Туманы замка Бро

Глава 52

Милдрет сидела в центральном зале напротив камина и слушала протяжную песню кланового барда Лаклана под плачущие звуки волынки.

По-гэльски она не понимала ни слова и не пыталась этого скрывать – почти все в замке говорили и по-английски, и по-французски, и только старые баллады продолжали петься на древнем языке.

Карлевелок вообще представлял собой странную смесь северных обычаев в оправе из норманнских стен и английских разговоров: здесь не было суровых и гордых рыцарей, не подпускавших к себе и на милю никого из простых людей, да и вообще Милдрет оказалась единственной, кто прошёл рыцарское посвящение – но сама она предпочитала лишний раз об этом не говорить, чтобы не вспоминать, кто и как её посвящал.

Постепенно забывались суровые, пропитанные влагой стены замка Бро, где ей пришлось пережить немало одиночества и унижений.

Здесь не было ничего такого. И хотя Эллер с самого начала дал понять, что Милдрет нужна в первую очередь как та, кто не станет мешать совету старейшин, никто не относился к ней как к чужой и никто не упоминал о том, как именно она взошла на престол.

Общаться с родными, казалось, было легко – куда легче, чем Милдрет привыкла себе позволять. С ней говорили как с сестрой те, кого она почти что не знала, а сама она оставалась серьёзна и молчалива, потому что каждое прикосновение заставляло её думать о том, что она потеряла.

Жизнь здесь была проще, и люди куда меньше думали о соблюдении приличий и охране своих тайн. Пиры проводились реже – лишь для того, чтобы поразить гостей – зато постоянные обитатели замка то и дело собирались в таверне, где женщины, не стесняясь, танцевали с мужчинами дикарские северные танцы.

Милдрет смотрела на их веселье из самого тёмного угла – благо, к молодой тэнше никто не решался подойти с вопросами или пригласить танцевать.

Хотя поглядывало на неё немало молодых воинов – и Милдрет эти взгляды замечала. Ей было немного неловко, потому что к такому вниманию она не привыкла, но подпустить кого-то ближе, чем на десять шагов, она не могла.

Танцы и эль, который лился на подобных гулянках рекой, были чужды ей – они лишь напоминали оставшиеся за другими стенами вкус бургундского вина и пронзительный взгляд чёрных глаз, устремлённых на неё. И только протяжные звуки волынки, которую заводил по её приказу Лаклан, отвечали тому, что творилось у Милдрет в душе.

– Вам надо замуж, молодая тэна, – со вздохом говорил тот в перерывах между балладами, смысла которых Милдрет не понимала, но боль которых чувствовала собственной душой.

Милдрет улыбалась печально ему в ответ. Лаклан тоже её не понимал – как и все, с кем она встречалась здесь.

– Вы ведь уже оставили в английском замке свою любовь, молодая тэна? – спросил Лаклан, и Милдрет вздрогнула, впервые услышав от бородатого барда такой вопрос.

– Да, – призналась она.

– Все знают, что вы каждый месяц отправляете гонцов. Но если он не пишет в ответ, может быть…

– Не надо, – Милдрет закрыла глаза и стиснула кулаки. Слёзы невольно подступили к глазам. – Я знаю всё, что ты хочешь мне сказать. Мне всё равно. Если он… если в замке Бро забыли меня, то мне и вовсе не нужна никакая любовь.

– Вы молоды, – Лаклан усмехнулся и, поднявшись, коснулся её плеча. – Все мы любили так, когда нам было едва за двадцать лет. А потом… Потом у всех появлялись жёны и мужья, дети и семья… И снова казалось, что жить можно хорошо.

Милдрет вздохнула. Открыла глаза и, наклонившись к камину, обхватила себя руками.

– Я не знаю, – сказала она. – Может, когда-нибудь я и соглашусь с тобой. Но не сейчас.

С тех пор Милдрет стала реже звать Лаклана к себе по вечерам, опасаясь, что тот снова примется за уговоры. Она пыталась отбросить воспоминания и убедить себя в том, что в замке Карлевелок ей может быть хорошо – и приходилось признать, что здесь в самом деле могло бы быть тепло и легко.

Теперь тоскливые звуки волынки она чаще слышала во сне, чем наяву по вечерам. Они преследовали её, пахнущие горьким вереском пустошей и пронзительной зеленью холмов, которые окружали замок с северной стороны. На одном из таких холмов стоял и сам Карлевелок, а с площадки над донжоном, когда солнце начинало скатываться за горизонт, можно было разглядеть огни других замков, принадлежащих Элиотам. Прежде чем начать ужинать, смотрящий на башне подавал им сигнал огнём, и в трёх замках одновременно садились за стол, укрепляя таким образом связь между собой.

Милдрет чувствовала себя лишним звеном в этой цепи братских судеб, крепко переплетённых между собой. Никому она не была здесь дочерью, невестой или сестрой. И когда готовились подать сигнал к ужину, она поднималась на верхушку донжона и смотрела на горизонт – но не туда, на север и восток, где стояли замки её родных, а на юг, за пределы земель Армстронгов, где в закатной дымке, в тех местах, куда не достигал взгляд, тонули контуры замка Бро.

Однажды ночью Милдрет проснулась, в очередной раз услышав протяжную музыку созвучную её собственной душе. Открыла глаза и долго смотрела в потолок.

Музыка всё не утихала, и Милдрет прислушалась, решив было, что начинает сходить с ума.

Песня не снилась ей, хотя, как она понимала теперь, волынка была здесь не причём. Это человеческий голос вырисовывал в воздухе ноты, и, если постараться, можно было расслышать слова, которые он выводил на французском языке. Милдрет была уверена, что где-то уже слышала эти звуки, но никак не могла вспомнить где – перд внутренним взором её всплывали лишь высокие и холодные стены замка Бро.

Милдрет наклонилась через край постели и принялась толкать спавшую на лежанке служанку в плечо.

– Что? – спросила та спросонья, не понимая ничего, и только потом добавила, – госпожа.

– Дженни, слышишь?

Дженни в начале не слышала ничего. И только когда Милдрет зажала ей рот рукой, начала понимать, о чём говорит её леди.

– На французском поют, – сказала она растерянно. – Это кто такой?

– Не знаю, – ответила Милдрет негромко. – Встань и иди, выясни, кто тут может петь.

Дженни, скрипя суставами и недовольно зыркая на неё из-за пелены спутанных волос, стала одеваться и вышла за дверь. Вернулась она не скоро и не смогла сказать толком ничего.

Наутро Милдрет осторожно спросила тех, с кем общалась больше всего, кто бы мог здесь петь на французском по ночам, но Лаклан лишь с удивлением посмотрел на неё, а Эллер развёл руками.

– Ты снова о своём, – сказал он. – Милдрет, забудь своих англичан. Теперь ты – наша тэна. Зачем вспоминать о том, что причиняло тебе боль?

Милдрет поджала губы и прекратила разговор. С Эллером можно было говорить о многом – об охоте, о тренировке солдат и песнях, которые пели в таверне, но при нём не было смысла вспоминать англичан. Эллер знал о них многое, но всех до одного воспринимал как врагов.

Следующей ночью Милдрет улеглась в кровать, но спать не стала. Просто лежала в темноте, прислушиваясь к звукам ночи – и хотя она так и не сомкнула глаз, через некоторое время различила уже знакомый – хрипловатый и усталый голос, выводивший слова французской песни.

Милдрет хотела было поднять на ноги Дженни, но подумала, что толку от этого не будет.

Она встала и, накинув на плечи ночную сорочку, сама отправилась бродить по коридорам замка Карлевелок в поисках того, кто мог бы петь. Обойдя все этажи донжона, Милдрет так и не отыскала никого, хотя и была уверена, что голос доносится откуда-то снизу, а не от стен.

Она вернулась к себе и попыталась уснуть, но не получалось ничего, так что утром девушка спустилась к завтраку ещё более мрачной и невыспавшейся, чем всегда.

Домашние с подозрением поглядывали на неё, но Милдрет молчала, а едва закончив завтракать, приказала седлать коней и отправилась на охоту вместе с Эллером и другими братьями – сводными, двоюродными и троюродными.

Остаток дня она провела пьяной от скачки и ветра, бьющего в лицо, и почти что забыла о тревогах, которые не покидали её – разве что где-то под сердцем ворочался болезненный червячок, напоминавший о том, что всё не так уж хорошо, и ещё год назад вот так же точно она скакала бок о бок не с братьями, о которых ничего не знала, а с Грегори, который значил для неё всё.

Вечером, укладываясь в постель, Милдрет была уверена, что уснёт как убитая, но, едва сомкнув глаза, снова услышала заунывный голос, зовущий свою возлюбленную, что осталась далеко-далеко.

– Чёртова баллада, – пробормотала она, садясь на кровати и пытаясь отыскать башмаки.

В эту ночь она сразу направилась на нижний этаж, до которого не добралась в прошлый раз – туда, где хранили зерно и был выкопан колодец на случай войны.

Она отперла маленькую дверцу в самом тёмном углу общего зала и спустилась по винтовой лестнице с факелом в руках.

Остановившись на нижней ступеньке, Милдрет поняла, что не ошиблась – здесь голос слышался куда отчётливей.

Осторожно переступая, чтобы не спугнуть странного певца, Милдрет двинулась вперёд и уже через несколько шагов замерла, обнаружив, что оказалась лицом к лицу с призраком из прошлой жизни, которого не ожидала увидеть уже никогда.

Через маленькую решётку в окованной железом дубовой двери на неё смотрело исхудавшее и осунувшееся лицо Тизона.

Милдрет сглотнула, решив было, что теперь видения преследуют её ещё и так, она не только слышит их, но и видит, будто наяву. Но Тизон, кажется, был удивлён не меньше, чем она сама.

– Данстан?.. – выдохнул пленник, разглядев её лицо в темноте. И тут же, стоило Милдрет выступить на свет, подался назад. – Нет, ты не Данстан… Его сестра?…

– Это я, – сказала Милдрет, останавливаясь напротив него.

В одно мгновение понимание промелькнуло в глазах Тизона.

– Я должен был догадаться… – потрескавшиеся губы исказил сухой смешок.

Оба замолкли на несколько секунд. Каждому нужно было свыкнуться с тем, что он узнал только что. А потом заговорили, преодолевая неловкость и непонимание, которые давно уже пролегли между ними стеной, и через какое-то время Милдрет поняла, что Тизон находится здесь уже давно, и что обитатели верхних этажей попросту забыли про него.

– Я прикажу приносить вам побольше еды, – сказала Милдрет, уходя. Хотя с этим человеком она никогда не общалась особенно близко, и никогда ей не было с прежним сенешалем легко, сейчас это не имело значения, потому что он оказался единственным, с кем Милдрет могла поговорить о Грегори и замке Бро.

Следующей ночью она пришла опять – и приходила так каждую ночь с тех пор.

– Выпусти меня, – просил её Тизон, но Милдрет только качала головой. Она не хотела снова остаться в этом замке, полном дружелюбия и песен, не принадлежавших ей, одна.

Впрочем, Тизон чувствовал себя не очень хорошо – и Милдрет видела это. Ему не помогал двойной рацион, он много кашлял и явно плохо переносил сырость и мрак подземного этажа.

И когда в очередной раз Тизон попросил:

– Выпусти меня. Я хочу напоследок увидеть дочь, – Милдрет не выдержала.

– При одном условии, сэр Тизон, – сказала она. – Вы отправитесь от меня прямиком в замок Бро и передадите сэру Грегори письмо.

– Иначе я поступить бы не смог, – Тизон склонил голову, и уже на следующий день Милдрет приказала приготовить для него коня, а ночью пришла и отперла дверь.

Милдрет была уверена, что никого давно уже не волнует пленник, запертый внизу, но когда она стояла на стене и смотрела, как Тизон отъезжает на юг, обнаружила, что на плечо ей легла сильная рука.

– Ты всё-таки выбрала их, – услышала Милдрет голос у себя за спиной и вздрогнула.

– Не их, – сказала она тихо, – его. Прости, Эллер, но я принесла присягу сэру Грегори и всегда буду верна ему. Разве ты не верен своей тенше так же?

– Я верен своему клану.

Милдрет вздохнула.

– Значит, мы друг друга не поймём.

Она понимала, что начинает любить этих людей – пусть иначе, не так, как любила Грегори, и это была странная, не знакомая ей ранее любовь, обращённая ни к одному, который значил для неё всё, а ко всем, кто окружал её. Но даже все вместе они не могли значить для неё так много, как значил Грегори один.

– Кого ты выберешь, – спросил тем временем Эллер, – если твой сюзерен прикажет тебе пойти против нас?

Милдрет закрыла глаза.

– Я выберу собственную смерть, – сказала она. – Не проси меня давать другой ответ.

Они разошлись по своим кроватям, и несколько дней Милдрет не думала ни о чём: ни о прошлом, ни о настоящем, ни о том, что ждало её впереди. Впервые она была вместе со всеми, кто окружал её здесь, в замке Карлевелок, телом и душой. Как будто долг, который требовал от неё думать о Грегори день и ночь, был выплачен Тизону вместо него.

А к концу второй недели мальчишка-слуга, которого Милдрет помнила как нового пажа Грегори, привёз письмо.

Сердце Милдрет стучало как бешеное, пока она вскрывала его, а дочитав до конца, Милдрет окликнула собственную служанку.

– Прикажи седлать коней, – велела она. – Нет, прикажи собрать войско. Немедленно мы выступаем к замку Бро.