Прежде чем увянут листья

44

В это воскресенье Франк Майерс едет в Бланкенау. Он возбужден в предвкушении встречи, которую мысленно не раз представлял себе во всех подробностях после того, как старшина вручил ему письмо.

«Дорогой Франк! Не уверена, имею ли право обращаться к тебе так, но я это делаю. Не можешь ли приехать в последнее воскресенье сентября в Бланкенау? Я живу в гостинице «У золотого барашка». Ты, конечно, знаешь, что я опять ношу девичью фамилию, как тогда, когда мы познакомились. Наша дочка передает тебе привет, сейчас она у моей матери. Я тоже шлю тебе привет…»

В Бланкенау Майерс выходит за остановку до вокзала и направляется в ресторанчик. Во-первых, ему хочется отметить встречу, а во-вторых, его все же мучают сомнения. Он сидит за чашкой кофе и рюмочкой коньяка и пытается представить себе, что же ждет его в гостинице «У золотого барашка». Увидит ли он женщину, разочаровавшуюся в жизни, со скорбными морщинами на лице, этакую красивую матрону, развращенную общением в кругу чуждых ей людей, или просто Гунду, какой она была, пока в ее жизнь не вошел тот человек…

Франк выпивает для храбрости рюмочку и обдумывает, как вести себя с Гундой. Сначала он будет сдержан, но оставит открытыми пути к сближению. Не помешает равнодушная улыбка, вопрос: «Как поживаешь?» А при малейших подозрениях, что она опять хочет посмеяться над ним, он поведет ни к чему не обязывающий разговор и отступит, если подозрения оправдаются. Впрочем, путь к Гунде он проигрывал мысленно тысячу раз с тех пор, как получил письмо…

На Майерсе светлые брюки, рубашка с погончиками и накладными кармашками, светлые туфли с дырочками. Одежда сидит на нем чуть-чуть свободно, что придает ему элегантность, которую он так ценит. Он рассеянно идет по улице, продолжая думать о том, с чего начнет разговор, как вдруг кто-то произносит его имя.

Гунда! Она сидит за столиком уличного кафе, отделенного от тротуара низенькой кованой решеткой. Она кажется еще красивей, чем прежде.

Франк молча смотрит на нее. Вот она встает и с неуверенной улыбкой направляется к нему:

— Неужели ты приехал?..

— Но ведь ты тоже здесь! — произносит он, и это совсем не те слова, которые он готовился сказать в течение минувшей недели, во время поездки сюда и даже за час перед встречей.

— Присядем?

Франк смотрит на Гунду и молча кивает.

— У меня что-нибудь не так? — спрашивает Гунда.

— Ты стала еще красивее, — тихо говорит он.

— Может, я стала просто умнее, Франк? Не смотри на меня так, прошу тебя. Пойдем к столику.

Ничего не значащие вопросы и ответы. Да и о чем поговоришь в окружении любопытных? И все же эти минуты очень важны — когда привыкаешь снова быть вместе, когда взгляды встречаются, выдавая кое-что из того, что пока остается тайной.

Потом они идут за город, сворачивают с шоссе на одинокую тропинку, где навстречу не попадается ни одна живая душа. Они шагают рядом, чуть поодаль друг от друга. Лишь когда Гунда спотыкается на каменистой тропе, Франк хватает ее за руку и уже не выпускает этой руки из своей.

Неожиданно Гунда задает вопрос:

— Что ты думаешь обо мне?

— Тогда или теперь?

— И тогда, и теперь.

— Раньше я желал вам всяческого зла, какое только можно себе представить, — тихо отвечает Франк. — Долгими ночами я мечтал о том, чтобы с вами случились самые ужасные несчастья.

— А теперь? — Гунда тянет его на травянистый склон, на полянку, окруженную невысокими елочками. — Сядем?

Он кивает.

— Я должна рассказать тебе все, прежде чем мы сможем честно обсудить наши дела.

— Я и так все знаю.

— Тебе известно, что я ушла от него. Твоя мать наверняка писала об этом. Больше ты ничего не знаешь.

— А зачем мне знать больше?

— Это необходимо, Франк.

Он садится рядом с Гундой, подтягивает колени к подбородку, обхватив их руками. Склон горы круто спускается к реке, берега которой густо поросли деревьями. На плоскогорье за речной долиной виднеется учебное поле их части…

И Гунда начинает рассказывать о своем замужестве, о богатом доме, казавшемся мечтой, о личном автомобиле, о том, как льстило ей поначалу восхищение мужа ее красотой.

— Мне надлежало играть роль хозяйки дома, готовить разные вкусные блюда по французским и чехословацким поваренным книгам, а прежде всего от меня требовалось быть любящей супругой господина доктора. Я должна была держаться скромно, но с легким налетом греха, который привлекал бы ко мне жадные взоры мужчин и возбуждал чувства хозяина. После званых вечеров он обычно требовал от меня любви, и я дарила ему свою любовь, да поначалу и любила его, точнее, мне казалось, что любила. В действительности же меня привлекали дом, автомобиль, жизнь без забот, понимаешь? Я сама себе напоминала птицу в клетке, которая не может летать, но находится под надежной защитой. Некоторое время мне такая жизнь нравилась. Мы с мужем много путешествовали, я посмотрела мир. А потом вдруг заметила, что нужна ему для его же самоутверждения, для личного престижа… От меня требовалось доказывать окружающим, что он мужчина, и утверждать в этом его самого. Наблюдая за ним, я увидела его совсем в ином свете. Теперь он предстал передо мной не полубогом, как прежде, а просто старым человеком — мешки под глазами, дряблая кожа, худосочные руки и ноги… Тогда мы стали жить врозь, а я — мне не стыдно признаться в этом — обманывала мужа с одним из его молодых коллег. Обманывала, потому что возненавидела, потому что я молодая. Франк, я всегда помнила о тебе, о том, как мы любили друг друга. Ах, какое это было прекрасное время!

— Почему же ты не ушла от него? — спрашивает Майерс. — Ведь то, что ты рассказываешь, это прошлое, которое тянется в сегодняшний день!

— Я и ушла, — тихо отвечает она. — Я, понимаешь? Клянусь, что говорю правду. Он на коленях умолял меня вернуться… А когда я перебралась из совместной спальни в отдельную комнату, он писал мне письма, находясь под одной крышей со мной…

— Эх, надо было прогнать его ко всем чертям еще тогда… — вздыхает Франк.

Гунда пожимает плечами:

— Что было, то было… Теперь ты вправе сказать: «Ну, я пошел, Гунда, жалко, что все так получилось». И ни один человек тебя не осудит, только…

— Что — только?

Она опускает голову и говорит:

— В гостинице я заказала комнату на твое имя… Может, ты останешься, Франк?

Он молча кивает, а Гунда шепчет с радостной улыбкой:

— Тогда все зависит от тебя. Только от тебя.

Поздней ночью Гунда стоит на коленях перед кроватью Франка, поглаживая его, и шепчет:

— Боже мой, Франк, ты стал настоящим мужчиной, а тогда был совсем мальчиком… Может, потому все у нас так и получилось? Будет ли нам хорошо с тобой, Франк?

— Это зависит от тебя.

— От меня больше ничего не зависит, клянусь… Я люблю тебя, а все остальное было ошибкой. Сможешь ли ты любить меня по-прежнему, Франк?

— Я буду любить тебя.

— Люби меня, милый! В октябре мне обещали небольшую квартирку: крохотная гостиная, кухня и комнатка для Пии. Правда, есть еще помещение, где можно оборудовать ванную, но этим придется заняться нам самим. Ты будешь со мной, когда я переселюсь?

— Я буду приезжать к тебе, — обещает Франк. — А ты… ты переедешь ко мне, если мне удастся получить квартиру там, где я служу?

— Конечно, — шепчет Гунда, и он гладит ее красивые волосы, отливающие медью.

— Но ты должна принадлежать мне одному, — говорит Франк. — Хочешь быть моей, только моей?

Гунда прижимается к нему всем телом, кладет голову ему на плечо…

Около полудня они отправляются завтракать в ресторан при гостинице. Через разрисованные окна на столик падает неяркий свет. На Гунде плотно облегающее темно-коричневое платье с большим декольте, шею ее украшают деревянные одноцветные бусы. Гунда сидит по правую руку от Франка, и когда он поднимает глаза, то замечает, что она время от времени поглядывает прямо перед собой, а нож держит жеманно, оттопыривая мизинчик.

Франк косится влево и видит мужчину лет тридцати с темными, довольно длинными волосами, который, сложив на столе руки, настойчиво буравит Гунду взглядом.

Франк кивает в сторону незнакомца и спрашивает:

— Ты знаешь его?

Гунда поднимает глаза и делает удивленное лицо:

— Этого? Нет. Не понимаю, чего он так рассматривает меня.

— Тогда, может, ты сядешь к нему спиной?

Гунда смотрит на Франка, кладет вилку и нож на тарелку и отвечает со смехом:

— Если ты и в самом деле хочешь, то я пересяду. Но сколько же раз придется мне пересаживаться, когда мы будем жить вместе, Франк? Ты радуйся, что я у тебя такая…

— Чему же тут радоваться? — недоумевает он, но в глубине души чувствует, что в известном смысле она, наверное, права. Он поворачивается к незнакомцу и смотрит на него до тех пор, пока тот не отводит смущенно глаза.

Так-то лучше… Майерс берет чашку с кофе и думает о том, что нелегко, ох как нелегко будет ему с Гундой…