Прежде чем увянут листья

32

Сегодня занятия на полигоне со стрельбой по движущимся целям. День жаркий. Когда отделение выходит на огневой рубеж, солнце стоит в зените.

Пот катится по лицам солдат градом, оставляя светлые следы. Но главные испытания еще впереди. Особенно страдают Цвайкант, Ханнес Райф и Кюне, не привыкшие к большим физическим нагрузкам. Перед самым маршем Мосс обнаруживет родничок и успевает освежиться. Когда остальные собираются последовать его примеру, раздается команда на построение. Солдаты занимают исходные позиции, заряжают оружие и готовятся к выполнению команды «Вперед, в атаку!».

— Постарайтесь, товарищи. На нас, пограничниках, лежит большая ответственность. Вспомните Великую Отечественную войну. Ведь тогда советским пограничникам пришлось первым отражать нападение фашистов. Как вы себя чувствуете, рядовой Цвайкант? Выдержите нагрузку?

Философ улыбается вымученной улыбкой:

— Учитывая возможности человеческого организма и тренировки, проведенные в период освоения учебной программы, я должен был бы ответить «да», но я воздержусь, потому что предпочитаю высказаться после завершения учений.

Мосс улыбается:

— Наше уникальное явление философствует даже в том случае, когда обычный человек ответил бы «да» или «нет».

— Обычный человек использует возможности языка, чтобы выразить свою мысль четко и ясно, что же касается тебя…

— Разговорчики! — прерывает его Рошаль. — Отложите ваши глупости на потом, когда выполним задачу… Отделение, слушай команду! В направлении ориентира один — марш!

Солдаты вскакивают и мчатся вперед по увядшей траве. Иссушенная солнцем земля тверда как камень, покрыта трещинами. Специальный механизм поднимает из укрытия первую группу мишеней.

— Отделение, по противнику впереди слева — огонь!

Хлопают выстрелы. Огненные трассы пуль прокладывают свои траектории, но большинство попаданий — мимо цели, это видно по столбикам пыли, поднимающимся с земли перед мишенями.

— Бери выше!

Мосс ведет стрельбу из пулемета, у него явное попадание. Падают и другие мишени.

— Вперед! Не забывать о солнце, держать прицел выше!

Гимнастерка и брюки прилипли к телу, пульс у Рошаля бьется в бешеном темпе, а солнце продолжает безжалостно палить. Кажется, что слой воздуха колышется над пересохшей землей, и, когда появляется следующая мишень, Рошалю не сразу удается разглядеть ее.

— По пулемету противника впереди справа — огонь!

Мишень и прицельная планка едва видны, и Рошаль слишком поспешно нажимает на спусковой крючок.

Мосс по-прежнему сохраняет хладнокровие. Он неторопливо прицеливается, и со второй очереди мишень падает. Кто-то стреляет вслед за ним, но пули ложатся метрах в пятидесяти перед линией мишеней. Рошаль ругается. «Промахи неизбежны, — думает он, — но это уж слишком. В настоящем бою это равносильно самоубийству».

— Отделение, вперед — марш!

Очередная группа целей поражена полностью, но со следующей возникают трудности: одна из мишеней остается непораженной, а времени возиться с ней нет — надо наступать дальше.

Поднимаясь для очередного броска, Рошаль окидывает взглядом лица соседей. Силы Цвайканта, по-видимому, на пределе, а вот Вагнер, напротив, выглядит довольно бодрым. На правом фланге отстает Кюне. Особенно мучительно дается им последняя стометровка. Сердце готово выскочить из груди, пот разъедает глаза, а предстоит выполнять самое трудное упражнение — вести стрельбу по движущимся целям.

— Вперед, вперед! Быстрее! По противнику прямо — огонь!

Рошаль бросается на землю, прячется за крохотным бугорком и пристраивает поудобнее автомат. Движущиеся мишени проходят уже половину пути, когда он открывает огонь. Только после второй очереди он замечает, что рядом с ним занимает огневую позицию Цвайкант. В это время все мишени падают, причем последняя в тот самый момент, когда механизм уже опускает ее в траншею.

Первым осознает происшедшее Мосс. Он поднимается и восклицает, потрясая оружием над головой:

— Эй, удачливые стрелки, а ведь мы должны получить «отлично»! Вставай, Светильник, порадуйся, хоть ты мазила.

«Отлично»… — доходит наконец до Рошаля. — Несмотря на то что одна мишень осталась непораженной, оценка общих результатов все же должна быть «отлично»…»

— Отделение, встать! Разряжать! Оружие — к осмотру!

А из громкоговорителя, установленного на командном пункте, уже доносится: «Второе отделение третьего взвода, командир отделения сержант Рошаль, оценка «отлично»!»

Итак, последние сомнения рассеиваются. Несмотря на тучи пыли, затруднявшие видимость, несмотря на то, что два солдата в последнем упражнении изготовились к стрельбе лишь тогда, когда мишени уже уходили в укрытие, несмотря на то, что личные показатели у солдат неодинаковы, отделение получило «отлично». Что ж, это хорошо, да только не совсем.

Радостное настроение охватывает солдат, когда командир роты объявляет им перед строем поощрение. Юрген доволен, что не только отделение Рошаля, но и весь взвод оказался в передовиках. Он собирает командиров отделений и поздравляет их — сперва Рошаля, потом Барлаха и Майерса.

Майерс смотрит в сторону с тем же угрюмым выражением лица, которое Юргену знакомо, на рукопожатие, по существу, не отвечает.

— Вы не рады? — спрашивает Юрген.

— Чему?

— Тому, что отделение Рошаля стало одним из лучших, а взвод в целом вышел в передовики.

— Это наша обязанность, — отвечает Майерс. — К этому мы должны стремиться согласно положениям устава. Чему же тут радоваться?

— Иногда я просто не понимаю вас, товарищ сержант. Майерс молчит, но ответ можно прочитать на его лице.

— Не понимаю я поведения Майерса, — говорит Юрген Глезеру, когда они остаются вдвоем.

— Сейчас вам вряд ли удастся что-либо изменить, — отвечает тот. — Что одному в радость, другому в тягость.

— Когда речь идет о соревновании, один всегда становится победителем, другой побежденным. Так повелось издавна. Если каждый занявший почетное место будет при этом чувствовать себя обиженным, мы, пожалуй, далеко пойдем.

— Но и победителю нужно найти свое место… — тихо отвечает Глезер.

Юрген пристально смотрит на старшину, однако не обнаруживает в глазах Глезера даже намека на иронию.

Праздничное настроение царит в отделении Рошаля и вечером, когда солдаты чистят оружие и готовятся пойти в увольнение. А Рошаль тем временем анализирует еще раз ход учений, ищет причины недостатков. Потом он идет в казарму и предлагает ребятам своего отделения:

— Присядем-ка на минутку.

— Случилось что-нибудь? — спрашивает Мосс. — Меня сегодня уже ничем не удивишь, разве что наступит конец света или дадут вне очереди солдатское денежное содержание.

Все собираются вокруг стола, и Рошаль интересуется:

— Вы довольны результатами учений?

— Что за вопрос!

— А разве можно быть недовольным таким результатом?

— Может, вы сами недовольны?

— Да, я недоволен.

Рошаль видит, как у ребят вытягиваются лица, а смех сразу смолкает.

Цвайкант реагирует первым:

— Мы получили оценку «отлично», более высокой даже уставы не предусматривают. Конечно, одна мишень осталась несбитой, но чего только не случается в этом мире!

— Ну, ладно. Позвольте тогда задать вам несколько конкретных вопросов. Почему мишень осталась несбитой?

— Потому что в нее никто не попал, — констатирует Мосс.

Рошаль соглашается:

— Вот именно, никто не попал. Но ведь отделение прошло солидный курс подготовки, хорошо вооружено. Отсюда вытекает следующий вопрос: почему никто не попал? И еще один: кто из вас стрелял в землю прямо перед собой?

— Это я, — признается в своей неудаче Райф.

— Ладно, пойдем дальше. Кто запутался в ремне от автомата?

Поднимает руку Кюне:

— Это я зацепился за что-то, там был кусок проволоки или какая-то другая дрянь, точно не скажу.

Рошаль кивает:

— К тому же временами все отделение стреляло ниже целей. А ведь мы не раз прорабатывали ситуацию, когда солнце находится именно в таком положении. Цвайкант был слишком скован, несколько человек передвигались, как сборщики картофеля на поле, а я дважды завысил угол прицела. Знаете, кто спас положение? Мосс и Вагнер. Если бы не они, мы сидели бы сейчас с оценкой «хорошо», а то и «удовлетворительно». Прошу высказываться.

У Вагнера тон скептический:

— Не совсем понимаю, в чем дело. Вы хотите сказать, что высшую оценку мы не заслужили?

— И да, и нет.

— Это не ответ, — ворчит Вагнер. — Я понимаю дело так: когда отделение проводит занятие, оно работает коллективно и оценку получает коллективную. А то, что у отдельных солдат результаты разные, должно приниматься во внимание. Поэтому я еще раз спрашиваю: да или нет?

Рошаль чувствует внутреннее сопротивление солдат и реагирует довольно остро:

— Если судить по пунктам устава — да, а если хотите знать мое личное мнение — нет.

— Ну и ну! — восклицает Мосс. — Что же нам теперь, отказаться от внеочередного увольнения в город и исполнить траурный марш?

Рошаль встает, оправляет мундир:

— Отнюдь нет. Желаю вам приятно провести вечер.

Он направляется в свою комнату, берет книжку с ночного столика и садится читать… Он все еще читает, когда поздно вечером раздается стук в дверь.

— Извините, — говорит Вагнер, — я увидел у вас свет и решил зайти на минутку.

— Садитесь, пожалуйста.

— Зря вы не пошли с ребятами, дискуссия ведь продолжалась. Ребята говорили, например, что составители устава не случайно сформулировали его положения так, а не иначе, что же касается командира роты, то он скорее откусит себе язык, чем незаслуженно похвалит кого-нибудь. Рошаль же выдумывает какие-то свои правила…

— Ну а вы? Что вы ответили?

— Я ответил, что это не тема для разговора за кружкой пива. — Вагнер замолчал, потом добавил: — Действительно, момент для дискуссии был неподходящий. И вообще, думаю, надо подождать, завтра или послезавтра ребята начнут рассуждать по-другому.

Рошаль встает, подходит к открытому окну:

— Не понимаю, почему вы так болезненно реагируете на замечания. Ведь я руководствуюсь самым что ни на есть естественным стремлением — сегодня все делать лучше, чем вчера.

— Но ребята вас не поняли, — замечает Вагнер.

Рошаль оборачивается к нему:

— А вы-то поняли?

— Кажется, да. Но не сразу, а после разговора с ребятами…

— Не поздновато ли? Вы ведь все-таки мой заместитель.

Вагнер собирается что-то возразить, но потом решает промолчать.

Сержант подходит к нему и говорит примирительно:

— Самое лучшее, пожалуй, прекратить нашу дискуссию, а утром взяться за дело с новыми силами. Если мы будем ждать, пока нас поймут, поезд уже уйдет.

— И все-таки мне кажется, что мы должны еще раз обсудить все спокойно, не торопясь.

— Нет, — возражает Рошаль. — Я не намерен подменять воинскую дисциплину многочисленными внушениями и нравоучениями. Если кто-то не понимает необходимости поступать так, а не иначе, надо заставить его, и баста.

Что-то разделяет их как невидимая стена. Рошаль чувствует это, но не сдается. Он предъявляет высокие требования к солдатам. При отработке элементов по охране границы он уделяет много внимания их физической закалке, добивается, чтобы наблюдательные посты устанавливались в кратчайшие сроки, чтобы оцепление развертывалось согласно предусмотренным нормативам, причем контролирует время и качество выполнения приказов строже, чем раньше. На спортивных занятиях он добивается равномерной нагрузки для всех. В этом, по существу, нет ничего нового, но — что греха таить? — делается это далеко не всегда. Каждый свободный час Рошаль использует для тренировки в беге, для отработки элементов строевой подготовки или преодоления полосы препятствий. Он не объясняет солдатам, почему необходимо выполнять те или иные упражнения, преодолевать трудности, он просто приказывает и добивается выполнения приказов. Люди это замечают и реагируют по-разному.

И Барлах гнет свою линию. Он ощутил вкус успеха, понял, что успех не свалится с неба, что за него надо бороться, работая днем и ночью. А Майерс остается безучастным ко всему. Он явно огорчен и не пытается это скрыть. Служебные обязанности выполняет подчеркнуто тщательно, но общения с товарищами старается по возможности избегать.

Однажды, когда Барлах особенно откровенно демонстрирует свое намерение обогнать Майерса и его отделение, тот ледяным тоном заявляет:

— Если хочешь занять первое место, соревнуйся с Гюнтером, а я тебе не помеха.

— Что с тобой происходит? — осторожно спрашивает Барлах. — Не могу я тебе чем-нибудь помочь?

— Ты очень мне поможешь, если оставишь в покое.

Это создает напряженность во взаимоотношениях, и первым ощущает это Бернд Вагнер.

После интенсивной тренировки продолжительностью более часа, устроенной Рошалем для своего отделения, уставшие солдаты возвращаются в казарму.

Мосс тихо заявляет:

— Пожалуй, я сыт по горло. Всему есть предел. Все отделения уже давно отдыхают, а мы все тренируемся. — Он подходит к Цвайканту, растянувшемуся на кровати: — Ну, что скажешь по данному поводу, Светильник? У тебя же светлая голова.

— Дай сперва отдышаться, а потом я попробую осветить этот вопрос.

— Только возьми свечку поярче, — брюзжит Мосс, — потому что по данному вопросу сплошные потемки… Впрочем, погодите-ка. Ведь по долгу службы кое-кто обязан высказаться. Ваше мнение, товарищ заместитель командира отделения? Ребята недовольны. Вы слышите?

— Слышу, но только одного тебя.

— Тогда открывай-ка рот: мы хотим знать твое мнение, — требовательно заявляет Мосс, усаживаясь напротив. — Все играют в скат — у нас тренировка, все пишут письма домой — мы гоняем по полосе с препятствиями. И так продолжается уже две недели. Почему именно нам предназначено стать козлами отпущения? Раньше Рошаль хоть зайдет, пошутит, а теперь ничего подобного. Почему? Неужели потому, что мы показали лучшие результаты? Да что же это такое!

— Верно, — подхватывает Ханнес Райф, и словно прорывается плотина: все говорят, перебивая друг друга.

Наконец Вагнер стучит кулаком по столу, требуя тишины:

— Уве, ты говорил долго, теперь я хочу сказать. Разве я стал заместителем командира по собственному желанию? Разве не ты орал громче всех в поддержку моей кандидатуры? Не ты ли подтрунивал: мол, дорогу рабочему классу и тому подобное? Не так ли?

— Так…

— Тебя хвалили после стрельбы?

— Это все Гуго.

— Так почему же ты горланишь громче всех, хотя тебя, как ты говоришь, этот спор меньше всего волнует? Зачем ты будоражишь отделение без нужды?

Мосс краснеет до корней волос.

— Он признает, что ты прав, — говорит Цвайкант, вставая и пробираясь сквозь столпившихся солдат.

И в этот момент раздается сигнал тревоги…

Идет погрузка на машины. Цель учения — ориентирование на незнакомой местности и выход в заданный район. В ходе учения предусмотрены действия в противогазах.

Рошаль подзывает Мосса:

— Принимайте командование отделением. Вот вам кроки и компас. Три минуты на оценку обстановки. Выполняйте!

Мосс взбудоражен до крайности. Он оценивает обстановку мгновенно, едва бросив взгляд на карту, и задает солдатам такой темп, что те еле-еле поспевают за ним. Рошаль наблюдает со стороны и не говорит ни слова, когда Мосс на одном из поворотов выбирает неправильное направление.

Спустя четверть часа раздается команда «Стой!».

— Приказ выполнен: отделение в заданном районе, — докладывает Мосс.

— Где же тригонометрический знак 480, к которому вы должны были выйти? — словно мимоходом спрашивает Рошаль.

— Должен быть здесь, справа от шоссе.

Мосс бежит направо, но столбика с тригонометрическим знаком нигде не видно.

— Знак должен быть здесь, черт его подери!

Рошаль молчит. И только когда Мосс убеждается, что район не найден, Рошаль отдает команду:

— Рядовой Цвайкант, определите свое местонахождение и направление дальнейшего движения. Продолжать выполнение задачи!

— Есть! — отвечает тот. — Разрешите доложить: определить местонахождение, судя по всему, невозможно, точка, в которой мы находимся, на кроках не обозначена, а, учитывая условия видимости, на местности мы ориентироваться не можем.

— Действуйте, как подсказывает обстановка.

Цвайкант обдумывает положение, советуется с солдатами. Приемлемо только одно решение: вернуться к исходному пункту или к той точке, откуда снова можно будет ориентироваться по кронам.

— Отделение, за мной бегом — марш!

Через несколько минут солдаты выдыхаются и темп падает. Цвайкант тоже не замечает перекрестка, и отделение опять берет ошибочный курс. Наконец они выходят к лесной сторожке, обозначенной на кроках. Отсюда отделение уже следует по намеченному маршруту. Пока солдаты достигают контрольного пункта, проходит целый час.

— Рядовой Райф, продолжайте выполнять поставленную задачу!

Райфу предстоит вести отделение по компасу через лес к лесничеству, расположенному в двух километрах отсюда. Но он тоже теряет драгоценные минуты.

Следующий этап — бросок в противогазах — настоящее мучение. Очередной из назначенных «командиров» пытается наверстать хоть часть потерянного времени, но ему это не удается. У последнего контрольного пункта солдаты срывают противогазы и в изнеможении падают на землю.

— Ко мне! — приказывает Рошаль, едва они успевают отдышаться. — Командование на последнем этапе берет на себя рядовой Вагнер. В ускоренном темпе — к заданному району. Если кто-нибудь чувствует, что не в силах идти, пусть доложит.

Все молчат.

— Тогда вперед — марш!

Солдаты продвигаются друг за другом. Рошаль приказывает Вагнеру поддерживать высокую скорость, отступает в сторону и всматривается в лица проходящих мимо него ребят.

— Шире шаг, соблюдать дистанцию!

Через три километра двое солдат ломают строй: один, споткнувшись, приваливается к дереву, другой падает в кювет.

Рошаль подбегает к ним:

— Что случилось? Не можете идти дальше?

— Мне кажется… — задыхается Цвайкант, — я переоценил свои силы… Минутку отдохну — и дальше!

Второй солдат не в состоянии вымолвить ни слова, только хватает ртом воздух.

— Так дело не пойдет. Надо собрать волю в кулак и двигаться дальше, — призывает их Рошаль.

Он приказывает Моссу помочь товарищу, а сам оттаскивает Цвайканта от дерева, за которое тот отчаянно цепляется.

— Дайте мне ваше оружие, — приказывает Рошаль, — и держитесь за мое плечо.

Цвайкант колеблется:

— Прошу прощения, но мне кажется…

— Делайте, что вам приказано. Вперед!

Цвайкант больше не возражает. Через несколько минут он убирает руку с плеча Рошаля и идет самостоятельно.

— Разрешите взять оружие?

— Берите!

Когда отделение приближается к заданному району, справа слышатся какие-то звуки, затем из темноты появляются силуэты людей. Это другое отделение, оно тоже стремится к лужайке около шоссе, откуда доносится шум моторов.

— Ускорить темп движения! — приказывает Рошаль. — По всей вероятности, мы не самые последние.

Солдаты собираются с силами и выходят к лужайке, опередив другое отделение буквально на несколько метров…

Командир роты стоит с командирами взводов возле своей машины, смотрит на часы и укоризненно качает головой.

— Что случилось, товарищ сержант? Передовое отделение — и вдруг такое время!

Рошаль вытягивается по стойке «смирно»:

— Разрешите объяснить на разборе, товарищ капитан?

— Вы думаете, что подобный провал можно как-то объяснить?

Рошаль собирается ответить, но слова неожиданно застревают у него в горле: к капитану подходит Майерс и докладывает о прибытии своего отделения. Докладывает холодным, бесстрастным голосом, как будто все происходящее совершенно его не касается.

Юрген стоит рядом с капитаном Ригером, опустив голову и глядя себе под ноги.

Разбор итогов много времени не занимает. На последнем месте отделение Майерса, на предпоследнем — отделение Рошаля. Факт им обоим известный, но все же неприятно слушать об этом еще раз. Рошаль покидает помещение последним.

Вечером к нему заходит Вагнер:

— У вас не найдется несколько свободных минут? Мы хотели бы поговорить с вами.

— О чем? О том, что сегодня вам не дали очередного увольнения?

Вагнер хмурит брови:

— Разговор будет серьезный.

Первым берет слово Мосс.

— Мы хотим разобраться… — неуверенно начинает он. — За те полчаса, которых нам не хватило, несу ответственность я. Но… в нашей неудаче виноваты не только мы.

— Как прикажете вас понимать?

— Мы были в плохой форме.

— Ну, конечно, я выполняю уставные требования, не жалея при этом вас, так, что ли? — ворчит Рошаль.

Мосс отмахивается:

— Да не в этом дело, мало ли чего наболтают.

— Постойте, — прерывает его сержант, — к вопросу о требованиях… Какими из них вы руководствовались, когда заблудились, ведя отделение по маршруту, обозначенному на кронах, рядовой Мосс? И какими требованиями руководствовался товарищ Райф, командуя отделением во время движения по компасу? А Цвайкант, который не смог идти уже после нескольких километров? На чей счет отнести все эти неудачи?

— Я понял свою ошибку, — смущенно признается Мосс.

Рошаль кивает:

— Понять ошибку легко, гораздо труднее исправить ее.

— Любопытная самокритика, хотя она и выражена простым языком… — саркастически улыбается Цвайкант.

— Сейчас он опять начнет философствовать, — стонет Мосс. — Знаешь, Светильник, у нас здесь не лекция. Мы хотим разобраться в том, что произошло.

— Твои усилия похвальны, — невозмутимо говорит Цвайкант, — но все, что человек собирается делать, он вначале должен обдумать. После учебной стрельбы возник вопрос: заслужили ли мы поощрение? Так или не так?

Солдаты утвердительно кивают.

— И вот я еще раз спрашиваю вас: заслуженной была похвала или незаслуженной?

Ребята смущенно переглядываются до тех пор, пока Рошаль не произносит слова, вызывающие у всех облегчение:

— Да, похвалу отделение заслужило. А вопрос надо было поставить иначе: кто какой вклад внес в общую высокую оценку. Тогда было бы меньше бесполезных разговоров.

Вспыхивает общий спор, итоги которому подводит Цвайкант:

— Итак, налицо пример неправильной предпосылки и последствий этого, о чем я собирался сказать еще вчера, да тревога помешала.

— Сегодняшняя неудача еще долго будет тянуть нас назад, — недовольно произносит Вагнер.

— Предлагаю поправить дело на следующих учениях роты, — возражает ему Рошаль.

Солдаты обмениваются недоуменными взглядами.

— Это каким же образом? — спрашивает Мосс.

— Хотите знать конкретно?

— Ну конечно!

— Надо добавить час практических занятий по топографии — движение по обозначенному на карте маршруту, движение по компасу. Конечно, не в ущерб остальной учебной программе.

— Ну что же, надо — значит, надо, — говорит Мосс. — А мне придется поупражняться еще кое в чем.

Солдаты встают, но теперь просит минуту внимания Кюне. Он заявляет:

— Дополнительные занятия надо посвятить самому главному.

— Учебное время необходимо использовать как можно рациональнее.

— Вот именно.

— Все мы должны сделать для себя выводы, — лаконично заканчивает дискуссию Рошаль.