Повесть о суровом друге

1

Город стоял по правую сторону речки. По другую шла степь — море полыни, кашки и молочая.

От речки поднималась крутая каменистая гора, на ней расположились нестройными рядами землянки, косоглазые, с длинными печными трубами, с крышами набекрень. Извилистые улицы ручьями сбегали с горы к речке.

Между этими улицами тянулись кривыми линиями тесные переулки. Они служили для свалки нечистот и назывались Грязными. По этим улочкам никто не ходил, и летом они густо зарастали лебедой, лопухом и колючками. Кое-где среди бурьяна желтели подсолнухи, выросшие сами собой на мусоре.

Грязные улицы были излюбленным местом наших собраний. Здесь решались все неотложные дела. Так было и в то памятное июльское воскресенье семнадцатого года.

Мы собрались на Грязной с утра. Причина была важная: предстояла битва с кадетами, битва не на жизнь, а на смерть.

Наш главнокомандующий Васька держал перед нами речь. Он стоял на опрокинутой тачке голый по пояс (рубашку стирала мать) и, потрясая кулаками, выкрикивал:

— Товарищи пацаны! До каких пор будем терпеть! Царя скинули? Скинули. Значит, должна быть свобода. А чего кадеты всю власть себе заграбастали и задаются?

Концы веревки, которой были подвязаны Васькины штаны, яростно болтались и подпрыгивали.

— Почему богачи учатся читать и писать, а нас в школы не принимают?

Золотистые, как пшеничная солома, волосы на Васькиной голове росли буйно и неудержимо. Они сползали клиньями на виски, на высокий лоб, а на затылке даже закручивались в косичку. Брови у Васьки были грозно сомкнуты, а голубые глаза метали молнии.

— Кадеты на ставок нас не пускают, купаться не дают, — продолжал он. — Вчера колбасник Сенька нашему Алеше Пупку голову проломил. Поглядите, вон у Алеши голова перевязана. За что сироту мучить? Мы с вами кто?.. Я спрашиваю, кто мы?

Ребята не знали, как отвечать, и помалкивали.

Мне захотелось поддержать Ваську, и я выкрикнул:

— Пролетарии всех стран!

— Правильно! — одобрил Уча.

А Васька, ободренный нашими возгласами, продолжал:

— …И если мы пролетарии всех стран, что мы, ставок у кадетов не отвоюем?

— Отвоюем! — поддержали ребята.

— Что мы, кадетам по шеям не дадим?

— Дадим! — загудели голоса.

— Царя кто скинул?

— Я! — выкрикнул Уча.

— Правильно! — подтвердил Васька. — Я сам видел, как Уча и Абдулка за веревку тянули. Значит, ставок теперь наш. Верно я говорю?

— Верно, верно! — одобрительно кричали отовсюду.

— Тут кадеты письмо прислали, — сказал Васька, — сейчас Ленька прочитает.

Я взобрался на тачку. Абдулка Цыган, у которого под глазом красовался лиловый синяк — «подарок» кадетов, порылся за пазухой и вместе с обрывками веревок, гвоздями и цветными стекляшками извлек черный конверт. Посредине конверта зловеще белели череп и две скрещенные кости.

При виде страшного письма все подались вперед.

— Смерть! — прошептал кто-то.

— Тише, может, там бомба, — сказал Илюха.

Я вскрыл конверт. К моим ногам упала желтая двадцатирублевая керенка.

Стукаясь лбами, ребята бросились поднимать.

— Глянь, деньги! Зачем это?

Васька взял из рук Илюхи керенку, повертел и кивнул мне:

— Читай, Лёнь, потом узнаем.

Я вынул из конверта тетрадный листок в три косых. На нем синими чернилами крупным красивым почерком было написано:

— «Я вчера приехал из Петербурга, и мне пожаловались, что вы, оборванцы, не хотите повиноваться нам и даже деретесь…»

Прочитав это, я запнулся.

— Читай, чего остановился? — загалдели ребята.

— Тут руганье, — сказал я.

— Читай, — зашумели вокруг, — читай все подряд!

— «Кухаркины сыны, рабы презренные! Как вы смеете поднимать руки на своих господ? Свободы захотели? Я вам покажу свободу!..»

Я взглянул на ребят. Задрав головы, они в недоумении глядели на меня. Я продолжал читать:

— «А в общем, на войне как на войне, как говорят французы, сегодня я приеду к вам с моим войском, и скажите там вашему сапожнику Ваське, чтобы он поклонился мне в ноги, когда приеду, а то я не люблю ослушания!..»

На этот раз поняли все и обиделись.

— А вот этого он не пробовал? — вскричал Уча, грозя костылем.

— Тише, не мешайте слушать.

Напрягая голос, я читал дальше:

— «Приказываю собрать к моему приезду и сдать оружие. Кадет 4-го Санкт-Петербургского кадетского корпуса, 5-го класса Геннадий Шатохин».

Дальше шла приписка карандашом большими кривыми буквами:

— «Выходите сегодня на пустыр, мы вам набем морды. А на 20 рублей нехай Васька закаже себе гроб. Гроза и молния — силач Семен Муромец (у которого кулаки смертью пахнут)».

Когда я кончил читать, поднялся невообразимый свист, крики, топот ног.

Васька вскочил на тачку и поднял письмо:

— Что будем делать?

— Ответ писать!

— Не надо ответа!

— Бить кадетов!

— Голосуй!

— Кто за то, чтобы кадетов бить, подымай руки кверху. Вот так…

Мы дружно исполнили команду. Васька сурово оглядел нас и сказал:

— Против нема никого? Значит, объявляем кадетам бой… — Васька помедлил и добавил: — Не на живот, а на смерть!

На тачку взобрался Абдулка, которому кадеты передали письмо, и рассказал, как его поймали враги, как били, а потом приказали передать письмо. Абдулка сказал, что сочинил письмо настоящий кадет, приехавший из Петербурга на побывку, а приписку сделал сын колбасника Цыбули Сенька. Кроме того, мы узнали, что вражеским войском будет командовать сам кадет, верхом на лошади и с настоящей шашкой.

— Кадета Генькой зовут, а отец у него генерал, — рассказывал Абдулка. — Этого Геньку слуги укачивают, когда он спать ложится.

— Не ври.

— Ей-богу, правда: кладут в люльку и качают.

— Выдумываешь…

— Да нет же. И это еще не все. Слуги ему штаны по утрам надевают.

— А сам?

— Не умеет.

— Вот гад…

— Ничего удивительного нет, — заключил Уча, — богачи что хотят, то и делают, с жиру бесятся. У них только птичьего молока нету.

— Есть, — выкрикнул Илюха, глядя на нас бесстыжими глазами, — я сам видел, как Генька птичье молоко пил!

Ребята рассмеялись, а Васька вскочил на тачку и яростно взмахнул кулаком:

— Долой десять министров-капиталистов!

— Долой! — поддержали мы, хотя никто из нас не понял, о каких министрах шла речь. Но если Васька сказал — значит, долой!

— Я ихнему Геньке пропишу письмо вот этим карандашом! — И Уча воинственно потряс костылем.

— Вась, а правда, что кадеты хотят обратно царя поставить? — спросил я.

— Уже поставили, — хмуро отозвался Васька, — только называется он не Николай, а… как-то… забыл.

— Керенский, — подсказал Абдулка.

— Верно. Этот кадетский царь Керенский только называется царем, а сам с виду мокрица: глянешь, и плюнуть охота.

— Какой же он?

— Поганый: волосы как сапожная щетка, нос толстый, а правая рука за пазухой.

— Почему?

— Камень там держит… камень за пазухой, понятно?

— Правитель нашелся, — передразнил Уча. — Деньги свои выпустил.

Ребята стали разглядывать керенку, присланную колбасником. Она была похожа на обертку от дешевой конфеты. На ней, как и на царских деньгах, значился двуглавый орел, но какой-то ощипанный и без короны.

Васька продолжал:

— Я вам про войско Керенского рассказал бы, да боюсь, кишки со смеху порвете.

— Не порвем, Вась, расскажи.

— У него армия — одни тетки в юбках.

— Как тетки? — удивились ребята.

— А так. Набрал теток и разных женщин, одел их солдатами, дал винтовки и приказал: «Стреляйте!»

Ребята рассмеялись — кто недоверчиво, кто весело.

— Не может быть, чтобы тетки стреляли.

— Ей-богу, не вру.

— А командир тоже в юбке?

— И командир в юбке. Зовут Мадам, шапка солдатская, на ногах сапоги, а ружье кривое, вроде кочерги: целишь прямо, а пуля летит вбок.

Ребята покатывались со смеху.

— Это войско называется «Батальон смерти», — продолжал Васька под хохот ребят.

Уча спросил:

— Почему называется «Батальон смерти»?

— Потому, что с этого батальона можно обсмеяться до смерти.

Васька взял керенскую двадцатирублевку и наколол ее на пику.

— Не признаем кадетов! Мы большевики!

— Вась, расскажи про Ленина, — попросил Абдулка.

— После боя, сейчас некогда.

Васька сложил два кулака трубками и приставил к глазам. Как в бинокль, он долго оглядывал окрестности, откуда должен был появиться неприятель. Кадетский фронт проходил по бугру, а наш понизу, вдоль речки Кальмиус.

— Еще рано воевать, расскажи про Ленина, — просили ребята.

Наконец Васька сел в густую лебеду. Мы расположились вокруг и затихли.

— Ленин добрый, потому что сам бедный, — начал Васька. — Если, к примеру, ты, Уча, придешь к нему и скажешь: «Здравствуйте», — он перво-наперво спросит: «Ел сегодня?» Ты, конечно, застесняешься, скажешь: «Благодарствую, сыт». Так он, думаешь, поверит? Нет. «Садись, — скажет, ешь, а после разговаривать будем». Он тебе последнее отдаст. Вот какой Ленин…

Ребята молчали, пораженные и очарованные рассказом.

— А верно, что его царь в цепи заковал?

— Верно. И в Сибирь угнал. А Сибирь знаете где? На самом краю света! За тыщу дней оттуда не дойдешь, не доедешь. А Ленин дошел. Тяжело было идти в цепях. Снег вот до сих пор, по самую грудь, а еще вьюги, мороз. Но Ленин не сдался: где пешком шел, где на паровозе. Приехал в Петроград (царь тогда в Питере жил). Пришел Ленин к рабочим на завод и говорит им: «Смотрите, братья, в какие цепи заковал нас царь», — и ка-ак рванет кандалы, они и рассыпались. Взяли рабочие красный флаг и пошли ко дворцу. А царь сидел на троне и водку пил. Ленин подошел и говорит: «Отдавай власть народу!» Царь отставил бутылку и отвечает: «Не отдам, а тебя еще дальше в Сибирь загоню». Тогда Ленин сказал: «Эх ты!» — и свергнул царя.

— Зачем же опять буржуям власть отдали? — спросил Уча.

— Они сами хитростью взяли, — объяснил Васька. — Переоделись в рабочую одежду, взяли в руки кто молоток, кто гаечный ключ, кто пилу, пришли в Совет и говорят: «Примите нас, мы тоже рабочие». Их приняли, а они ночью власть захватили и своего Керенского поставили.

— А Ленин сейчас где?

— Ленина рабочие спрятали. Буржуи ищут, никак не найдут. Двести тысяч рублей за голову обещали, убить хотят.

— Как ты сказал? — багровея, спросил Уча. — Нашего Ленина убить? Пошли на войну! — скомандовал он. — Я больше знать ничего не хочу. Пошли бить кадетов!

Наш главнокомандующий Васька еще раз оглядел в «бинокль» боевые позиции. В кадетском стане заметно было оживление. Там беспорядочно, как муравьи, двигались черные фигурки людей, по бугру разъезжал какой-то всадник.

Васька влез на тачку и вытер о штаны два пальца. Ребята оставили свои занятия и притихли в ожидании: сейчас Васька засвистит. Никто не умел свистеть так красиво, как Васька! Он ловко подражал птицам, умел свистеть с помощью мизинца, согнутого крючком, умел двумя пальцами, тремя, а то и вовсе без пальцев — одними губами, тогда свист выходил переливчатый, как песня жаворонка. У Васьки был свист-приказ, свист-окрик, свист-насмешка. Но если подаст сигнал к бою — вся кровь заволнуется!

Вот и сейчас не спеша и торжественно Васька заложил в рот четыре пальца, чуть-чуть откинулся назад, немного привстал на носки, и прозвучал воинственный, призывающий к бою свист.

— Подполковник Ленька, подавай команду! — приказал он мне.

Я вдохнул полную грудь воздуха и крикнул:

— Во-о-ру-жайтесь!..