Прежде чем увянут листья

3

В первые дни у Юргена работы по горло. Им руководит только одно стремление — как можно больше увидеть и понять. Во время занятий он между прочим замечает, что сержант Майерс, воспитывая солдат-новобранцев, часто использует накопленный опыт, а от них требует умения наблюдать, докладывать коротко и ясно и хорошо маскироваться. Вот взвод под руководством старшины Глезера проводит занятия в спортивном городке. Юрген стоит у кромки площадки, внимательно следит за тем, как отделения проходят спортивные снаряды, делает пометки и сравнивает. И вновь он невольно отмечает стиль сержанта Майерса, стройного, почти грациозного, в чертах лица которого есть что-то девичье. Зато глаза его холодны как сталь.

Не проходит и получаса, как Юрген делает вывод, что отделение Майерса намного превосходит два других отделения в спортивных навыках. Но почему? Лейтенант приглядывается к манере Майерса. Тот держится свободно, естественно, даже элегантно. Без видимого напряжения он десять раз подтягивается на турнике, почти не касается козла руками при опорном прыжке. И каждый солдат из его отделения, в общем, тоже на высоте. Даже в прыжках через коня. Правда, некоторым это упражнение дается нелегко, но никто не пасует.

А вот Петер Барлах, командир второго отделения. На спортивном снаряде он работает из последних сил. При шестом подтягивании на турнике мышцы его рук судорожно напрягаются, а при девятом у него разжимаются пальцы и он валится на мат. Дышит он тяжело, грудь у него ходит ходуном, какое-то время он не способен подавать команды.

Прыжок через коня особенно труден, и здесь разница между отделениями видна еще отчетливее. Сам Барлах кое-как преодолевает снаряд, двое солдат, которые прыгают следом за ним, садятся на коня и осторожно сползают с него, а третий вообще не решается на прыжок и сходит с дорожки. Барлах взбешен, он прыгает еще раз, командует нерадивому солдату: «Вперед!» — но неуклюжий верзила так и не решается на прыжок.

«Черт возьми, в чем же дело? — думает Юрген. — Почему такие разные показатели? Конечно, личный пример Майерса воодушевляет солдат, придает им мужества, но не физические же силы. Нет, надо поговорить с Майерсом». И он подзывает его к себе. Тот подходит легким спортивным шагом, грациозно перепрыгивает через невысокий барьер. Лейтенант разглядывает командира отделения, и ему кажется, что Майерс ждал его вызова.

— Чем объясните, — спрашивает Юрген, — что ваши солдаты работают на снарядах лучше других?

— Вы сравниваете нас, товарищ лейтенант, с отделением Барлаха? Понаблюдав за отделением Рошаля, вы бы этого не сказали… А что касается вашего вопроса, отвечу: командир отделения должен показывать пример и требовать. Если я сам преодолеваю снаряд, значит, его можно преодолеть. И я требую. Собственно, вот и все.

— Наверное, не все. Кроме желания необходимо умение.

— Согласен. Большинство солдат моего отделения полгода назад мало что умели. И потому повторяю: главное — это личный пример и требовательность.

— Если следовать такой формуле, выходит, что сержант Барлах не проявляет должной требовательности.

— Я бы этого не сказал, но на практике кому-то это удается, а кому-то нет. Вероятно, Барлаху не хватает четкого понимания, как достичь поставленной цели. Впрочем, кажется, я недостаточно ясно выразился.

— Действительно, не особенно ясно. К тому же я почти не знаю Барлаха. И все же еще один вопрос: о том, что вы поведали мне, ему вы говорили?

— Да. Но не так определенно, как вам…

— Ладно, посмотрим. Продолжайте занятия.

Это было последнее по расписанию спортивное занятие, которое практически завершило полугодовую программу. Через несколько дней курсантам предстояло начать службу на границе. Новый командир взвода был встревожен: целое отделение выполнило не все нормативы по физической подготовке.

Поздно вечером Юрген вызывает к себе старшину Глезера. Лейтенанту известно, что Глезер стреляный воробей, набравшийся солидного опыта за долгие годы армейской службы. Для таких, как он, армия кое в чем уже привычка, а кое в чем даже рутина. Служаки, подобные ему, считают, что проблемы возникают только у сумасбродов, а для него, Глезера, армейская служба является смыслом жизни. И если кто-то этого не понимает, то во имя его же блага нужно заставить понять это. С ним поступали точно так же, и он уверен, что правильно делали.

Юрген внимательно слушает монолог старшины и время от времени улыбается. Скупыми, отрывистыми фразами Глезер рассказывает о жизни взвода за последние полгода. Столь же немногословны его характеристики командиров отделений: он хвалит Майерса, в целом удовлетворительно отзывается о Рошале, что же касается Барлаха, то ему кажется, что тот слишком молод и не обладает командирскими качествами. Он увлекается техникой и мало думает о людях. Он думает черт знает о чем, о чем вообще не стоит думать, а там, где нужно действовать в соответствии с уставом, руководствуется, видите ли, седьмым чувством.

— Слушайте, Глезер, а что такое, по-вашему, командирские качества?

Глезер смотрит на командира сердито:

— Товарищ лейтенант, я бы мог привести с десяток армейских заповедей, но среди них есть одна: нужно уметь сказать «нет», если этого требует обстановка. Сказать совершенно четко, определенно. Именно на этом этапе пасует Барлах: всякий раз, когда он говорит «нет», это звучит весьма неубедительно. Солдаты давно все поняли и прекрасно этим пользуются.

— Глезер, а вам не кажется, что твердое «да» требует от командира куда больше воли и умения владеть собой? Однако оставим эту тему. Расскажите лучше о себе.

Глезер родился в местечке южнее Реннштайга в год, когда закончилась война. Потом была школа. Целых восемь лет он мучился над сложением и вычитанием, уравнениями и формулами, спряжением глаголов, и только по пению у него была прочная пятерка.

— Ну а тут ты чем оправдаешься? — спросил однажды отец, постукивая пальцем по «неудам» против строк в табеле «Спорт» и «Труд». — Смотри, как бы не пропел всю свою жизнь! Делай что хочешь, а считать ты должен уметь…

Когда ему исполнилось двенадцать, отец начал брать его с собой в лес и научил владеть пилой и топором. Работа в лесу мальчику нравилась, поскольку у него были крепкие мышцы и он быстро осваивал премудрости профессии лесоруба — не только приемы, с помощью которых дерево валят в нужном направлении, очищают от сучьев и распиливают на бревна, но и крепкие словечки и выражения лесорубов. Намного раньше, чем это бывает обычно с мальчишками, он выпил первый глоток водки и стал самым сильным в классе. Во всем этом нашлись и хорошие и плохие стороны. Уже в пятнадцать лет он учился на лесника и был, что называется, при деле.

Отец был доволен им, бригадир изредка похваливал, а дочь одного из старших коллег сделала из него настоящего мужчину, когда ему не было еще и семнадцати. Первая вершина была покорена. Он ловил на себе завистливые взгляды сверстников и думал: «Все идет правильно. Так и должно быть». Но к двадцати годам родная деревня, затерянная в горах, стала для него тесновата. Поэтому вызов на призывную медицинскую комиссию он воспринял с удовлетворением и с готовностью посвятил себя армейской службе…

— А как вы представляете свое будущее? — спрашивает Юрген, когда старшина умолкает.

— Все образуется. Была договоренность, что я командую взводом, пока не приедет командир. И вот вы приехали…

— Вы меня не совсем поняли. Я говорю не о дне сегодняшнем, а о будущем, — уточняет Юрген. — Вы отслужили почти десять лет. Будете служить и дальше?

— Конечно, если я еще нужен.

Юрген не возражает, молчит.

Позже, когда хорошо узнает Глезера, он не раз испытает удовлетворение от того, что промолчал, ничего не возразил ему, ведь порой за минуту можно такого наговорить, что потом за час не расхлебаешь.

Нечто подобное случилось с его матерью, когда он рассказал ей о Марион. Фрида Михель сразу же узрела в существовании Марион некую угрозу для себя.

— Подумаешь — красивая, рассудительная! — заявила она. — О вкусах не спорят. Мне даже в голову никогда не приходило, что ты выберешь какую-нибудь потаскушку, но журналистка — помилуй бог! Мотается днями и ночами, притом все время среди мужчин. Ну, нет! Тебе нужна такая, которая соответствовала бы твоей профессии.

— Ты, мама, совсем не знаешь Марион, — сказал он ей. — Давай подождем, пока я приведу ее в дом.

— Приведешь в дом?! Уже до этого дошло? Ты что, с ума сошел?

— Мама, а как долго ты встречалась с отцом, прежде чем вы поженились?

Лицо Фриды Михель окаменело — сын затронул незаживающую рану. Она начинала кровоточить каждый раз, когда Фриде напоминали о годах, проведенных с Францем.

То были другие времена, страшные. За кусок хлеба или минутную ласку приходилось торговать собой. Но сегодня все стало иным и на мир надо смотреть иными глазами…

Юрген возвращается к действительности. А Глезер встает и просит разрешения быть свободным. Когда старшина удаляется, Юрген подходит к окну. Мысленно он все еще разговаривает с матерью…

На следующее утро лицо матери показалось ему совсем иным: исчезли следы обиды, разгладились морщины. Только в глазах затаилась тревога. И вот мать заговорила…

— Я была совсем девчонкой, когда впервые встретила твоего отца. Это было осенью 1946 года в деревушке, что неподалеку отсюда. Он играл на свадьбе у Хофтохеров, а я там прислуживала. Да, играть он умел — и на гармонике, и на скрипке. За ужином молодые решили остаться одни и отослали его ко мне на кухню… Он был такой высокий и стройный… «Ты когда-нибудь видела свадебные подарки?» — спросил он меня. Потом поднял на руки и заявил, что подобные подарки просто нищенский хлам по сравнению с тем, что он преподнесет мне не позже чем через полгода, когда состоится наша свадьба.

Ночью, когда все гости перепились, он подставил к моему окну лестницу и забрался в комнату. Я его не оттолкнула. Через полгода мы поженились, а когда летом родился ты, мой идол был уже деревенским музыкантом, постоянно слонялся по округу и, бывало, неделями не давал о себе знать. Тогда-то я поняла, какой камень повесила себе на шею…

— Он тебе нравился? — спросил Юрген.

— Да, нравился. Если бывал дома, он носил меня на руках. День, два, три, иногда неделю. Но потом наступал момент, когда ничто и никто не могли его удержать — ни я, ни ты. Он привязывал гармонику к велосипеду, скрипку вешал через плечо, как винтовку, и был таков. Счастье, что у меня был ты. Временами мне очень хотелось, чтобы ты плакал не переставая, потому что плач твой на какое-то время отвлекал меня от жутких мыслей.

— Ты жила в нужде?

Она грустно улыбнулась:

— Если ты имеешь в виду деньги или еду, то нет. Всякий раз, когда отец возвращался домой, он был нагружен, как мул. Привозил домашнюю колбасу, масло, сало, муку и много денег. Ведь в округе его хорошо знали. Он был королем скрипки. К тому же он умел выбирать компании, для которых играл. Так продолжалось и после того, как мы разошлись. Деньги он присылал регулярно. Все они, до последнего пфеннига, на сберегательной книжке. Я к ним не притрагивалась. Они твои… Ну а что касается вчерашнего разговора, то я передумала. Пусть она придет, если ты считаешь, что так лучше. Но мне не хотелось бы потерять тебя.

— Почему же «потерять»? Что за глупости, мама! Как подобное могло прийти тебе в голову?

Но мать уже не смотрела на него.

— Пусть будет так, сынок. Ты мужчина, а мужчинам этого не понять. Так что приводи ее…

Воспоминания тускнеют, и мысли Юргена возвращаются к действительности. Он видит поля, которые простираются до самой реки и упираются в горы, где из холодного родника и рождается эта река. Все вокруг пропитано светом и теплом полуденного солнца. Юрген не замечает, что начинает размышлять об одиночестве.

По телефону он сообщает дежурному, что некоторое время будет отсутствовать, вешает гитару через плечо и направляется на то место, где река особенно широка и спокойна. Усевшись на ствол упавшего дерева, он перебирает струны гитары, но мысли его поглощены служебными заботами: с какого конца приняться за взвод, в котором одно из отделений лучшее, а другое — худшее во всей роте? Как вселить решимость в человека, который ее утерял? А как обуздать своеволие другого, не сдерживая его инициативы? Черт возьми, как много накопилось вопросов…

Где-то рядом поет черный дрозд. Юрген пытается подыгрывать на гитаре его трелям и даже подпевать. Неожиданно, словно взрыв, за спиной раздаются хлопки в ладоши. Юрген оборачивается и видит, что к воде спускается девушка.

— Осторожнее!

Юрген готов подхватить ее, но она спускается без его помощи. Чуть раскосые глаза ее внимательно изучают парня.

— Я уже давно слушаю вас, — сознается она. — Мне кажется, у вас талант.

— А не кажется ли вам, что шпионить, тем более пугать из-за спины по меньшей мере неприлично?

— Ну знаете ли! Было бы гораздо хуже, появись я перед вами внезапно, я вовсе к вам не подкрадывалась… Вы хорошо поете. Вы учились?

— Нет. Просто старался быть внимательным на уроках пения в школе. Наверное, поэтому имел пятерки.

— Я, пожалуй, поставила бы вам не больше четверки.

— Ответ, достойный педагога.

— Угадали. Я преподаю художественное воспитание, немецкий и факультативно французский.

— Так вот откуда ваше пристрастие сразу же выставить оценку — самая устойчивая привычка педагога!

Так Юрген впервые встречается с Ингрид Фрайкамп. Она вдруг начинает торопиться:

— Надо побывать в одной семье.

— Неприятности?

— Как сказать! С пятнадцатилетними нередко бывает трудно. Возраст такой — уже не дети, но еще не взрослые. Так что проблем хватает.

Юрген успевает хорошенько рассмотреть ее: челка до середины лба, черные гладкие волосы обрамляют юное лицо с бровями вразлет, с широкими скулами и тонким носом, с резко очерченным ртом и выраженным подбородком.

Лейтенант помогает девушке забраться наверх, и они неторопливо шагают в сторону деревни.

— Знаете, что мне пришло в голову? — неожиданно говорит Ингрид. — Мне хочется, чтобы мои ребята разучили несколько музыкальных вещей, и у нас уже кое-что получается. Не могли бы вы нам помочь?

— Помочь? Я даже не знаю, что вы разучиваете? Песни?

— Конечно. Иначе как бы я стала вас просить?

— Честно говоря, я здесь еще новичок, не свыкся с обстановкой и у меня масса хлопот по службе. Так что не знаю…

— Было бы желание… На субботу назначено наше первое выступление перед членами кооператива на традиционном празднике весны. Здесь такой обычай. Может, придете?

— Может, и приду…

— А почему вы не стали профессиональным певцом?

— Почему? Я пою тогда, когда мне хочется, а не тогда, когда меня принуждают.

— Поэтому солдатскую службу вы предпочли профессии певца?

Они останавливаются на развилке: одна дорога ведет к деревне, другая — к военному городку.

Юрген не задумываясь отвечает:

— Нет, армейскую службу я считаю вынужденной необходимостью, нравится это кому-то или нет. Ведь одними песнями мир не переделаешь.

— Но и одной винтовкой тоже… — возражает Ингрид и, поправив выбившуюся прядь волос, уходит в сторону деревни.

— До свидания! До субботы! — бросает ей вслед Юрген.