Прежде чем увянут листья

43

Ингрид тоже чувствует, что дальше откладывать нельзя, ведь терпение не может быть безграничным, если человек не хочет поступиться принципами, потерять самого себя. Она ходит по комнате взад-вперед, останавливается у окна и смотрит на двор казармы. Но Юргена все нет.

Иногда ею овладевает тоска, и она вздрагивает от каждого шороха, доносящегося снаружи. Потом в ней просыпается гордость. Она подходит к зеркалу, отбрасывает волосы, мягко струящиеся по щекам, упрямо запрокидывает голову. Как он смеет так обращаться с ней! Что он о ней думает? При этом она хорошо знает, что, если вот сейчас откроется дверь и войдет Юрген, она бросится ему на шею. Ингрид стоит перед раскрытым окном. От далекого костра слышен шум веселья. Временами высоко в небо взлетают искры, а ветер доносит звуки песен. Она ждет долго, до тех пор, пока не гаснет костер, а голоса участников праздника не затихают в близлежащих переулках. Только тогда она раздевается и падает на постель. Впервые ее охватывает желание бросить все и уехать.

На следующее утро Ингрид встречает во дворе Юппа Холлера — тот, вздыхая и кряхтя от натуги, чинит дверь сарая.

— Добрый день, гуляка! — приветствует она соседа. — Я даже не слышала, как ты пришел.

Ей хочется, чтобы приветствие прозвучало бодро и весело, но получается жалко и как-то ненатурально.

Старик со вздохом распрямляется, лицо у него серое и помятое.

— Дьявольщина! — стонет он, держась одной рукой за забор. — Мы хотели напоить Корбшмидта, а вышло так, что он нас напоил. Кажется, этот бугай способен выдуть целую бочку пива, на самом же деле он свою норму знает. Десять лет назад со мной такого, конечно бы, не случилось… Он был вчера здесь?

— Кто?

— Как — кто? Твой лейтенант.

Она отрицательно качает головой:

— Нет, он не приходил.

— Но ведь от костра-то он удрал, не сказав никому ни слова. Куда же он направился, как не к тебе?

— Будь здоров, — прощается Ингрид. — Мне надо спешить, а то опоздаю на урок.

В школе она замечает, что Герман Шперлинг наблюдает за ней, — на переменах, во время совещания в учительской, на лестничной площадке, когда они перебрасываются парой слов. Но так как он ничего не говорит ей, у нее нет повода задавать ему вопросы.

Наконец уже после обеда Шперлинг как бы между прочим говорит:

— Тебя вчера не было, а ансамбль твой выступил отлично. Только вот руководителя не хватало. Не очень хорошо, когда школьники остаются одни на таких мероприятиях, как вчерашнее. Это психологически неправильно, понимаешь?

— Я плохо себя чувствовала.

— Разве это веская причина?

Ингрид упорствует:

— Если бы я пропустила урок, может, такая причина и показалась бы неубедительной. А почему я не была на празднике — это мое личное дело. Кстати, и впредь я не появлюсь там, куда ходит он… До тех пор пока мы не выясним наши отношения… Теперь ты доволен? Узнал то, что так хотел узнать?

Шперлинг в ответ смеется, немножко иронически, но с удовлетворением:

— Разве не сама ты говорила, что мнение других тебя интересует меньше всего?

— Оно меня действительно не интересует. Но вопрос в том, как поступит он. Надеюсь, ты понимаешь меня?

— Конечно, понимаю. Наконец-то ты заговорила нормальным языком. Вчера я познакомился с ним поближе. Специально сам подошел к нему. Горячий парень, но толковый. Такой бы тебе подошел. Только надо дать понять ему, что ты не игрушка. Таких нельзя баловать, иначе их обуяет гордыня, уж поверь мне. И все же не думай, что я вмешиваюсь в твои дела…

Ингрид чувствует, как слезы подступают к глазам, достает платочек и говорит дрожащим голосом:

— Я хочу быть твердой, а реву, как школьница…

— Сядь-ка, тебе надо выплакаться как следует.

Шперлинг высовывается в приемную и предупреждает секретаршу, чтобы в течение четверти часа она не пускала никого в кабинет.

Вечером Ингрид выходит прогуляться. «В конце концов, глупо избегать друг друга и в то же время искать встречи на реке, в переулках, в лесу», — думает она. И вот — это даже перстом судьбы не назовешь — прямо перед ней появляется Юрген. Он обнимает девушку и целует.

Она высвобождается из его объятий, кладет ему руки на плечи и тихо спрашивает:

— Ты искал меня?

— Да, — подтверждает он.

— Час? Два часа?

Юрген опускает руки и улыбается:

— Много-много часов подряд… Вчера, позавчера… Сто лет…

— Зачем ты говоришь глупости? Придумал бы что-нибудь поостроумнее.

— Можно и поостроумнее.

— Ну так скажи.

— Я люблю тебя, — шепчет он.

— Это правда? Ты уверен?

— Так же, как в том, что солнце светит с неба, а ручьи бегут с гор.

— И я должна верить тебе?

— В любовь мало верить, ее надо чувствовать, — продолжает Юрген, и Ингрид замечает, что он отпускает ее плечо, которое до того нежно сжимал.

— Откуда мне знать, любишь ты меня или нет? Мне остается лишь надеяться, что, может быть, я еще понадоблюсь существующему где-то вдалеке от меня человеку по имени Юрген Михель.

— Ты полагаешь, мне легко? Где ты была во время празднества?

— А где был ты сегодня вечером и где ты вообще проводишь время?

— Неужели это так важно?

— Да, это очень важно!

— Я был с тобой — каждый час, каждую минуту.

— А не могло случиться так, что ты был еще где-нибудь?

— Нет, — говорит он и совсем убирает руку с плеча Ингрид. — Я хочу знать, что же в конце концов с нами будет.

— Я тоже, — горько вздыхает она. — Дорого бы я дала чтобы знать это.

Противоречивые чувства обуревают Юргена — то он радуется, то близок к отчаянию. На следующий после празднества день он отправляется к Мюльхайму и излагает ему просьбу Майерса. Капитан долго молчит, потом задает вопрос:

— Стало быть, вы поддерживаете просьбу Франка Майерса, так и не выяснив причины?

— Майерс не из тех, кто станет просить о чем-то без особой на то нужды… Раз просит, значит, отпуск ему просто необходим. Я готов поручиться за него и взять ответственность на себя.

Капитан испытующе смотрит на Юргена:

— Право, я иногда не знаю, что с вами делать. Не кажется ли вам, что в данном случае вы превышаете свои полномочия? Вы заявляете, что готовы взять на себя ответственность, хотя вам прекрасно известно, что отвечать буду я, если подпишу приказ на отпуск…

— Вы меня не так поняли. Я говорю об ответственности в смысле доверия к человеку…

— Пусть он подает рапорт, хотя мне это и не нравится.

У Юргена вертятся на языке возражения, но он сдерживает себя, вытягивается по стойке «смирно» и говорит:

— Благодарю, товарищ капитан!

— Вот еще что, — задерживает его Мюльхайм. — От вас после отпуска я тоже жду сообщения. Понимаете, что я имею в виду, товарищ лейтенант? Ясность нужна и мне, и вам, хотя бы для того, чтобы принимать решения, руководствуясь не эмоциями, а фактами.

Юрген опускает глаза.

— Я не хочу оказывать на вас какого-либо давления, — продолжает Мюльхайм. — В последнее время я много думал. Думал о вас, о положении, в которое вы попали, о сложностях жизни. Принимая решение, согласуйте его с собственной совестью, тогда оно будет действительно правильным, ведь совесть — самый строгий судья, от нее не уйдешь… А теперь ступайте и скажите сержанту Майерсу, что отпуск ему я разрешаю.

По вечерам Юрген отправляется гулять по улицам, проводит репетиции с хором. Получасовая программа уже готова. Теперь следует постепенно расширять репертуар и шлифовать отдельные номера: октябрьские праздники не за горами.

Всякий раз, когда Юрген входит в репетиционную, он ищет глазами Ингрид, но ее нет. Он старается скрыть разочарование — это не всегда ему удается.

— Фрейлейн Ингрид больше не будет ходить на репетиции? — спрашивают его ученики.

— Не знаю. Вам это лучше известно, ведь вы видитесь с ней каждый день.

Мальчишки молчат, а девчонки шепчутся в уголке, хихикают.

— Может, что-нибудь передать ей? — спрашивают мальчишки, прощаясь с Юргеном на улице.

Тот делает вид, что ничего не произошло:

— Передайте привет, если увидите.

Несколько дней спустя, в обеденный перерыв, на полевых занятиях к Юргену подходит Оскар Фрейд, обнимает за плечи и увлекает в сторонку.

— Что это вы подкладываете мне свинью за свиньей, ты и твое сокровище? — Его рука сжимает плечо Юргена словно тиски. — Хоть бы поинтересовались, нравится мне это или нет.

— Я и мое сокровище? Какое сокровище?

Фрейд смеется, обнажив правый клык с золотой коронкой:

— Какое сокровище? Не знаю, сколько их у тебя, но я имею в виду учительницу…

Юрген резко отстраняется:

— Пусти меня. Не люблю, когда так обнимают. Такое чувство, будто ты несмышленыш, которого опекает взрослый дядя.

Фрейд опускает руку.

— Я тоже кое-чего не люблю, только меня об этом не спрашивают… О том, что моя жена пошла работать, ты наверняка знаешь. А ведь это ты подбросил ей эту идею. Теперь новые штучки…

— Какие еще штучки?

— Она пожелала культурно развлекаться и раз в неделю ходит в кружок рисования. Кто знает, чего ей еще захочется. Так, приятель, совсем выбьешься из колеи.

Юрген недоверчиво взглядывает на крупного, коренастого Фрейда и убеждается, что тот говорит совершенно серьезно.

— Ну и что? — спрашивает он. — Это же здорово, что она работает, да еще культурно проводит время. Ты понимаешь, что это значит? Твоя жена не потеряла интереса к жизни, хотя у нее четверо детей. Это же отлично!

— Вот как ты рассуждаешь!..

— А ты рассуждаешь иначе?

— Представь себя на моем месте: у меня свои дела, свои планы, а она отправляется в какой-то там кружок.

— Ну как ты можешь так говорить! Если бы она так же относилась к твоей охоте, вы бы уже давно развелись.

Фрейд, прищурившись, взглядывает на собеседника и спрашивает:

— Ты сегодня не собираешься к своей учительнице?

— Нет.

— Кантер занят по службе… Стало быть, поедешь ты.

— Куда?

— На кабана. И не вздумай отказываться. Так согласен?

Юрген соглашается нехотя, причем Фрейд заверяет его:

— Не пожалеешь. Это я тебе точно обещаю!

Они отправляются на мотоцикле с коляской. Оказывается, Оскар Фрейд отличный водитель. Он так приподнимает коляску над лужей или над глубокой колеей, что Юрген в испуге хватается за борт, чтобы не выпасть, зато на мокрой луговине Фрейд равномерно держит газ и мотоцикл благополучно преодолевает ее.

Выехав на лесную лужайку, они останавливаются. Фрейд достает из коляски ружье. Некоторое время они идут лесной просекой. Сквозь сомкнувшиеся над их головами ветви проглядывает багрово-золотое закатное небо. Потом они забираются на настил, оборудованный на дереве. Направление ветра благоприятствует охоте. Фрейд вытаскивает из рюкзака одеяло и расстилает его.

— Иногда часами приходится ждать, пока увидишь какую-нибудь живность, — поясняет он.

— Теперь я должен, конечно, сидеть не шелохнувшись? — спрашивает Юрген, когда они усаживаются рядом.

Фрейд кивает:

— У зверей более острый слух, чем у людей, не говоря уж о чутье. А вот зрение их подводит: если предмет не шевелится, зверь не воспринимает его как угрозу. Поэтому сиди смирно, а если надо изменить положение, делай это осторожно…

Юрген прислоняется спиной к настилу. Перед ним расстилаются поля, над которыми сгущаются сумерки. Картофельная ботва уже начинает вянуть, а свекольные листья еще густо-зеленые. От ручья, протекающего внизу, поднимается марево, заботливо укутывающее берега. Оба молчат. Мысли Юргена обращены к Ингрид. Он представляет ее комнату, ее самое. Как он скучает по этой женщине!..

— Так и до ручки можно дойти, — сказал ему как-то вечером Кантер, когда он, по обыкновению, стоял у окна и неподвижно глядел в полумрак улицы. — Ты просто не выдержишь. Поезжай и покончи с этим.

Юрген ответил с отчаянием в голосе:

— Каким образом? Сказать ей, что у меня есть другая?

— Рано или поздно тебе придется это сделать. Если не хватает мужества сказать лично, напиши письмо.

— А что я ей напишу? Разве все, что нас связывает, перечеркнешь письмом?

Кантер беспомощно посмотрел на Юргена:

— Просто я вижу, как ты мучаешься… Извини, если я сделал тебе больно…

Несколько часов сидят они в засаде, поэтому у них есть время подумать. Юрген припоминает разговор с Глезером в тот день, когда взвод еще числился в отличных…

— Все идет прекрасно, — сказал ему Глезер. — С тех пор как Майерс в отпуске, хлопот у нас значительно поубавилось. Барлах стал просто неузнаваем. Я всегда старался указывать ему на ошибки, думал, что это лучший способ воздействия. А вы подобрали к нему другой ключ. Признаю, я такого не ожидал. В общем, вы добились неплохих результатов и можете этим гордиться. Но впереди наш взвод ждут серьезные испытания…

— Кончено! — восклицает вдруг Оскар Фрейд, возвращая Юргена из мира воспоминаний в действительность. Он разряжает ружье, кладет его рядом с собой. — Если зверь и пробежит, то только перед нами. Это уже не охота, а убийство. Может, ты недоволен, что придется возвращаться с пустыми руками? Признайся честно.

— Да нет, мы прекрасно провели время. Да и вообще, природа доставляет мне гораздо большее удовольствие, чем охота.

— Может быть… — Фрейд откидывается и закуривает сигару. — Побудем здесь еще немного? Хотелось сказать тебе кое-что… С дипломом о высшем образовании ты можешь работать преподавателем. Стало быть, у тебя надежный тыл, если придется уйти, работа всегда найдется…

— Не думаю, что будет так просто устроиться на преподавательскую работу, ведь за это время многое изменилось…

— Это правда. Но знания, которые ты получил, у тебя никто не отнимет… У меня же положение совсем другое… Недавно разговаривал с одним товарищем, который ушел в запас в прошлом году. Сейчас он учится в училище лесного хозяйства — полчаса езды отсюда. Его пример не дает мне покоя. Я начал повторять программу средней школы. Если бы удалось поступить в лесное училище! Охотничье общество дало бы мне наилучшую характеристику. Но ведь мне за тридцать…

— После войны пятидесятилетние садились на студенческую скамью, чтобы учиться управлять предприятиями.

Оскар Фрейд тяжело вздыхает:

— Но ведь у меня четверо детей. И вот отец семейства садится за школьную скамью…

— Если тебя командирует на учебу армия, то она же и позаботится о том, чтобы обеспечить твою семью. Это же ясно.

— Ты думаешь?

— Пойди к начальству с рапортом. Расскажи, как обстоят твои дела и какие у тебя планы.

— Если бы это удалось, — задумчиво говорит Фрейд, — осуществилась бы моя давняя мечта.

Они сидят еще некоторое время молча, прислушиваясь к шелесту опавших листьев, которые гонит ветер…

Уже за полночь. Ингрид склоняется над Юргеном и шепчет:

— Не спи! Грешно тратить время на сон, когда можно любить друг друга.

— Я не сплю, — отвечает Юрген, с трудом размыкая веки.

Ингрид смеется:

— Обманщик… Я заведу будильник, ладно?

— Не надо, — приподнимается через силу Юрген. — Я сейчас пойду. Не хочу, чтобы о нас опять сплетничали.

Она падает в постель, закрывает глаза:

— Когда же это кончится, Юрген? Если так пойдет дальше, наша любовь увянет, как листья на деревьях.

Юрген прижимает ее к себе, в зрачках Ингрид отражается свет горящей лампы.

— Не увянет, — уверяет он. — Прежде чем увянут листья, мы сумеем преодолеть все препятствия… А потом придет весна…

— Тогда останься! — просит она. — Пусть о нас говорят сегодня, завтра пересудам и сплетням все равно придет конец. Так остаешься?

Юрген согласно кивает, потом наклоняется и целует ее. При этом он замечает, что Ингрид плачет.