Прежде чем увянут листья

2

Ингрид Фрайками снимает двухкомнатную квартирку в доме Холлеров. Здесь есть ниша, в которой она готовит пищу, а душ оборудован на чердаке. На втором этаже живет старый Юпп Холлер, на первом — его сын с семьей. Вокруг дома разбит небольшой сад, за которым ухаживает Юпп. В саду много цветов, а среди них разбросаны каменные глыбы.

Прежде чем переехать к Холлерам, Ингрид снимала квартирку в доме Карла Ритмюллера, председателя местного кооператива, человека вполне добропорядочного, находящегося в расцвете сил. У него собственный легковой автомобиль, современная сельскохозяйственная техника, а в хлеву и птичнике полно упитанного скота и птицы. Его относят к числу тех, кто умеет жить. Вместе с тем его причисляют к честным людям, которые не делают тайн из своего материального благополучия.

Жена Ритмюллера — дама необъятных размеров, пожалуй центнера на два, и кажется, что вся она состоит из доброты и неудовлетворенных материнских инстинктов: собственных детей у нее никогда не было.

Когда Ингрид закончила учебу и поселилась в их доме, ее приняли без долгих раздумий. По вечерам она засиживалась вместе с ними за ужином, возилась с фрау Ритмюллер на кухне, а нередко подсчитывала с хозяином возможный урожай.

— Пожалуй, тебя стоило бы ввести в правление, — сказал он однажды, пригладив руками непослушные волосы. Потом спустился в подвал и принес бутылку домашнего вина.

Ингрид рассмеялась:

— Вас-то это, пожалуй, устроило бы, да только кому-то пришлось бы мне место освободить.

Однажды, когда Ингрид и Ханна Ритмюллер остались вдвоем, хозяйка принялась вздыхать:

— Если бы у меня был мальчик, ему было бы сейчас столько лет, сколько тебе. К сожалению, так не случилось…

Ингрид промолчала, а про себя улыбнулась.

Прошлым летом, как-то в жаркий полдень, пристроив насос, она ополаскивалась во дворе. В старенькой мастерской давно действовал водопровод, но там не было ванной. А насос остался еще с дедовских времен. Что за удовольствие ощутить холодные струи воды на спине и груди, после того как набегаешься под палящим солнцем! Во дворе никого не было, калитку Ингрид закрыла на засов. Нужно было лишь пару раз качнуть рычаг насоса и стремглав вернуться под спасительную струю, которая чудесно освежала. Но вдруг вода перестала литься, хотя рычаг продолжал скрипеть. Ингрид испуганно выпрямилась и увидела, что у колодца стоит Карл Ритмюллер и улыбается во весь рот.

— Одной не справиться, а? Черт возьми, вот всегда так: ты наверху блаженства, а вода вдруг пропала…

Она чувствовала на себе его пристальный взгляд и становилась пунцовой. Ошалело подняла одежду с земли и попыталась хоть как-то ею прикрыться. На языке у нее вертелся убийственный ответ, но она промолчала.

А он по-прежнему рассматривал ее и смеялся:

— Все у тебя как надо, так что нечего стесняться своего естества… Да ты не бойся!

Ингрид ничего не ответила, лишь смущенно рассмеялась.

— Нам есть о чем поговорить, — продолжал Ритмюллер. — У меня давно бродят кой-какие мысли.

— Что ж, можно и поговорить, но вначале я все-таки что-нибудь на себя натяну.

Позже, когда они сидели в комнате, Ритмюллер серьезно сказал:

— Извини, что так вышло, и, если что не так, не обижайся… Ну вот, я действительно кое о чем думал. Дом стареет, ты это и в своей комнате видишь. Балки гниют, провисают, до сих пор нет ванной, а по нынешним условиям это все равно что конюшня без пойла. Да и окна те же, что были при моем прадедушке.

— Ванная — это замечательно! — прокомментировала Ингрид и, вспомнив сцену во дворе, снова залилась смехом.

А Ритмюллер продолжал развивать свой план:

— Дом надо расширить и модернизировать. Весной придется взяться за дело. Но вначале надо подумать о домах других. Например, можно перестроить чердак у старого Юппа Холлера и сделать там небольшую комнату с ванной. Кооператив возьмет расходы на себя. Юпп согласен. И этой комнатой должна пользоваться ты. Пора наконец подумать и о школе: ведь хорошие преподаватели на улице не валяются. До рождества переберешься. Ну как?

Ингрид была ошарашена. Она не знала, что и думать: перспектива расстаться с ее нынешней, вытянутой, как пенал, комнатой с низким потолком радовала, но расставание с Ритмюллерами огорчало.

— Ханна уже знает?

— Конечно, мои слова — это не экспромт. Как, впрочем, и вся затея со строительством… К тому же скоро тебе замуж выходить, а в таком случае устроиться можно будет только у Юппа. У нас негде. Так что решай.

Ингрид задумалась. Холлеров она хорошо знала. Да разве могло быть иначе, если она жила в деревне и преподавала почти год? Что касается Ирены Холлер, то их знакомство состоялось летом прошлого года в местном магазине.

Стояла неимоверная жара, и на Ингрид были только блуза, шорты и сандалии. Она уже не помнит, что искала на полках магазина, когда почувствовала на себе чей-то взгляд. Ее рассматривала худая смуглая женщина с каштановыми волосами, неряшливо собранными в узел. Ингрид заплатила и направилась к выходу. Едва она вышла на улицу, как женщина оказалась рядом. Смущенно, но вместе с тем напористо она спросила:

— Надеюсь, вы извините меня за то, что я прямо на улице ни с того ни с сего обращаюсь к вам… Вы новая учительница?

Ингрид остановилась, брови ее поползли вверх.

— Да, а что?

Ловким движением женщина перекинула сумку в левую руку, а правую протянула для приветствия и уже без всякого стеснения сказала:

— Видите ли, всегда хочется знать, с кем рядом ты живешь. Я фрау Холлер, мой муж работает в городе инженером.

Ингрид хотела спросить, чем занимается сама фрау Холлер, но воздержалась. Она чувствовала, что к ней присматриваются, и пыталась отгадать, что скрывается за стремлением женщины познакомиться с ней.

— Очень рада, — сказала она. — Если у вас есть дети, то мы найдем немало общих тем.

Выяснилось, что у фрау Холлер мальчик, с которым связывают большие надежды. Он пойдет в пятый класс.

Болтовня, очевидно, доставляла фрау Холлер большое удовольствие, недаром через каждую пару шагов она останавливалась. А когда они подошли к ее дому, она наконец задала вопрос, который, наверное, особенно волновал ее:

— Не слишком ли смело расхаживать по деревне в таких штанишках и без бюстгальтера?

Ингрид громко рассмеялась. Женщина начинала ей нравиться.

— Я готова носить самую большую шляпу и самое длинное пальто, если они будут по погоде и понравятся мне. Ведь это самое главное, фрау Холлер, не так ли?

Та вдруг заторопилась: боже мой, она забыла, что предстоит большая стирка. И конечно, Ингрид права: какое ей, фрау Холлер, дело до других…

Через несколько дней Ирена Холлер нерешительно постучала в дверь Ингрид. В руках у нее были цветы, а в сумке бутылка ликера.

— Из моего сада, — пояснила она, явно обрадовавшись дружескому приему. — А это собственного приготовления, из черной смородины. — Она поставила бутылку на стол — темная жидкость отливала маслянистым. Фрау Холлер осмотрелась: — У вас довольно мило. Я вам не помешала?

— Нисколько, садитесь.

В последующие десять минут, слушая гостью, Ингрид чувствовала себя так, словно присутствовала при извержении вулкана: десятки имен, причем каждое сопровождалось соответствующим комментарием, похвалы в адрес председателя, жалобы на то, что деревня оторвана от большого мира, и совершенно неожиданный вопрос:

— В деревне болтают, будто ваш отец дипломат. Он действительно за границей? — При этом глаза фрау Холлер стали серьезными.

— Да, это правда.

— И вы торчите здесь? В этой дыре?

— А почему бы и нет? Мне нравится работа в деревне, а к делам отца это не имеет никакого отношения.

— Конечно, конечно! Просто счастье, что образованные люди ныне протирают штаны не только в городе.

Подсознательно Ингрид чувствовала, что фрау Холлер заявилась совсем с другими целями, и ей пришла в голову идея.

— А не выпить ли нам по стаканчику вашего смородинового ликера? — предложила она. — Говорят, когда пьешь вдвоем, вино всегда кажется вкуснее.

— Собственно, это для вас, — заупрямилась Ирена Холлер, но глаза ее заискрились.

Ликер оказался действительно вкуснейшим, и по мере того как уменьшалось и уменьшалось его количество, все разговорчивее и откровеннее становилась фрау Холлер. А когда за окном начало смеркаться, она наконец решилась выпустить кота из мешка. Уставившись на Ингрид слегка помутневшим взором, она спросила:

— Как вы считаете, могла бы я носить такие шорты и ходить без бюстгальтера по деревне?

Ах, вот оно что! Ингрид не обманулась в своих догадках. И она ничуть не лукавила, когда, взглянув на худощавую фигуру фрау Холлер, ответила:

— А почему бы и нет? При вашей фигуре вам все подойдет.

По лицу фрау Холлер разлилось удовлетворение — с этого момента у Ингрид появилась в деревне верная союзница. Но у новоиспеченной союзницы был припасен еще один вопрос — он-то и должен был рассеять последние сомнения.

— Так и мой муж говорит. Но люди — другое дело, ведь деревня все же остается деревней. И когда я прихожу в магазин, не знаю, что и выбрать…

— Как-нибудь я схожу с тобой и помогу…

Обращение на «ты» вырвалось у Ингрид непроизвольно, под наплывом чувств, подогретых ликером. Она хотела было взять это «ты» обратно, но было поздно. Прощаясь с Ингрид, Ирена Холлер испытывала чувство глубокого удовлетворения: она приобрела подругу, которая в иных обстоятельствах могла стать врагом, ибо всякая молодая женщина, к тому же красивая, была для нее потенциальной противницей. Она уважала своего мужа, но не очень-то доверяла ему, когда он уходил из дома.

Апрель в этом году неустойчивый. Впрочем, таким ему и положено быть. Кажется, дождь и снег играют в прятки, а метеопрогнозы похожи на сказку.

В пятницу, после родительского собрания, Ингрид под потоками дождя бежит домой. В дверях ее встречает старый Холлер. Лицо его расплывается в улыбке. Он вынимает изо рта трубку и указывает ею на потолок:

— Поднимайся скорее к себе. Там тебя кое-кто поджидает.

— Кто поджидает?

И словно молния пронзает ее догадка — отец! Ведь на перекрестке она видела черную машину, а утром читала, что в столице проходят переговоры…

Она взлетает по лестнице и видит отца, который, повязав ее фартук, стоит в кухонной нише и варит кофе. Вскользь она замечает, что в углу комнаты сидит еще кто-то. Но какое ей до него дело! Ингрид подбегает к отцу, бросается к нему на шею и засыпает вопросами.

Макс Фрайкамп нежно разжимает ее объятия, слегка отстраняет от себя, вглядывается в ее лицо и лишь потом замечает темные разводы дождя на жакете. Он громко смеется:

— Могла бы сначала поздороваться. И переоденься поскорее! Ты выглядишь как мокрая курица. А это Конни, мой водитель.

Водитель отца, Конрад Нибергаль, поднимается с кресла.

Это довольно высокий блондин, который к тому же сразу строит ей глазки. Потеряв голову от столь неожиданно обрушившегося на нее счастья, Ингрид целует его в щеку.

— Ого! — восклицает молодой человек и, когда она бежит в ванную, смотрит ей вслед с интересом.

Хотя дождь льет как из ведра, деревню мгновенно облетает весть, что на улице стоит черная машина с дипломатическим номером. Первым появляется Карл Ритмюллер. Он без комплексов и стремится как можно скорее выразить свою радость и удовлетворить любопытство. В руках у него большой сверток с колбасой. Не мог же он отказать себе в удовольствии познакомиться с отцом такой девушки! А колбаса на дорожку и для дома, за границей такую наверняка не достанешь. Передав привет домашним и пожелав им счастья, он удаляется.

Что же касается Ирены Холлер, она выдерживает целый час и все же стучится в дверь — стучится осторожно, но настойчиво. Макс Фрайкамп и с ней выказывает себя с лучшей стороны: не проходит и четверти часа, как он любезно выставляет ее за дверь. А фрау Холлер буквально очарована этим серьезным, седеющим господином.

Ингрид смеется:

— Ты просто несносен, отец! Разве можно так бессовестно врать, делая при этом невинные глаза?

— Врать? Нисколько… Все, что ты писала мне о ней, соответствует действительности, ну а пара комплиментов всегда украшает беседу. Поверь, моя девочка, комплиментами можно достичь большего, чем голой правдой. Делается это просто: ты воспринимаешь людей такими, какими они себя видят, и этого достаточно, чтобы они встали на твою сторону…

Вечером Ингрид остается с отцом вдвоем. Конни уходит в ресторанчик «У липы», а ночь он проведет у Юппа Холлера. В комнате тепло. На столе бутылка вина. Горят свечи. В печи потрескивает огонь.

Макс Фрайкамп удобно устраивается в кресле. Он смотрит на горящую свечу через стакан с вином и говорит:

— А у тебя здесь славно. Точнее, уютно…

Потом он задает массу вопросов и настолько входит в подробности деревенской жизни, что Ингрид в шутку спрашивает, не собирается ли он расстаться со своей службой и стать бургомистром Борнхютте.

Шутка приходится отцу по душе.

— Я в самом деле хочу понять здешнюю обстановку, потому что собираюсь кое-что сообщить… Что бы ты сказала, если бы я предложил тебе стать учительницей в Праге? Заканчивается строительство новой школы для детей сотрудников посольства и тех, кто приезжает на длительный срок по линии других ведомств. Учительские вакансии еще есть…

Теперь Ингрид вся внимание, она сосредоточенно размышляет над предложением отца, которое застает ее врасплох и будит, казалось бы, давно забытое.

Она долго молчит, взвешивая все «за» и «против», и потом с легкой улыбкой говорит ему:

— Боюсь, папочка, из этого ничего не получится.

Аргументируя свой ответ, Ингрид, стараясь не обидеть отца, тщательно подбирает слова. Потребовался целый год, чтобы она свыклась с обстановкой, кое-что поняла, кое к чему привыкла. Ее уважают, а это немало. Более того, ей доверяют, но и это не все. Есть другие вещи, о которых так сразу и не скажешь.

— Ну а что будет, если школьное начальство переведет тебя в другой район?

— Отец, ты теоретизируешь, что было бы, если… С какой стати меня станут куда-то переводить?

— Может, тебя удерживают здесь, ну, скажем, личные привязанности?

— Нет, отец, дело совсем в другом. Не знаю, сумеешь ли ты это понять, ведь у тебя иная жизнь… Здесь, в деревне, все на виду, здесь все друг друга знают, и если желают доброго утра или спокойной ночи, то уж от чистого сердца. А в городе? Соседи, живущие годами на одной лестничной клетке, нередко остаются незнакомыми.

— Не так давно ты рассуждала по-другому, — возражает Макс Фрайкамп.

— Согласна, отец. Но люди иногда осуждают то, что они недостаточно хорошо знают.

— Что ж, тогда не спеши принимать решение. Я не жду от тебя ответа сегодня, по крайней мере окончательного.

Они засиживаются за полночь, а потом Ингрид долго не может заснуть. В памяти всплывают воспоминания о годах учебы, о домашних спорах — как следует начинать самостоятельную жизнь…

Ингрид понимает, что принадлежит к числу женщин, которые знают себе цену. Здесь, в деревне, она учительница — конечно, не самая главная фигура, но и не последняя. А в Праге? Там она прежде всего будет дочерью дипломата. Что это значит — она испытала еще в школе. Отец в ту пору работал в министерстве. Когда речь заходила о нем, все мгновенно замолкали, и ей, помнится, это нравилось.

В годы студенчества — Макс Фрайкамп к этому времени был переведен на дипломатическую работу — это ее уже тяготило. Ее не по заслугам выдвигали, по серьезным поводам и пустячным она выступала с речами, хотя другие умели делать это гораздо лучше. Пришлось пройти и через это. Распределение далось ей тяжело. Большинство сокурсников выбрали место работы в городе, и мало кто хотел ехать в деревню. Профессора и доценты агитировали в поте лица: мол, будьте благоразумны, молодые коллеги, республика состоит не из одних городов, а ваши представления о деревне совершенно не соответствуют действительности.

Какие только отговорки в ту пору не выдвигались: у кого-то мать больна и находится на его попечении; у кого-то невеста не там, куда его собираются распределить. Были и такие выпускницы, которые уверяли, что выходят замуж, а будущий муж не может с ней ехать, так как ему пришлось бы расстаться с профессией. Нельзя же разрушать молодую семью. Ведь еще Энгельс сказал, что семья основная ячейка государства. А были и такие, кто даже предлогов не искал. Не поеду, и все. В конце концов, наша конституция гарантирует свободный выбор работы.

В этой суматохе об Ингрид будто забыли, никто ни о чем ее не спрашивал. Но наступил момент, когда нарочитое невнимание к ней было замечено большинством присутствующих, и это еще больше накалило обстановку. Тогда она встала:

— А почему меня не спрашивают? Разве меня это не касается?

В президиуме кое-кто опустил глаза, иные замолчали на полуслове. Кто-то из выпускников зааплодировал, кто-то стал отпускать ехидные замечания. И тогда Ингрид заявила, что готова поехать в деревню. Когда расходились, мнения по поводу ее решения разделились. Однокурсник, которому она нравилась и с которым нередко танцевала, придержал ее и не без нотки презрения в голосе сказал:

— Чисто сработала! Поторчишь полгодика на каком-нибудь хуторе, папуля шевельнет пальцем, и ты окажешься там, где захочешь. Ну и пройдоха!

Ингрид ответила односложно:

— Подонок!

Вообще, подобных слов она не употребляла, но на этот раз не нашла ничего более подходящего.

Во второй половине дня ее вызвали к ректору. Ингрид глубоко уважала этого человека, такого простого и естественного в общении.

Ректор пожал ей руку, пригласил сесть:

— Вы нам очень помогли. Хочу объяснить, почему мы исключили вас из распределения. Принято решение оставить вас на кафедре. Мы давно присматривались к вам.

— Простите, но я этого не хочу, — возразила Ингрид. — Я действительно не хочу!

— Почему?

— Я хочу работать в деревне. Мне нравится деревня. И потом, такое решение согласуется с потребностями республики. Никто из моих коллег меня не осудит.

Ректор так и взорвался от смеха. Он достал из письменного стола толстую папку:

— Вот местечко, куда никто не хочет ехать. Борнхютте расположено у самого Тюрингского леса. И если вы согласитесь поехать туда, то у нас одной заботой станет меньше… — Он разложил на столе карту, нашел нужную точку. — Ну что же, железнодорожной ветки нет, зато наверняка в город ходит автобус. Местность, должно быть, прекрасная. Вот речушка совсем рядом, а в остальном… С людьми надо уметь ладить всюду. Так как?

Ингрид согласно кивнула.

Ректор снова пожал ей руку и проводил до двери.

— Должен признаться, — сказал он, прощаясь, — я несколько огорчен. И в то же время рад…

Когда она шла по длинному коридору, к ней подошел руководитель семинара, доктор философии Роберт Нетельбек, невысокий, с мощным лбом и бородкой клинышком:

— Только одну минутку… Я в курсе планов нашего шефа, поэтому до сих пор и не поговорил с вами. Позвольте выразить мое уважение по поводу принятого вами решения. Оно поднимает вас гораздо выше тех болтунов, которые не прочь поговорить об общественном благе, но сразу же начинают хныкать, как только речь заходит о личной жертве. Однако что скажет ваш отец?

— Доктор Нетельбек, отцу ничего не надо говорить. Это я так решила. Я так хочу…

Макс Фрайкамп уезжает с первыми петухами.

— Передавай привет мамочке и Астрид, — просит Ингрид. — Спасибо тебе за предложение. Конечно, неплохо иметь запасной вариант, но полагаться на него не стоит. Ты согласен, папочка?

— Ладно уж… Мы еще вернемся к этому вопросу во время каникул.

Водитель отца действительно умеет расположить к себе, на него просто трудно обижаться: когда Ингрид прикасается губами к одной его щеке, он пальцем постукивает по другой:

— Для устойчивости, чтобы меня не занесло.

Ингрид подыгрывает ему. Ей нравится, когда при расставании шутят и смеются.