Прежде чем увянут листья

40

Рошаль первым замечает перемены в настроении Майерса. К нему словно вернулась его былая энергия.

— По лотерейному билету выиграл, что ли? — спрашивает Рошаль товарища по пути на занятия по охране границы. — Или решил медаль заработать?

Какое-то мгновение кажется, что вот сейчас Майерс разоткровенничается, но он лишь улыбается прежней улыбкой, самоуверенной, с налетом иронии. И работает он в этот день с солдатами так, что любо посмотреть. Особенно радуется Глезер, который ведет занятия.

В один из перекуров Майерс подсаживается к Рошалю. Он срывает травинку, крошит ее на мелкие части и бросает по ветру.

— Не хочешь посидеть вечерком «У липы»? — предлагает он.

— Значит, есть повод? Сознавайся, есть?

— Какой там повод! Поставлю тебе пару пива.

— Пойдем вдвоем?

Майерс подтверждает:

— Вдвоем. Петер наверняка не захочет.

— И все-таки спроси…

Барлах делает большие глаза:

— Вы меня приглашаете? Не знаю, стоит ли…

— Пойдем, пойдем! Хоть изредка надо развлекаться, а сейчас мы можем себе это позволить. Пойдем, Петер!

— Ну ладно, — соглашается Барлах. — Только учтите, я пью самую малость.

Майерс хлопает его по плечу:

— Договорились.

В отделении Рошаля полным ходом идет соревнование. Соревнуются в умении вести вспашку, в военных дисциплинах, в умении разжигать костер и так далее.

— Как настроение? — интересуется Цвайкант у Мосса в один из перерывов между занятиями. — Тебе не становится страшно при мысли о предстоящем воскресенье?

— А что?

— Да то, что соревнование будет не на равных. Рыжий каждый день работает на тракторе, а ты уже несколько месяцев не брался за рычаги.

Мосс только отмахивается:

— Что усвоено с молоком матери, то навсегда. Так и вождение машины. Понял, Светильник?

— Это расхожее мнение, — не соглашается Философ, — научно оно не обосновано. Любой навык нуждается в закреплении, ничего вечного не бывает.

Мосс не соглашается:

— Опять ты за свое. Рассуждения твои хороши в качестве упражнения для ума — это я признаю…

— Ты сказал «упражнения для ума»?

— Да, а что?

— Использование этого термина позволяет предположить, что ты занимался феноменом человеческого мышления.

Мосс хохочет:

— Как это — человеческого мышления? По-твоему, что же, бывает мышление собачье или коровье?

— Жизнь — это форма существования, — объясняет Цвайкант, — а мышление не что иное, как продукт высокоразвитой и разумно сформировавшейся материи. Но кто может неопровержимо утверждать, что человек — единственное живое существо, поднявшееся от инстинкта до способности мыслить о жизни и смерти? Тот факт, что ни одно животное до сих пор не вошло в речевой контакт с человеком, недостаточное доказательство обратного.

— Вот был бы цирк, если бы с тобой на улице начали здороваться таксы! — замечает Мосс.

— Такса тоже может оказаться нашим дальним родственником, — включается в разговор Кюне. — Миллионы поколений назад у нас могли быть общие предки, кто знает.

— Например, общий дядя, — продолжает Мосс, — который жил миллионы лет назад. А теперь его потомок машет хвостом и выпрашивает косточку.

— Это еще куда ни шло, — продолжает философствовать Цвайкант. — Таксу мы кормим, поим. А как быть с тем далеким предком, потомкам которого мы в течение долгих столетий перерезаем глотку, чтобы насытиться их мясом? Как быть, если выяснится, что коровушки, ежедневно привозимые на бойню, знают об ожидающей их участи?

— До тех пор пока лисица пожирает зайца, я не откажусь от копченой колбасы, — продолжает Мосс. — А поскольку колбаса мне нравится, надо было изобрести машинку для ее изготовления…

Его перебивает Цвайкант:

— А ведь она создана благодаря упражнениям для ума, о которых ты только что говорил с пренебрежением, как о чем-то далеком от практической жизни. Ты еще и сегодня пахал бы деревянной сохой, если бы посредством упражнений для ума не были открыты и поставлены на службу человеку многие технические изобретения.

— Что из того? — не сдается Мосс. — Ваши умственные упражнения давно иссякли бы без картошки, не говоря уже о копченой колбасе… А сейчас что-нибудь новое изобретет для нас Рошаль, чтобы ты делал поменьше открытий, причиной которых является разве что наш затянувшийся перекур.

Цвайкант отвечает с улыбкой:

— Ты прав, друг мой. Перерыв между занятиями, проведенный с пользой, может иметь не менее важные последствия, чем час занятий по военной подготовке, использованный для амурных похождений. Что касается последнего, то мир знает примеры, когда вследствие уклонения от выполнения своих служебных обязанностей одним из предков, которого потомки вовсе не знают, возникали целые династии. Не исключено, что здешние места лет через двести будут населены десятками Моссов, обязанных своим существованием тому обстоятельству, что их предок Уве Мосс поел однажды весенним вечером рыбки, почувствовал жажду и удрал с занятий в ресторанчик, где встретил девушку, которой и суждено было стать родоначальницей десятков вышеупомянутых новых Моссов. При этом я совершенно сознательно вычленил лишь одно звено в истории Моссов, которую можно проследить как в глубь веков, так и по направлению к современности…

— Хорошо, хорошо, товарищ Цвайкант, — говорит Рошаль, подошедший к солдатам и с удовольствием слушавший веселый диспут. — Пока достаточно.

— Если с вашего разрешения мне будет позволено сказать последнюю фразу, то необходимо добавить, что факт случайного присутствия в ресторанчике упомянутой девушки сыграл решающее значение для возникновения главной и побочных ветвей генеалогического древа семейства Моссов.

— Когда ты отдашь концы, чертям в аду придется затыкать твою пасть, — говорит Мосс.

Рошаль обращается к Цвайканту:

— Поскольку речь зашла о причинах и следствиях, не можете ли вы назвать причину того, что на занятиях по маскировке мне удалось обнаружить ваше местонахождение на опушке леса с расстояния двести метров?

— Наверняка потому, что я пошевелился, — высказывает предположение Философ.

— Нет. Просто, прячась в кустах ежевики, вы замаскировали свое укрытие еловыми ветками…

Воцаряется тишина, которая через секунду взрывается гомерическим хохотом.

Мосс хлопает себя по ляжкам:

— Не может быть! Вот так картинка — Светильник замаскировался под благородную ель!

Рошаль отдает команду на построение и продолжает:

— Шутки шутками, но последствия такой оплошности трудно предсказать, если вместо командира отделения перед вами оказался бы противник. Надеюсь, вы поняли, рядовой Цвайкант?

— Так точно!

— Ну и отлично! Ведите отделение к лесной опушке.

Вечером солдат ждет сюрприз — беседа с начальниками погранпостов, намеченная по плану на более позднее время. Ее решили провести сегодня, так как ефрейторы с зелеными полосками на погонах уже прибыли. Они сидят в столовой, и будущие пограничники бросают на них любопытные взгляды.

Потом все собираются в учебном классе. Сдвигаются столы, и Эрхард Куммер, высокий, спортивного вида, белокурый парень с короткой стрижкой, начинает рассказ о службе на границе. Он вспоминает о нелегкой прошлогодней зиме, о морозных ночах, проведенных на наблюдательных постах. А как трудно наблюдать за контрольно-следовой полосой в нестерпимую летнюю жару! Куммер рассказывает о всяческих хитростях и уловках, к которым прибегает противник в прилегающих к границе областях Федеративной Республики Германии.

Эрхард знакомит собравшихся с участком границы, который охраняет застава, с мерами по обеспечению ее безопасности. Потом речь заходит о близлежащей деревне, о совместных вечерах отдыха в клубе с ребятами и девушками — членами Союза свободной немецкой молодежи. Постепенно перед мысленным взором солдат вырисовывается картина той службы, которая ждет их на границе.

— Теперь прошу задавать вопросы, — говорит Эрхард.

— Ты кто по профессии? — спрашивает Вагнер.

Ефрейтор улыбается:

— Типографский наборщик. Маттиас — строитель, Дитмар — оператор счетных машин, а Клаус окончил среднюю школу, после службы собирается в университет, на факультет германистики. — Он показывает на парня, сидящего в середине.

Вопросов много. Солдат интересует распорядок службы на заставе, обстановка на участке границы, отпуска, увольнительные, питание… Кто-то, немного смущаясь, спрашивает, как в деревне насчет девушек.

— Как везде, — смеется ефрейтор. — Все зависит от того, какие у тебя планы в отношении девушек.

— Известно какие! — подает голос Мосс. — Ходить с ними в лес ягоды собирать.

Когда Райф спрашивает о провокациях противника, лицо у ефрейтора принимает серьезное выражение. Он обращается к невысокому мускулистому парню с темными волосами, подстриженными ежиком:

— Расскажи ты, Маттиас. Ты ведь участвовал в деле.

Маттиас рассказывает короткими фразами, пересыпая их поговорками, много жестикулирует.

В день летнего солнцестояния неофашисты, члены землячества судетских немцев, собрались на высоте возле границы и запалили несколько костров. Они пели фашистские и реваншистские песни, жгли флаги ГДР и Чехословакии. Когда взвод пограничников занял позиции на государственной границе, чтобы не допустить нарушения суверенитета республики, вся эта фашистская нечисть принялась осыпать пограничников ругательствами через громкоговорители. Один из провокаторов притащил куклу в форме пограничника ГДР и привязал к столбу, а другие спустили с поводков свору натасканных собак, которые разорвали ее на куски. Другой провокатор, одетый в тирольские штаны и гольфы, схватил дубину, подбежал к пограничному столбу и начал колотить по нему. Тогда вперед вышел наш сержант и дал предупредительный выстрел. Собаки бросились на него, и нашим пограничникам пришлось перестрелять их уже на нашей территории.

Ефрейтор засучил рукав — на руке у него были глубокие шрамы.

— Один из псов вцепился мне в руку, а я не мог стрелять в него, потому что моя пуля могла поразить на территории ФРГ кого-нибудь из беснующихся провокаторов.

— Что же ты сделал?

— Пришиб бестию, но она успела меня покусать.

Цвайкант качает головой:

— У меня вопрос. Скажи честно: что ты испытывал в те минуты? Чувствовал ли страх?

— Страх — не то слово… Сперва мне было просто не по себе, я думал: чем же может кончиться этот гнусный балаган? Потом ощутил прилив холодной ярости. Когда сам испытаешь нечто подобное, лучше, чем на лекции, поймешь, кто твой враг и как он выглядит.

— Чем же все кончилось? — спрашивает Вагнер.

Ефрейтор отвечает со смехом:

— Как только раздались выстрелы, провокация сразу прекратилась. Появились пограничники ФРГ, а до того они стояли на почтительном расстоянии и наблюдали за развитием событий. Сначала припустился провокатор с дубиной, потом скрылись за гребнем и остальные. Через час на границе снова воцарилось спокойствие.

— И все они такие, кто приближается к границе с той стороны?

— Не все, — говорит Куммер. — Недалеко от нашего участка границы на шоссе разбили автостоянку. Почти каждый день там собирается народ. Приезжают с биноклями и фотоаппаратами, глазеют, снимают. Увидев кого-нибудь из нас, выкрикивают подстрекательские лозунги, а есть и такие, что приветственно машут нам. Но это не должно вводить в заблуждение. Во-первых, мы не знаем, какими мотивами они руководствуются, а во-вторых, ложка меда не превратит в мед всю бочку дегтя.

Эрхард Куммер и другие ефрейторы рассказывают о нарушении воздушного пространства вертолетами бундесвера и гражданскими самолетами, о задержании нарушителей границы, о листовках, в которых пограничников ГДР призывают проявлять гуманность к нарушителям и перебегать в ФРГ, о традициях своей заставы. Они не скрывают трудностей, связанных со службой на границе, но упоминают и о романтике.

За окнами уже темнеет, когда Кюне наклоняется к ефрейтору Куммеру, чтобы задать свой вопрос:

— Ты на границе почти год. Приходилось ли тебе стрелять в людей?

— Нет… Но такой же вопрос задавал и я старшим товарищам, когда проходил службу в учебной роте. Эта проблема волновала меня больше всего. Сейчас же, после того, что мы видели и испытали, я не поколебался бы открыть огонь… Не знаю, известно ли тебе, что офицеры бундесвера внушают солдатам: стрелять по коммунистам — не преступление, потому что коммунисты не люди. И такое говорится не за столом в пивной, а на теоретических занятиях в бундесвере. Этим сказано все. В ФРГ убийц наших товарищей-пограничников не только не судят, но и чествуют как героев. Не забывайте об этом, когда придет ваш черед охранять границу.

Участники встречи расходятся только поздно вечером. Кюне пожимает ефрейтору руку:

— Желаю успеха!

Эрхард Куммер улыбается:

— Я тебе тоже. Держите ухо востро, действуйте смело, решительно, ведь правда на нашей стороне…

Урожай зерновых уже убран, а до уборки картофеля остается еще неделя. В ресторанчике «У липы» посетителей собирается немного. Впечатление такое, что люди притомились и набираются сил для нового трудового рывка, ведь сельскохозяйственные работы в этой местности ведутся до самой зимы.

За столиком для постоянных посетителей двое стариков играют в скат. Тео стоит рядом, уперев руки в бока, в зубах у него торчит погасшая сигара. Его жена сидит за стойкой и вяжет для него носки из серой шерсти.

— От синтетики у него потеют ноги, — утверждает заботливая супруга. — Летом в таких носках жарко, зимой они не греют. А шерсть есть шерсть.

При этом она внимательно следит за столами. Стоит бокалу опустеть, как она наполняет его. Так уж заведено «У липы». Все, что есть в ресторанчике, — твое, хозяйка понимает посетителей с полуслова. Конечно, за все надо платить, но насытившийся гость в любой момент может сказать: «Это последний бокал».

Тео столики не обслуживает. Кто получит заказ из его рук, может считать себя счастливчиком.

Майерс, Рошаль и Барлах сидят в углу у окна. Майерс платит за всех троих, как и обещал. Заказывают пиво, студень с соусом из растительного масла, уксуса и лука, жареный картофель с перцем и майораном. Тео хвастается, что рецепт студня из свиной головы и ножек с приправами он унаследовал от своего отца и деда, это их семейный секрет. Готовит он сей деликатес каждую субботу утром, заливает в сотню четырехугольных формочек, ставит в холодильник, так что порций хватает иногда до среды.

Уже вечер, ресторанчик заполнен посетителями. Майерс достает из бумажника и протягивает Рошалю фотографию девочки с темными блестящими глазами и каштановыми волосиками до плеч.

— Твоя дочка? — Это скорее утверждение, нежели вопрос.

— Откуда ты знаешь?

Рошаль смеется:

— Да ведь все в общем знают, что у тебя есть ребенок. Не знают только, что это очаровательная девчушка. Ты никогда о ней не говорил.

— Повода не было.

— А теперь? — Рошаль передает фотографию Барлаху, сидящему напротив.

— Взгляни на фото. Разве такое сходство скроешь? — Вопрос поставлен так, что ответа не требует, да Майерс его и не ждет.

В конце недели он получает письмо — в конверте что-то твердое, как поздравительная открытка. Письмо без обратного адреса, а его адрес написан почерком, который он узнал бы из сотни. Это почерк Гунды. Майерс хватает письмо, лихорадочно сует в карман и отправляется читать в самый укромный уголок казармы.

Там он вскрывает конверт и обнаруживает фотографию Пии. Но напрасно он ищет хотя бы строчку, объясняющую это необычное послание. Ни слова, ни знака. Нет-нет, знак есть! В волосиках девочки он видит гребень. Когда-то на ярмарке этот гребень понравился Гунде — его можно было выиграть, попав шарами в цель, и Франк выиграл. Случайно ли Гунда сохранила грошовый гребешок или сделала это намеренно? Конечно намеренно, как же иначе! Только так можно объяснить весточку от нее…

— А фотография… матери девочки у тебя есть? — спрашивает Рошаль.

У Майерса темнеет лицо.

— Нет. В то время… Да что там, нет, и все.

— Она красивая?

— Красивая ли она? — Майерс улыбается: — Красивая — это не то слово. Красивыми могут быть дерево, камень, пейзаж. А она женщина. Из тех, что встречаются раз в жизни. Это больше, чем красота. Понимаешь, что я хочу сказать?

Рошаль кивает:

— И у вас все кончено? Неужели уже ничего не вернуть?

Майерс молчит, рассматривая свой бокал. Наконец тихо произносит:

— Теперь-то я и сам не знаю, все ли кончено. Долгое время мне казалось, что все обстоит именно так. У меня осталась одна ненависть к ней, и я поклялся никогда не касаться этой темы. И вдруг пришло это письмо с фотографией. Представляешь?

— Может, ты был чересчур горд, Франк, — замечает Барлах, возвращая фотографию. — Пойми меня правильно: излишняя гордость может сыграть с человеком злую шутку.

Майерс поворачивается к нему:

— А у тебя, Петер, есть девушка?

Барлах, улыбаясь, достает из бумажника фотографию, изрядно потрепанную и потертую, и передает ее Майерсу с пояснением:

— Она учится. Как только я закончу службу, а она вуз, мы сразу поженимся.

На снимке блондинка с правильными, даже строгими чертами лица.

— Мы знаем друг друга много лет, — поясняет Барлах. — Наши отцы работают вместе, а мы учились в одной школе. У нас давно уже все решено.

Когда друзья возвращаются домой, Майерс еще раз переспрашивает:

— Значит, ты считаешь меня слишком гордым?

Барлах подтверждает свое мнение кивком:

— Может, я употребил не то слово, но другого я не нашел. Ты так держишься, что иногда создается впечатление, будто ты считаешь себя гораздо выше всех остальных…

— Какая чушь!

— Я же не сказал, что ты именно такой. Я сказал: создается впечатление…

В казарме Майерс спрашивает Рошаля:

— Как ты считаешь, он прав, когда говорит, будто я задаюсь?

— И да, и нет. Иногда тебе просто надо держать себя в руках. Ты бываешь несносным, в том числе и по отношению к лейтенанту…

— Эх, если бы ты знал! — Майерс засовывает руки в карманы и подходит к окну. — Со мной творится что-то непонятное, Гюнтер. С тех пор как я получил это письмо, голова раскалывается от дум. Во мне что-то словно перевернулось — так хочется начать все сначала! Может, это мой последний шанс. Что же мне делать?

Рошаль пожимает плечами:

— Ты же никогда ни о чем нам не рассказывал.

— Да, — соглашается Майерс и в задумчивости выходит из комнаты.