Прежде чем увянут листья

45

Роте предстоит провести важное учение, которое должно стать образцовым для всего полка. Подготовка поручена Юргену. Он отдает приказы и боевые распоряжения, определяет порядок связи и управления огнем, изучает карты, тактические схемы, повторяет нормативы и формулы.

Потом он контролирует работу сержантов — никаких ошибок, все действуют уверенно и точно.

— Готовы? — спрашивает он Глезера. — Вопросы есть? В ходе учения я, как обычно, буду на время «выходить из строя», и тогда вы возьмете командование на себя.

— Вопросов нет, все ясно.

— У вас, Майерс?

— Все ясно, товарищ лейтенант. Связь больше не прервется.

Юргену требуется мгновение, чтобы припомнить случай, о котором упоминает Майерс. Он удовлетворенно кивает, отдает еще одно распоряжение:

— Если старшина «выйдет из строя», моим заместителем будете вы.

— Есть, товарищ лейтенант!

— Барлах, Рошаль, вам все ясно?

— Так точно!

Вечером Рошаль обходит казарменный двор, садится на скамейку в углу под каштанами. Солнце уже скрылось за горизонтом, холмы с западной стороны четко вырисовываются на фоне закатного неба. Воздух сухой, горячий, трава и листва на деревьях покрыты слоем пыли. Поздним посадкам картофеля и свеклы необходима влага, но на небе ни облачка, словно их метлой вымели.

Рошаль чувствует себя усталым. Подготовка к учениям требует полной отдачи. Задействованы буквально все. Инструктаж, отработка отдельных элементов учения продолжаются каждый день до самой ночи, а вчера состоялась генеральная репетиция…

Рошаль откидывается назад, кладет руки на спинку скамейки, закрывает глаза. И в этот момент кто-то спрашивает:

— Что, сумерничаете?

Сержант порывается вскочить, так как узнает по голосу командира роты, но капитан Ригер знаком приказывает ему сидеть и опускается рядом на скамейку.

— Здорово намаялись? Я тоже… Чем занимается отделение? Как обстановка, настроение?

— Лучше, чем я думал. Солдаты в хорошей форме. В целом я доволен.

Ригер снимает фуражку, испытующе смотрит на сержанта и спрашивает:

— Что значит «в целом»? За этими словами всегда кроются сомнения, а никаких сомнений быть не должно…

Рошаль обдумывает ответ. В последние дни отделение здорово поработало. Солдаты заметно сблизились, на практике осознали, что коллектив — это нечто большее, чем столько же отдельных индивидуумов.

Чего достиг каждый в отдельности? Цвайкант за последнее время превзошел самого себя. С удивительной энергией он тренировался до тех пор, пока не окреп настолько, что выносит повседневную солдатскую нагрузку. Недавно в бассейне он посмотрел на себя в зеркало и иронически заметил:

— Приходится констатировать, что изменения, произошедшие со мной, оказали на меня благотворное влияние. Это все заслуга армии…

— Верно! — заметил по этому поводу Мосс. — Армия сделала тебя почти человеком.

— Чего нельзя утверждать в отношении твоей персоны, потому что ты…

Мосс не дал Философу закончить мысль — поднял его над головой и швырнул в бассейн. Мосс тоже здорово изменился. Его спонтанное высокомерие уступило место более серьезному поведению — очевидно, здесь не обошлось без женского влияния. Но наибольших успехов добился Вагнер — о лучшем заместителе Рошаль не мог даже мечтать…

Сержант улыбается:

— Даю поправку, товарищ капитан, я доволен отделением.

Теперь Ригер удовлетворен:

— У нас в запасе еще несколько дней. Используйте их как можно продуктивнее. На учениях будет немало критических глаз, каждый наш шаг будет взят под наблюдение, начальство приедет компетентное. — Капитан наклоняется вперед, добавляет: — Я немного тревожусь, Рошаль, за ваш взвод и за лейтенанта Михеля.

Рошаль молчит, поэтому Ригер после небольшой паузы спрашивает, не хочет ли тот высказаться по данному вопросу.

— Хочу, — отвечает сержант. — Не стоит преждевременно выносить приговор…

— А никто его и не выносит. Но чувствуется, что во взводе не все в порядке. Помните учения, на которых вы заняли предпоследнее, а Майерс последнее место?

— Нельзя мерять всех одной меркой. Мы провалились по разным причинам, лейтенант тут совсем ни при чем.

Ригель пытается сманеврировать:

— Ну, хорошо. Я ведь спрашиваю не из любопытства, а потому что потребуется мобилизовать усилия всего коллектива, чтобы успешно провести предстоящие учения…

После беседы с капитаном Рошаль еще раз идет в казарму навестить свое отделение. Солдаты вскакивают с мест.

— Прошу к столу. Только что у меня состоялся разговор с командиром роты. Он спрашивал, как у нас дела, доволен ли я…

— Что же вы ответили? — не выдерживает Мосс.

— Сказал, что доволен отделением.

Слышен вздох облегчения.

— Стало быть, все путем, — удовлетворенно констатирует Мосс. — Если мастер поет, подмастерьям грустить не пристало. С задачей как-нибудь справимся.

Остальные его поддерживают. Только Цвайкант переспрашивает с улыбкой:

— Вы сказали, что довольны нами?

— Конечно. А почему вы спрашиваете об этом?

— По двум причинам, — отвечает Философ. — Во-первых, сей термин в вашем лексиконе до сих пор не встречался, во-вторых, словечко «доволен» таит определенные опасности для того, кто его употребляет. Если разрешите, я подробнее освещу этот пункт.

Мосс поднимает руки, словно защищаясь, и говорит Вагнеру:

— Светильник опять нашел недостаточно освещенный пункт. В общем-то это и понятно, ведь уже наступил вечер.

Не обращая на Мосса ни малейшего внимания, Цвайкант продолжает:

— Быть довольным означает не что иное, как находиться в согласии с самим собой. Такое состояние имеет место в том случае, если человек осуществил все, что намеревался осуществить, или в том случае, если ему так кажется. При этом неважно, идет речь о постройке плотины или самолетика из листа бумаги. С этой точки зрения слово «доволен» означает удовлетворение достигнутым и тем самым конец всякого дальнейшего развития.

— Закрой поддувало! — требует Вагнер. — Послушать тебя, так мы вообще никогда не должны быть довольны. Тогда следовало бы просто исключить это слово из толкового словаря.

— Отнюдь нет. Я имею в виду лишь высший принцип… Единственно приемлемое толкование этого слова заключается в том, что удовлетворение достигнутым предполагает одновременно неудовлетворенность самим собой. Все остальное — чистое тщеславие или неспособность видеть вещи такими, как они есть.

Рошаль нагибается к Цвайканту и весело спрашивает:

— Так как, по-вашему, я страдаю тщеславием или субъективностью?

— Ни то, ни другое вам не свойственно, — смеется Цвайкант. — Но есть еще третий вариант, как раз относящийся к данному случаю: рефлекторно выраженное мнение, не учитывающее реальное положение дел и возможные последствия подобной оценки…

— Это невыносимо! — заявляет Мосс. — Он выведет меня из терпения своей болтовней. А ведь еще час назад он сам был доволен, как воробей, нашедший яблоко конского навоза, потому что ему удалось прыгнуть через козла на спортплощадке, не поломав себе руки и ноги.

— Мой дорогой друг, несовершенство отдельного индивидуума может опровергнуть выводы, вытекающие из общественного опыта целых поколений, — мягко возражает Цвайкант. — Яркий пример тому — твоя персона.

Рошаль только головой качает:

— Вот уж действительно двое нашли друг друга… Но шутки в сторону. В том, что вы говорите, рядовой Цвайкант, есть рациональное зерно, но я-то говорю о другом. Достигнутый уровень состояния подготовки отделения — это только первая ступень. Если бы он был выше, мы бы конечно же радовались, если ниже — это бы нас не устраивало. Понимаете? А теперь я хочу знать: выдержим мы предстоящий экзамен или нет?

— Думаю, выдержим, — заверяет Вагнер.

— А остальные?

— Одолеем, — подтверждает кто-то. — За нами дело не станет…

Когда Рошаль уходит из казармы, Мосс со стоном хватается за голову:

— Ну и осел же ты, Светильник! Посеял в его душе сомнения, и теперь он опять начнет гонять нас по полосе препятствий, потому что не верит в наши силы.

Сигнал тревоги, возвещающий о начале учений, раздается поздно вечером. Все едут к сборному пункту. Это лесной участок, примыкающий к гостинице с ресторанчиком, в котором Мосс познакомился когда-то с Пегги.

— Не мешало бы Глезеру привязать тебя сегодня на ночь, чтобы ты не удрал к своей красотке, — шутит один из солдат.

— Или у тебя есть компас, с помощью которого ты найдешь дорогу не только к ней, но и обратно?

Мосс крутит пальцем у виска:

— Смейтесь, смейтесь, девушка-то моя, а не ваша!

Машины подходят к месту, подается команда высаживаться. Первый взвод обеспечивает охранение. Остальные отдыхают на поляне, над которой натянут прикрепленный к елкам брезент. Кое-кто располагается в стороне, завернувшись в плащ-накидки.

На небе видны редкие звезды, то и дело скрывающиеся в облаках. Воздух немного влажный, пропитанный запахами картофельной ботвы и земли.

Мосс, Цвайкант и Вагнер устраиваются в неглубокой ложбинке. На землю они бросают еловые лапы, а сверху покрывают их одеялом. От непогоды ложе укрывают скрепленными между собой плащ-накидками.

— Вы вообще-то улавливаете, что служба здесь — это только цветочки? — говорит Мосс. — Кто знает, куда мы попадем потом… Может, через год будете рассказывать: «Служил там с нами один хороший парень из Магдебурга, а еще служил Философ. Вот это экземпляр, скажу я вам. Только откроет рот, как все тут же падают со смеху». Послушай, Светильник…

Цвайкант устраивается поудобнее и перебивает рассказчика:

— У меня было достаточно времени изучить тебя, и твоя душа передо мной — как раскрытая книга. Поэтому мне нетрудно понять смысл твоих высказываний… А что будет с тобой, когда уйдешь в запас?

— Мое дело проще простого, — отвечает Мосс. — Я вернусь сюда и женюсь на Пегги. Это решено. Пойду в бригаду Рыжего. Будем работать и жить, жить и работать. А вечерами пить вино и петь песни — по крайней мере раз в неделю. Это дополнение необходимо, а то ты опять найдешь в моих рассуждениях какое-нибудь темное пятно, которое требуется осветить. Не знаю, разделяешь ли ты мои чувства, Светильник, но это здорово — работать в коллективе, где с каждым ты готов пойти в огонь и в воду. Да еще такая девушка, как Пегги… Понимаешь, о чем я говорю?

— В какой-то мере тебе можно позавидовать. Только будь осторожен.

— В чем?

— Не превратись в мещанина, — предостерегает Вагнер. — Одного из тех, кто забьются в теплую конуру и твердят: «Пусть остальные делают что хотят, все равно ничего не изменится». А теперь я предлагаю часик поспать.

Вскоре на лесной поляне воцаряется тишина.

Юргену в эту осеннюю ночь не спится. За час до полуночи он поднимается и приказывает разбудить Цвайканта, который исполняет обязанности связного.

В карауле двое солдат из отделения Барлаха. Они охраняют покой товарищей.

Воздух теплый, даже дуновения ветерка не чувствуется. В темном небе светит луна, а в просветах между вершинами деревьев мерцают звезды. Юрген и Цвайкант сидят, прислонившись спинами к стволам елок, неподалеку виднеется силуэт бронетранспортера. Водитель спит, положив руки и склонив голову на руль.

— Прямо-таки романтическая ночь, не правда ли? — тихо произносит Юрген.

— Почему «прямо-таки», а не просто «романтическая»?

— Потому что романтика исчезнет, едва загрохочет оружие, заревут моторы, заработает рация.

— Понятно. Позвольте осветить еще один пункт.

Юрген отмахивается:

— Осветите его в другой раз, а сейчас объясните, откуда взялась ваша манера выражаться. Она кажется старомодной, я бы даже сказал, архаичной. Например, фраза, которой вы обязаны своим прозвищем, напоминает мне изречение из старого фолианта.

Цвайкант смеется:

— Так оно и есть. Фраза эта меня так восхитила, что я взял ее на вооружение.

— «Восхитила», «на вооружение»… Мне кажется, вы нарочно употребляете такую терминологию. А что скрывается за ней? Своего рода романтика?

— Способ человека выражать свои мысли содержит определенную позицию. Мой — тоже… Я использую те термины, которые мне кажутся наиболее подходящими для выражения моих мыслей. В нашем языке, например, есть немало слов, способных выразить радость, но значительная часть молодежи ограничивается одним словом — «фартово», сводящим на нет всю гамму эмоций.

— Не слишком ли строго вы судите?

— Лучше судить слишком строго, чем поверхностно. Это касается всех сторон жизни. Извините…

— А почему вы извиняетесь?

— Потому что мое высказывание носит общий характер, никого конкретно я в виду не имел, — тут же заявляет Цвайкант.

— Но разговоры обо мне во взводе ведутся, не правда ли?

— Да, — нехотя признается собеседник, и Юрген чувствует, что тема ему неприятна.

— И что говорят?

— Всякое. Сколько людей, столько мнений. Это обычное явление. Но многим не очень нравится, что человек, который по должности отвечает за соблюдение не только уставных требований, но и этических норм, сам же их нарушает. В связи с этим возникает вопрос: соблюдает ли он вообще этические нормы?

— Стало быть, ребята перестали меня уважать?

— Нет. Ребята ценят ваши военные знания и способности, музыкальный талант, уважают вас как человека. Но ведь командир — пример для подчиненных во всем. На него равняются остальные. Неплохо было бы, товарищ лейтенант, если бы вы урегулировали свои личные дела.

В два тридцать объявляется боевая тревога. Темно хоть глаз выколи, небо заволакивают тучи, порывы ветра предвещают долгожданный дождь. На марше взвод выполняет задачи охранения. Машины идут по незнакомой местности, подфарники освещают впереди лишь несколько метров разбитой колесами и гусеницами лесной дороги.

Вдруг на проезжей части возникает человеческая фигура — майор-посредник с повязкой на рукаве. С ближайшей просеки выползает штабная машина. Водитель нажимает на тормоза, и машина останавливается.

— Кто ваш заместитель? — спрашивает майор.

— Старшина Глезер.

— Кто замещает Глезера?

— Сержант Майерс, командир первого отделения.

— Кто второй заместитель?

— Сержант Барлах.

— Третий?

— Сержант Рошаль.

— Передайте ему командование на следующий этап маршрута. Вы и ваш заместитель — пересядьте в мою машину.

— Есть, пересесть в вашу машину! Сержант Рошаль, ко мне!

Юрген хочет проинструктировать Рошаля, но офицер-наблюдатель пресекает его попытку:

— Вы отдали приказ на марш?

— Так точно.

— Отлично. А теперь вы временно «вышли из строя». Пусть сержант действует самостоятельно.

— Прошу минуту, чтобы сориентироваться на местности и оценить обстановку, — обращается к нему Рошаль.

— Согласен. Действуйте!

— Рядовой Вагнер, ко мне!

«Хорошо, что я внимательно следил за маршрутом», — думает Рошаль, отыскивая на карте ориентир, по которому потом можно будет проверить направление движения.

— По местам! Вперед! Рядовой Вагнер, следите за дорогой и местностью.

Едва он успевает произнести эти слова, как радист принимает сообщение: предусмотренный маршрутом участок пути от развилки дорог непроходим. Приказано установить новый маршрут, решение доложить.

Рошаля охватывает страх: кто может знать заранее, какова в действительности дорога, обозначенная на карте как проезжая?

— Стоп! — приказывает он. — Дело дрянь. Идите сюда!

Принимается решение свернуть на лесную просеку, которая примерно за километр до пункта назначения уходит влево, а потом, севернее, вновь выходит к дороге, предусмотренной маршрутом.

— Внимание! — напоминает Рошаль. — Через каждые двести метров от просеки отходят ответвления. Если ошибемся, наверняка застрянем. Вперед! — Наклонившись к лобовому стеклу, он пристально вглядывается в темноту: — Вон он, наш пункт! Налево!

— Не может быть, — возражает Вагнер. — Это не он. По карте до него четыре километра, а мы проехали всего три, я следил по спидометру.

Рошаль колеблется:

— Вы уверены?

— Так точно, уверен.

— Хорошо, полагаюсь на вас. Вперед!

Вагнер оказывается прав: через два километра впереди машины вырастает облако дыма, ветер медленно рассеивает его между деревьями.

Рошаль открывает дверцу — в нос бьет резкий запах.

— Газы! — кричит он, вытаскивая из сумки противогаз и натягивая его на голову. — Передать сообщение командиру роты: участок дороги от Ягена, пункт 27, подвергся химическому нападению.

Приказ ему известен заранее: доложить вид боевого отравляющего вещества, его концентрацию, район заражения, принятое решение…

— Покинуть машины! Дозор химической разведки, вперед!

Голоса под масками звучат глухо. Солдаты и командир отделения бегают с прибором от одной дымовой шашки к другой и производят замеры.

Теперь надо подготовить донесение и сообщить о принятом решении. Рошаль ощупывает карманы. Не может быть! И снова его охватывает страх. Книжечка, в которую он занес самые важные формулы, осталась, наверное, на прикроватной тумбочке. Он еще листал ее перед сном — направление и скорость ветра, виды OB, характер местности… Черт возьми, человеческий мозг не компьютер!

Позади останавливается машина посредника. Из нее выходит майор, смотрит на часы. «Цвайкант — вот кто запоминает такие вещи!» — приходит вдруг в голову Рошалю.

— Рядовой Цвайкант, ко мне! — подзывает он и объясняет, в чем дело.

— Есть бумага и карандаш? — спрашивает Философ из-под маски.

Вскоре результаты анализа готовы. Рошаль хватает листок и бежит к радисту: «Командиру роты. Решение: зараженный участок преодолевать в защитных костюмах и застегнутых накидках».

Решение одобрено. Рошаль вздыхает с облегчением.

— Спасибо, — шепчет он Цвайканту. — По машинам!

Через полчаса командование взводом опять принимает лейтенант.

На рассвете они минуют лес. Недавно прошедший дождь прибивает пыль, и она уже не клубится позади машин.

Воздушную атаку штурмовиков взвод выдерживает с блеском. Солдаты молниеносно покидают машины и укрываются по обочинам шоссе.

До полудня проводятся занятия на учебном поле, где склоны холмов изрыты стрелковыми ячейками, окопами, траншеями, ходами сообщения. На противоположных холмах, за лиственным лесом, занимает оборону «противник». Боевая задача: с подготовленных позиций атаковать и уничтожить «противника», дальнейшие действия — согласно приказу.

Солдаты залегают в траншее на переднем склоне высоты, неподалеку находятся посредники, которые внимательно следят за приготовлениями к атаке.

Рошаль отдает приказ и ждет сигнала. По другую сторону, там, где «противник», видны вспышки выстрелов.

Мосс сидит на корточках в окопе рядом с Цвайкантом. Солнце светит им прямо в лицо. Они перешептываются.

Рошаль, находящийся метрах в двух от них, в стрелковой ячейке, одергивает солдат:

— Тихо, вы!

Но Мосс все-таки успевает шепнуть Цвайканту:

— Я хотел сказать тебе, Светильник, что через две недели состоится наше обручение. В субботу мы отметим его с семьей невесты, а в воскресенье — с ребятами нашего подразделения. Тебя я приглашаю первым, потому что ты ужасно симпатичный парень.

— Спасибо, Уве. Я приду при одном условии: ты в свою очередь должен присутствовать на моем обручении, если мне вдруг придет в голову идея жениться. Увиливать не пытайся, я все равно сумею тебя отыскать…

Пять зеленых ракет! Рошаль отдает команду «Вперед!» и рывком выбрасывает свое тело из ячейки. Бросок за броском — солдаты атакуют стремительно, часто их действия упреждают очередную команду. Согнувшись, преодолевают они открытые участки, ведут огонь с ходу, ползут по-пластунски, используя для укрытия каждый ствол дерева, бросают учебные гранаты, спрыгивают в окопы «противника» и… мечтают хотя бы о минутной передышке. Но тщетно!

— Отделение Рошаля, на сдачу санитарных норм!

«Вот черт! — ругается мысленно сержант. — Из каждого взвода назначают по отделению, и надо же такому случиться, чтобы именно мы попали в их число!» А вслух командует:

— Отделение, за мной!

Простая перевязка, наложение шин, фиксация тела, вынос раненых с поля боя под обстрелом «противника». Все трудятся с полной отдачей, только Цвайкант беспомощно оглядывается по сторонам.

— Что случилось? — спрашивает его посредник. — Вы не знаете, как зафиксировать тело товарища в положении на боку?

Все смотрят на Философа, а тот смущенно заявляет:

— В данном случае я вынужден просить прощения, потому что этого не учил. Когда мы это проходили, я как раз лежал в постели с ангиной.

Рошаль просто немеет от возмущения. Именно оказание первой помощи они не повторили при подготовке к учениям, а Цвайкант и словом не обмолвился, что у него пробел.

Посредник поднимает вопросительный взгляд на сержанта: тот принимает упрек, вытягивается по стойке «смирно» и докладывает:

— Моя оплошность, товарищ майор. Завтра же солдат будет обучен.

— Это в его же собственных интересах. А за упражнение отделение получило бы «отлично», если бы не…

«Да, если бы не…» — думает Рошаль.

После обеда запланировано отрытие окопов. Стиснув зубы, солдаты вгрызаются лопатами в твердую как камень землю, перерубают и выбрасывают толстые корни. Уже через полчаса руки у них горят, а на ладонях появляются волдыри. Впрочем, это нормально. Ненормально другое — некоторые забывают при этом наблюдать за «противником» и донесения о его передвижениях становятся крайне скудными. Когда же после химического нападения отдается приказ о частичной дегазации, выясняется, что во флягах почти не осталось воды.

— Вы с ума сошли! — цедит сквозь зубы Рошаль. — Знали же, что произойдет дальше!

— Да все эта проклятая жара виновата! — ругается Мосс. — Мы думали, что где-нибудь по дороге вода попадется…

Рошаль в сердцах отворачивает колпачок своей фляжки.

— Вы думали… — ворчит он. — Возьмите мою воду, да смотрите, чтобы никто не заметил!

У Райфа тоже осталось полфляги. Теперь воды как раз хватает, чтобы протереть кожу всем.

А еще раз кризисная ситуация возникает вечером, когда вести отделение дальше должен Вагнер. Команды его правильны, но несколько запаздывают, и, когда «противнику» удается осуществить прорыв на стыке с соседним взводом, Вагнер забывает доложить об обстановке. И все-таки общими результатами, показанными отделением, присутствующие посредники довольны. К тому же принимается во внимание, что Вагнер солдат первого полугодия службы, что он не растерялся и даже в сложной обстановке сохранил присутствие духа.

На землю приходят сумерки. Солдаты отдыхают и принимают пищу — чай, хлеб, консервированную колбасу. Это первый прием пищи после раннего завтрака, и конечно, все проголодались, но едят не спеша, потому что слишком устали за день.

Цвайкант разглядывает изодранную кожу на руках и произносит:

— Теория, мой друг, мертва… Но и через это надо пройти. Я хотел бы извиниться за испорченную мной оценку по санитарной подготовке.

— Ты сказал — испорченную? — удивленно вопрошает Мосс.

— Конечно!

— Ой, держите меня, сейчас упаду! Нет, вы слышали? Наконец-то уста Светильника изрекли разумные слова.

— Благодарю за похвалу, — откликается Цвайкант. — Разрешите спросить, товарищ сержант: вы все еще довольны?

Улыбающийся Рошаль пристально смотрит на солдата, потом говорит со смехом:

— Этот пункт я хотел бы осветить позднее, когда закончатся учения. Вы согласны?

Результатами дня Юрген вроде бы тоже остается доволен. Взвод испытания выдержал, и с большой долей уверенности можно предположить, что оставшиеся упражнения будут выполнены им успешно. Отделения показали себя с лучшей стороны. Были, правда, недоработки, но никто не сорвался, не спасовал. Барлах, например, не совсем четко отдавал команды, запинался. Солдаты отделения Рошаля допускали оплошности в оборонительном бою. А вот Майерс показал себя молодцом: командовал уверенно, даже с долей бравады. Только во время атаки был момент, когда показалось, что солдаты его отделения выдохлись. Однако надо учесть, что им пришлось преодолевать самый трудный участок пересеченной местности. К тому же Майерс сумел расшевелить ребят, и во время решающего броска они наверстали упущенное.

В тусклом свете вечерних сумерек солдаты готовят позиции для обороны. Юрген проверяет окопы и ячейки, отдает распоряжения: усилить бруствер, расширить сектор обзора, обеспечить большую маневренность огня.

Солдаты устали — это заметно и по глазам, и по их замедленным движениям.

— Ну что мне с вами делать, ребята? — с отчаянием в голосе спрашивает Глезер и видит приближающегося Юргена. Он встает по стойке «смирно», докладывает, что проверяет боеготовность.

Юрген негромко интересуется:

— Опять все те же ошибки?

Глезер делает удивленное лицо:

— Обнаружили какие-нибудь непорядки?

— Да, обнаружил…

Глезер сдвигает каску на затылок:

— Трудно избавиться сразу от дурных привычек, для этого требуется время.

Вечером начинается отработка элементов по охране границы. Рошаль ведет отделение на условный участок границы, назначает пограничные посты, отдает приказ на охрану границы.

Июне и Райф должны занять наблюдательный пост, Мосс и Цвайкант выходят на патрулирование. Под наблюдением посредников Кюне выбирает позицию, ставит задачи по наблюдению и маскировке, определяет порядок взаимодействия на случай возможных нарушений границы, провокаций или вооруженного нападения. При имитации нарушения воздушного пространства вертолетом «противника» он действует быстро, решительно и осмотрительно.

Моссу и Цвайканту дано задание задержать и обыскать нескольких нарушителей с синими повязками на рукаве.

— Если опять сваляешь дурака, как тогда, — шепчет Цвайканту Мосс, — я оторву твои ученые уши.

— С твердой уверенностью заявляю, что этого не случится, — откликается Философ, — к тому же выражение «ученые уши»…

— Тихо! — одергивает его Мосс. — Впереди что-то движется, наверное, нарушитель.

— …не выдерживает серьезной критики, — совершенно спокойно заканчивает свою тираду Цвайкант, — ибо этот орган тела у людей с высшим образованием ничем не отличается от такового у тех, кто не имеет вузовского диплома. А вот и нарушитель… Предлагаю повременить с командой «Огонь» до тех пор, пока он не окажется на открытом пространстве и мы не отрежем ему путь к отступлению.

С задержанием и обыском все обстоит благополучно. Цвайкант действует смело, уверенно. Когда при конвоировании один из нарушителей пытается бежать, Мосс останавливает его криком «Стой, стрелять буду!» и предупредительным выстрелом в воздух. И все-таки посредник делает замечание. Цвайкант и Мосс вели лишние разговоры перед тем, как был обнаружен и задержан нарушитель.

Когда совсем темнеет, поступает очередной приказ на совершение марша в ускоренном темпе к новому месту назначения, которым оказывается… казарма. Солдаты облегченно вздыхают, но радость их преждевременна. Указанный маршрут следования проложен в противоположном направлении, то есть по большой дуге к верхнему течению реки, а потом по берегу до Борнхютте.

Рота передвигается взводными колоннами вдоль опушки леса. Заметно холодает — наверное, будет дождь. Взвод Юргена идет почти в конце ротной колонны, отделение Рошаля обеспечивает тыловое охранение. На случай, если кто-то из солдат не выдержит напряжения, сзади следует санитарный автомобиль с зашторенными подфарниками.

Не пройдена и половина пути, как начинается дождь. Одежда быстро намокает и становится тяжелой, солдаты передвигаются с большим трудом.

— Вот гадость! — в сердцах чертыхается Мосс, идущий в затылок Цвайканту. Ноги у него скользят, он едва не сбивает товарища и недовольно бурчит: — На гражданке шлепать ночью под дождем я бы согласился разве что за пивом в ресторанчик.

— Или к любимой девушке, — насмешливо добавляет кто-то.

— Я знал одного, который совсем не переносил дождя, — включается в разговор третий. — Как попадет под дождь, так схватит насморк, да какой. Нос у него наливался как груша, глаза не открывались, а носовые платки можно было выжимать. И так неделями. Говорят, что насморк бывает аллергический, так вот у него была аллергия на дождь, и ни один врач не мог помочь бедняге…

— Смотри, чтобы и твой хобот не начал протекать, — предупреждает Мосс.

— Разговорчики! — одергивает солдат Рошаль. — Поберегите свои остроты до лучших времен.

Они маршируют дальше. Одежда висит на них тяжелым мокрым мешком, под ногами сплошное месиво. Силы их на пределе, ноги передвигать становится мучительно трудно. Вода хлюпает уже в сапогах.

Внезапно раздается команда «Газы!». Солдаты натягивают противогазы, и идти становится еще трудней — струи воды заливают стекла. Темп марша не сбавляется, дышать все тяжелее, но никто не отстает. Команда «Противогазы снять!» воспринимается как избавление от мук.

Около полуночи колонна приближается к Борнхютте. Люди констатируют этот факт про себя, никаких комментариев не слышно — усталость одолела всех. Лишь изредка раздаются проклятия и ругань — это если кто-нибудь поскользнется или споткнется. И все же близость ночлега придает им бодрости. Солдаты с надеждой поглядывают на освещенные окна домов, за которыми сейчас тепло и сухо.

Но колонна следует противоположным берегом реки, и мост остается в стороне. Надежда постепенно улетучивается, уступая место тихой ярости. Неужели им придется шагать и шагать под дождем?

Пройдено еще полкилометра. Впереди — регулировщик. К склонившейся над рекой ольхе привязан канат. Он протянут на противоположный берег. Приказ гласит: переправиться на другой берег с помощью каната.

— Это еще зачем? — спрашивает Мосс. — Чтобы вывихнуть руки-ноги?

— Затем, чтобы ты ножки в речке не замочил, — шутит Глезер, и кое у кого еще хватает сил засмеяться.

— Но мы только что прошли мимо моста! Для чего же мост?

— Для того чтобы можно было попасть в Кительсбах. Ведь у тебя-то небось каната нет… Хватит болтать. Начинаем переправу.

— Ну, пиши пропало. Услышите всплеск, знайте: это я выпустил канат из рук…

— Смотрите далеко не заплывайте! — шутит Глезер. — Начали!

Все перебираются благополучно, в реку никто не падает. Вот и околица деревни, родная улица, ворота казармы…

— Ты когда-нибудь испытывал такое теплое чувство к этим воротам, как сейчас? — интересуется Цвайкант.

— Никогда, — убежденно заявляет Вагнер.

— Мне лично в такую свинскую погоду они кажутся вратами рая, — слышится голос Мосса.