Прежде чем увянут листья

11

Судя по всему, командиры отделений толково подготовились к тесту, даже Барлах. Юрген делает этот вывод уже на основании того, как они отдают команды, формулируют замечания. Поначалу командование взводом поручают Глезеру, поэтому у лейтенанта появляется возможность наблюдать, сравнивать.

Оценки отделений по тесту практически одинаковые. Хотя Майерс вырывается со своим отделением на десяток пунктов вперед, этого недостаточно для того, чтобы получить более высокий балл. В целом по взводу выходит «удовлетворительно».

Оценки отдельных солдат ниже общего итога. Пожалуй, больше всех отстал Зигфрид Цвайкант. Он сумел отжаться всего пять раз, а после этого был уже не в состоянии подняться на ноги. При тройном прыжке он оттолкнулся одновременно обеими ногами, а в кроссе на длинную дистанцию сошел с нее после первого километра. Не помогли никакие советы и подбадривания. Не лучше выглядел он при переползании и преодолении штурмовой полосы.

Отделение Рошаля не спасло даже то, что Уве Мосс, приложив все свои усилия, стал лучшим во взводе, а Вагнер получил очень высокие оценки. Оценка Цвайканта — «неуд», а при «неуде» отделению уже ничто не поможет.

Мосс крайне возбужден. Когда отделение возвращается в казарму, он громко и презрительно восклицает:

— «В здоровом теле — здоровый дух!» — сказал когда-то кто-то. Тебе это известно, Светильник?

— Разумеется. С одним только уточнением: тот, кто это сказал, ни во что не ставил здоровое тело, если оно не направлялось ясным сознанием. Думаю, я осветил этот пункт, если, конечно, ты схватываешь ход моей мысли…

Окружающие их солдаты хихикают. А вот и Рошаль подает голос:

— Прекратите, сейчас все будет ясно. Наше отделение могло бы занять первое место, если бы вы, рядовой Цвайкант, проявили больше старания.

Юрген решает, что пора подключиться и ему:

— Усвойте, рядовой Цвайкант, что армия не то место, где набивают руку в парламентских дискуссиях. Армии нужны солдаты, способные в совершенстве овладеть военной выучкой. Надеюсь, в скором времени вы будете более успешно выполнять свои обязанности.

По всему видно, что Цвайканту очень хочется возразить, но он вытягивается по стойке «смирно»:

— Есть! Разрешите быть свободным?

Подведение предварительных итогов по тесту не радует. Юрген ограничивается сдержанной похвалой в адрес Майерса, дает указания по совершенствованию боевой подготовки на будущее. У командиров отделений вопросов нет, и лейтенант отпускает их. Глезера же он просит остаться.

Старшина бросает взгляд на часы и морщится.

— В чем дело? — спрашивает лейтенант.

— Ничего особенного. Просто у меня кое-какие дела.

Лейтенант меряет старшину взглядом, но сдерживается и спокойно говорит:

— Если ничего особенного… тогда давайте договоримся: в любое время суток я к вашим услугам. Надеюсь, что могу рассчитывать на такое же отношение к себе… Естественно, если не произойдет ничего особенного. — Последнюю реплику лейтенант сопровождает улыбкой в надежде, что старшина не обидится, но не таков Глезер.

— В любой момент к вашим услугам. Не припоминаю случая, когда бы это было не так.

— Тогда мы поняли друг друга… А теперь о том, что мне не нравится…

Старшина сразу становится предельно внимательным:

— О чем это вы?

— Последние дни, Глезер, я наблюдал за вами. В обращении с солдатами вы нередко используете выражения, которые у нас не приняты.

Старшина искренне удивлен:

— Например?

— Пожалуйста. При отработке тройного прыжка вы назвали рядового Цвайканта австралийским кенгуру. Кстати, других кенгуру на нашей планете нет. Когда Мосс преодолевал штурмовую полосу, вы назвали его питекантропом. Кто-то у вас «попрыгунчик», кто-то «подстилка». Да и прилагательные вы выбираете не самые благозвучные: «хромой», «желторотый». Кажется, достаточно?

На лице Глезера замешательство и сомнение, но он убежденно возражает:

— Товарищ лейтенант, вы, наверное, шутите? Эти слова никто не воспринимает как оскорбление, поверьте мне… Когда солдаты собираются за кружкой пива…

— Я имею в виду не отношения за кружкой пива, — спокойно замечает лейтенант, — а отношения между начальником и подчиненными.

Улыбка на лице старшины словно застывает. Он вскакивает со стула, и голос у него срывается:

— Не хотите ли вы сказать, что я не знаю, что такое армейская служба? Подобных упреков, товарищ лейтенант, мне слышать не приходилось, а я ношу форму гораздо дольше, чем вы. Извините…

Юрген с трудом сдерживает гнев. Он тоже встает и вплотную подходит к Глезеру — они почти одинакового роста, правда, старшина пошире в плечах и более мускулист. Они пристально смотрят друг другу в глаза, и после некоторой паузы лейтенант подчеркнуто спокойно говорит:

— Дело не в том, кто сколько служит, а в отношении к солдатам, которые должны научиться всему тому, что за долгие годы приобрели вы, старшина. Вы согласны?

Глезер не говорит ни да ни нет. Он смотрит в сторону и не без упрямства заявляет:

— Так точно!

— В таком случае желаю приятного отдыха. — Лейтенант хочет попрощаться со старшиной за руку, но тот резко отдает честь и выходит из комнаты.

Юрген долго не может восстановить душевное равновесие. И в казарме, и по дороге к поселку на душе у него кошки скребут. Стоит ему заметить беседующую пару, как невольно приходит мысль, что речь идет о нем и Лило, что в деревне уже посмеиваются над его легкомысленным флиртом, а когда его вызывают к командиру роты, он всякий раз придумывает себе оправдания. Он пытается написать Марион, однако в конце концов комкает листы и швыряет их в корзину. Кантер наблюдает за ним, но помалкивает.

Первая репетиция с певческой группой тоже проходит под впечатлением того злополучного дня. Юрген никак не может сосредоточиться и даже испытывает испуг, когда кто-нибудь упоминает при нем Лило. У него все же хватает выдержки изложить ребятам свои условия, на которых он готов помочь им стать настоящим хором.

Нельзя сказать, что они приходят от этого в восторг, напротив, лица, которые только что светились улыбками, вытягиваются: целых полгода учебы, прежде чем состоится первое выступление. Тогда Юрген идет на компромисс: может быть, удастся подготовиться к октябрю, к годовщине образования ГДР, но программа будет небольшой.

— А зачем нужны занятия по речи? — недоумевают они. — И вообще, что это такое? Наверняка скука и пустая трата времени.

Юрген просит подойти одного из юношей.

— Возьми гитару и спой свою любимую песню. Остальные пусть послушают.

Парень поет. Поет неплохо, но не слишком выразительно. Когда он умолкает, лейтенант берет гитару и поет ту же самую песню. Ребята не сводят с него глаз. Это помогает Юргену освободиться от гнетущих мыслей, обрести душевное спокойствие.

— Ну, что скажете? — спрашивает он.

— Вы поете лучше, — отвечает одна из девушек.

— А если точнее? — настаивает лейтенант.

Но ребята путаются, пока у кого-то не слетает с языка слово «дикция». Вот тогда Юрген и объясняет, для чего нужны занятия по речи.

— Если вы нам поможете, мы эту премудрость одолеем, — уверяют его ребята.

Солнце уже касается неровного гребня леса, когда они выходят из школы. Юрген провожает Ингрид до поселка.

— Знаете, — говорит она, — вряд ли я возьмусь за постановку речи у ребят. Я даже не представляла, что это такая непростая вещь…

Юрген настроен более игриво:

— Но ноты-то вы хотя бы знаете?

— Лучше спросите, что такое песня и кто такой Шуберт, — иронизирует Ингрид.

— Почему именно Шуберт?

— Потому что это мой любимый композитор.

— Что ж, это аргумент. Но почему вы избрали хоровое пение, а не кружок рисования или что-либо другое, что вам нравится?

Ингрид не спешит с ответом, задумчиво смотрит на лейтенанта и наконец спрашивает:

— А вы бы не взяли на себя уроки речи?

— Что же тогда останется вам?

— Мне хочется, чтобы наша группа имела успех. Вот об этом я и позабочусь, чтобы вы потом не разочаровались. Видите, кое-что остается и для меня…

Недалеко от ее дома они прощаются. Ингрид хочет сказать что-то, но передумывает и быстро уходит.

Май протекает в напряженной работе. Юрген окончательно приходит в себя: никто ни о чем его не спрашивает и ни на что не намекает, и ему даже неловко становится перед Лило за свои пустые страхи.

Как-то днем они встречаются на улице. Лило широко улыбается, подает ему руку:

— Не забудь, послезавтра у тебя доклад в школе. Прихвати гитару.

— А это зачем?

— Прихвати. Может, кому-то приятнее слушать твое пение, а не доклады. Будь здоров!

Но Юрген ее удерживает:

— Нам надо поговорить…

— У меня дома?

Он смущается:

— Нет, где-нибудь…

— После твоего доклада? В школе или по дороге в поселок?

В классной комнате тесно. Собралось много учащихся и преподавателей, явилась и вся группа Ингрид. Пришлось принести дополнительно стулья.

Юрген начинает читать по конспекту, но вскоре переключается на импровизацию: рассказывает о жизни пограничников, о провокациях, с которыми им приходится иметь дело, о сложностях воинской службы и ее романтике, о высокой ответственности пограничника перед родиной.

А потом кто-то требует:

— Спойте, пожалуйста!

И все поддерживают это требование.

Юрген запевает — вначале солдатские песни, затем популярные. Ему подпевают несмело, вполголоса, а затем и хором. Расстаются все в приподнятом настроении. Юрген, как договорились, провожает Лило до поселка. Он покусывает травинку и отмалчивается, но потом негромко говорит:

— Спасибо тебе!

— За что?

— За то, что не разболтала.

Она удивлена:

— За кого же ты меня принимаешь? Только честно.

— За красивую женщину. Очень красивую…

Она громко смеется:

— Ну, уважил! А я-то думала, что ты считаешь меня перезревшей бабенкой, которая неравнодушна к молодым мужчинам. Если бы ты сказал: «Спасибо, мне с тобой было так хорошо!» — в сердце бы не осталось занозы.

— Занозы?

— Мне тоже надо поблагодарить тебя за то, что ты не прихвастнул быстрой победой? Или обо мне говорят так плохо, что уже никто ничему не удивляется?

— К чему было поощрять меня, если ты теперь обо мне так думаешь? — спрашивает уязвленный Юрген.

— А что я такого сделала? — возражает Лило. — Я не скрывала, что ты мне нравишься. Если бы ты не поднял меня на руки, ничего бы не случилось. Может, я жила бы надеждой, но это уж мое дело.

Когда они подходят к околице, Юрген останавливается:

— Позволь мне исправить ошибку. Спасибо, мне с тобой было так хорошо! — И он смущенно опускает взор.

Она протягивает ему руку:

— Завтра вся деревня будет знать о твоем успехе в школе и никто при этом не будет задаваться вопросом, почему ты проводил меня. Всего хорошего!