Илюху об опасности.

А старик увидел «бреющегося» сына, бесшумно подкрался к нему сзади. Илюха, не видя угрозы, увлеченно продолжал перечислять:

— А еще у нас, у немцев, пулеметики есть, пушечки. Да мы из вас души вон, а кишки на телефон…

Отец наотмашь ударил Илюху метлой, и осколок зеркала звякнул о забор.

Илюха упал, подхватился и бросился бежать.

— Убью! — кричал отец, гонясь за ним с метлой.

С того дня Илюху стали звать на улице Фрицадоль. Потом это прозвище сократили до Фрица и наконец стали звать Мокрицей.

Последняя кличка прочно закрепилась за Илюхой. Мы даже сочинили по этому случаю песенку:

Рыжая Мокрица,

Выйди на улицу,

Мы тебя будем учить

По-немецки говорить.

Но этим дело не кончилось. Однажды ребята крепко поколотили Илюху, чтобы не продавался. Он просил прощения и, желая доказать свою верность, украл у немца штык. Я был доволен расправой над Илюхой, но неожиданно мое торжество сменилось глубокой печалью.