Туманы замка Бро

Глава 8

Грег проснулся и какое-то время лежал, глядя в потолок и вслушиваясь в непривычные звуки, доносившиеся с кухни – тихонько шуршала вода и иногда позвякивали вилки.

Опасений не было. Напротив, было светло и легко. Девушке, которая сейчас бродила по его квартире, он доверял от и до.

Когда Милдрет сказала:

– Я останусь сегодня? – это звучало так естественно, что Грегори даже улыбнулся. Он не видел смысла задавать этот вопрос. Он…

Грегори тут же напрягся, вдруг осознав, что сам бы он не предложил. Долго ещё не предложил, потому что…

Грег дёрнул плечом и резко сел. Утреннюю расслабленность будто рукой сняло.

– Кей-тлин, – повторил он по слогам. Имя давалось ему с трудом. Он не мог смотреть на Милдрет и называть её чужим, ничего не значащим набором звуков. Пожалуй, ни о чём он так не мечтал все последние месяцы, как произнести это имя вслух: «Милдрет».

Милдрет… Кейтлин… была другой. В этом Грег не соврал, как не врал он с тех самых пор, как, не сдержавшись, остановил машину рядом с девушкой, одиноко бредущей по рассветному Лондону. Грег предпочитал не говорить вообще ничего – только слушать и смотреть. Этого и без того было слишком много, и порой с трудом удавалось сдержать себя – а иногда не удавалось вообще.

Но эта Милдрет была другой. Она была хрупче и ранимей той, которую Грег знал, так что Грег боялся ещё и этого – та, прежняя Милдрет, простила бы ему всё. Или почти всё. Та, прежняя Милдрет, не боялась ни холода, ни дождя. Эту Милдрет всё время хотелось защитить, спрятать от других – таким пронзительным был её взгляд, будто взгляд насмерть раненого зверя.

Грег качнул головой, отгоняя от себя непрошенные мысли, терзавшие его в последнее время слишком часто. Опустил ноги на пол. Встал в полный рост и, потянувшись, побрёл к двери. Замер на полпути, поймав в зеркале отражение собственного обнажённого тела – в его квартире обычно не было никого. До того, как началась эта болезнь под названием «Милдрет», у него было немало девушек, но дома – никогда и никто.

Он открыл двери шкафа и, выудив лёгкие фланелевые брюки, натянул их на голое тело. Подумал и добавил к ним футболку, а затем всё-таки вышел в холл.

Милдрет стояла у плиты и его пуританских взглядов явно не собиралась разделять. Вокруг её тела, такого же стройного, как и раньше, было обмотано белое полотенце, делавшее девушку ещё более беззащитной на вид. Впрочем, само полотенце не скрывало почти ничего – тонкие плечи и стройные бёдра казались такими хрупкими, что у Грега скручивало в паху. Хотелось прижать её к стене прямо здесь – или просто согнуть над столом. Содрать это полотенце к чёрту и трахать, просто трахать, пока…

Грег со свистом вдохнул воздух.

– Что ты делаешь? – спросил он, стараясь снизить звеневшее в голосе напряжение – получалось, впрочем, с трудом.

Милдрет едва не подскочила от неожиданности на месте – что вряд ли могла бы сделать прежняя Милдрет – а затем развернулась, демонстрируя ассиметричную улыбку, озарившую лицо.

– Привет, – сказала она, и в голосе её скользнула тень нерешительности, что тоже было странно для той Милдрет, которую Грег знал. Впрочем, он уже заметил, что и эта Милдрет могла нерешительно говорить, но делала всегда только то, что хотела сама. – Я решила приготовить завтрак. Вообще-то, это не то, что получается у меня лучше всего, но…

Грег поспешно отвернулся и уставился в окно, опасаясь, что ещё немного – и не сможет контролировать себя. На сковородку с двумя подгоревшими тостами он не стал даже смотреть. Впрочем, теперь и там, за окном, вместо хлопьев белого снега, медленно кружившихся в воздухе, он видел только силуэт Милдрет, полуобнажённой, стоящей у него на кухне, улыбающейся так, что думать не получалось уже ни о чём.

– Я не была уверена, что у меня получится овсянка. Но тосты с яйцом – беспроигрышный вариант. Правда, я не нашла у тебя яйцо.

– В зоне свежести. В самом конце, – Грегори снова попытался сосредоточиться на окне.

– Где?

В стекле отразились бёдра Милдрет, повернувшейся к нему спиной и зачем-то наклонившейся к морозилке. Полотенце приподнималось и почти не скрывало стройных ног.

– Не могу найти. Можешь показать?

Грегори снова со свистом втянул воздух сквозь зубы. Развернулся резко, открыл верхнюю дверцу, дёрнул на себя прозрачный ящик и, вынув оттуда коробку с яйцами, грохнул её на стол.

– Вот! – он снова отвернулся и уставился в окно.

Милдрет, отражавшаяся в стекле, замерла над коробкой – выглядела она так, будто её только что ударили лицом о стол.

Грег закрыл глаза и, досчитав до трёх, обернулся.

– Всё хорошо? – спросил он.

– Да. Просто ты все перебил, но…

Грег понял, что это всё. Милдрет казалась такой ранимой в эту секунду, что крышу окончательно сорвало.

Он толкнул девушку к стене, лишь чудом не впечатав в полку со специями, прижал всем телом и тут же почувствовал, как в считанные секунды её тело выгибается ему навстречу. Грег застонал и впился зубами в изгиб бледного плеча. Тут же ощутил, как руки Милдрет шарят по его собственной спине, пытаясь забраться под футболку, а тело почти что дрожит в руках. Несколько секунд реальность тонула в бушующем вихре нестерпимых желаний, а потом Грег резко выдохнул и распрямился. Рук, удерживавших Милдрет у стены, он не убрал.

– Чего ты добиваешься? – тихо спросил он.

Милдрет, в глазах которой продолжала светиться улыбка, ответила так же тихо:

– Того, что ночью так и не произошло.

Грег молча уронил голову ей на плечо. Стоял какое-то время так, постепенно успокаиваясь. Нужно было идти в душ. Это бы точно помогло. Но оторваться от Милдрет, выпустить её из своих рук, было слишком тяжело.

– Ты часто делаешь это с теми, кого едва знаешь? – спросил он, всё-таки поднимая голову, но всё ещё избегая смотреть Милдрет в глаза.

Кейтлин помешкала секунду.

– Нет, – призналась она.

– Тогда почему ты думаешь, что тебе понравится?

Кейтлин молчала, и Грегори пришлось всё же посмотреть ей в лицо. «Ты сам знаешь», – говорили её глаза, а губы не говорили по-прежнему ничего.

– Мне нужно уехать по делам, – Грег заставил себя оторваться от тела Милдрет и, не глядя на неё, он направился в ванную.

– Ты не будешь завтракать?

Грег на ходу качнул головой.

– Я отвезу тебя… – произнёс он, так же, не оборачиваясь, а затем, запнувшись, всё-таки повернулся к Кейтлин и, стараясь смотреть ей только в глаза, закончил. – Куда тебя отвезти?

Грег помнил, что на улице вторник, и что по вторникам Кейтлин обычно выходила из дома поздно и только для того, чтобы съездить на мастер-класс, но именно туда Грегу её везти не хотелось.

– Можно, я останусь тут? – Кейтлин приподняла брови, так что Грегу захотелось её либо задушить, либо расцеловать.

Пару секунд он старался побороть в себе оба чувства, а затем переключился на смысл сказанного.

Оставлять Милдрет у себя не хотелось. Не потому что она могла что-нибудь сделать с квартирой – напротив, квартира могла что-нибудь сделать с ней. Грег до жути боялся подпускать её к себе, потому что, узнав что-то о нём, Милдрет могла вспомнить что-то и об их общем прошлом, а этого допустить было нельзя – по крайней мере пока.

С другой стороны, нельзя было и выпускать Милдрет в её несчастной тряпичной куртке на улицу в такую погоду. И тем более плохой идеей было отвозить её к Рейзену или Джеку, парню, с которым Милдрет жила.

Грегу вообще не нравился этот лофт. Он понимал, что, скорее всего, нельзя просто подойти к Кейтлин и сказать: «Привет, я снял тебе новую квартиру, может, ты станешь жить там?» Но в то же время район, в котором Кейтлин обитала, производил настолько тягостное впечатление, что страшно было оставлять её там одну.

Головой Грег понимал, что если в Милдрет осталось хоть что-нибудь от той Милдрет, которую он знал, то ей не может грозить ничего. Но поделать с собой ничего не мог.

– Я вернусь поздно, – произнёс он наконец в последней попытке сбежать от решения.

– Ничего, я позвоню Джеку, предупрежу чтоб не ждал – ответила Кейтлин, и Грег сдался на волю судьбы.

– Хорошо, – сказал он. – Только не трогай здесь ничего… В спальне. В гостиной всё твоё.

Милдрет кивнула и, отвернувшись, побрела обратно на кухню – несмотря на благоприятный исход переговоров, выглядела она потерянной и грустной – впрочем, Милдрет выглядела так почти всё время весь прошедший год. Из тех немногих разговоров, что случались между ними, Грегори сделал вывод, что на Милдрет давит этот город. Лондон был губителен для неё. Но предложить Грегори ничего не мог – кроме самого очевидного и того, что, скорее всего, было бы ещё болезненней для Милдрет – перевезти её к отцу.

Заставив себя отклеить взгляд от стройного силуэта с острыми лопатками и узкими бёдрами, Грег нырнул в ванную и включил душ.

Ехать куда-то именно сегодня не было никакой необходимости. Редактор ждал – и мог бы прождать ещё две недели. Грегу просто нужно было вырваться из дома и хоть ненадолго остаться одному.

Он в самом деле позвонил и назначил встречу, и даже провёл короткие, не продвинувшие дело ни на гран переговоры, но всю дорогу до кофейни, где проходил разговор, и всю дорогу назад он думал об одном – пытался вместить внезапно ожившую Милдрет в свою жизнь. Понять, сколько места она может там занять.

О том, что у него есть Милдрет, Грегори знал почти всю жизнь. Он никогда не удивлялся странным мыслям, которые крутятся у него в голове, может быть потому, что таким же странным был и его отец.

Рейнард III Вьепон всю свою жизнь посвятил восстановлению родословной Вьепонов. Генеалогическое древо было у них в доме вместо святцев – на него едва ли не молились перед обедом и перед сном. Аристократические традиции были его десятью заповедями, и потому уже с шести лет Грегори-младший Вьепон, названный в честь трёх своих прапрадедов, учился фехтованию и верховой езде.

Всё это никогда не казалось Грегори странным. Скорее напротив – он не мог представить себе, что можно жить иначе, и когда в возрасте двенадцати лет впервые познакомился с мальчиками, игравшими в футбол в парке – был очень сильно удивлён.

Впрочем, к тому времени сам он уже бредил собственным безумием, о котором никогда не рассказывал отцу, но в котором был уверен на все сто – каждую ночь он видел во сне девушку по имени Милдрет и знал, что однажды встретит её. Когда же в возрасте тринадцати лет Грегори узнал, что его отец приобрёл замок, и отныне они переезжают жить туда, он не был удивлён – чего-то подобного Грегори всю жизнь ожидал от своего отца. И когда сам он впервые ступил на каменные плиты меж полуразвалившихся стен замка Бро, что-то сдвинулось у него в голове и будто бы встало на свои места.

Он уже был в этом месте – сомнений быть не могло. Остатки здравого смысла ещё существовали в нём некоторое время, пока они с отцом не разобрали завал камней у восточной крепостной стены. За завалом обнаружились остатки смотровой башни, что само по себе не удивило никого из них. Впрочем, не очень удивило Грегори и то, что когда они сумели открыть дверь, Грегори увидел комнату, в которой абсолютно точно уже был. Сомнения ещё оставались, потому что до сих пор всё происходящее вполне вписывалось в рамки дежавю, и потому, дождавшись, когда отец уйдёт, а сам он останется в комнате с почерневшими остатками мебели в одиночестве, Грегори нажал на каменную плиту над остатками письменного стола. Соседний кирпич выскочил, приоткрывая щель. Грегори подковырнул его и, отодвинув в сторону, увидел связки драгоценных ожерелий и маленькую шкатулку. Грегори знал, что внутри. Там лежало кольцо с печаткой, оставленное его отцом. В тот миг он просто поймал себя на этой мысли: «оставленное моим отцом» – и только через несколько секунд понял, что он думает не о том отце, который только что договаривался с археологами, а о каком-то другом. Грегори пробрала дрожь, но эту мысль он принял относительно легко, потому что всегда был к ней готов. На всякий случай он открыл шкатулку и, бросив короткий взгляд на кольцо с гербом, снова захлопнул её. Он закрыл тайник и отцу говорить о нём не стал, решив, что сделать это никогда не поздно, а на следующий день, вернувшись в башню с сумкой, перегрузил туда всё, что нашёл. Впрочем, позднее он так и не решился ничего из этого продать – для той части его, которая убирала в тайник кольцо, все эти жемчуга ничего не значили. Он отлично помнил, что они достались семье легко – так же, как помнил и многие другие вещи, которые Грегори-младший никогда не знал. Например, назначение замковых бойниц и то, как правильно держать кавалерийское копьё.

Другая его часть понимала, как много эти предметы значат для той маленькой семьи, которая посвятила жизнь восстановлению замка Бро. В конце концов он всё-таки отдал драгоценности отцу, оставив себе только кольцо. Это было тем более честно, что и отец никогда не жалел для него ничего. Но кольцо должно было принадлежать только ему – оно было памятью о том, другом отце, и подтверждением того, что Грегори-младший Вьепон не сошёл с ума.

До двадцати пяти лет Грег жил так, как живут все – с поправкой на то, что занимался фехтованием и верховой ездой, а на рождественские каникулы ездил не в сельский домик на западном берегу, а в замок, стены которого постепенно вырастали из земли. Сам он в реконструкции участия почти не принимал, просто потому, что был ещё слишком мал. Он окончил колледж по специализации история Англии – отец никогда не требовал, чтобы Грег учился «по-настоящему нужному ремеслу». Он был романтиком и только радовался тому, что таким же точно растёт его сын. Грегори, в свою очередь, был рад пониманию, проявленному отцом.

Не минула его и обычная подростковая глупость, когда мнение друзей ценится выше всего – но настоящих глупостей он натворить так и не успел, потому что многое из того, что делали ровесники, казалось ему пошлым, бессмысленным, недостойной его суетой. Он заводил себе девушек, как это делали все, но никогда по-настоящему не подпускал их к себе – и не пускал их в своё сердце. Грегори, прекрасно знал, что они никогда не войдут в его душу и в его дом. Там, в его груди, не могло быть никого – кроме одной. И когда в возрасте двадцати шести лет Грегори увидел девушку, сидящую на берегу реки в окружении картин, изображавших множество замков, тонущих в рассветной дымке, ему показалось, что мир, до сих пор собранный из осколков разноцветных камней, как драгоценный витраж, треснул пополам. Это могла быть только она – Милдрет.

Грегори забросил всё. К тому времени он уже работал и сам зарабатывал вполне неплохо, но работа была забыта на несколько долгих месяцев, потому что каждое утро он приходил сначала к реке, а потом и на Пикадилли, и смотрел, как работает Милдрет.

Как и тогда, когда он впервые увидел замок Бро, Грегори всё больше вспоминал – и всё отчетливее понимал, почему это имя, «Милдрет», отзывается такой болью в груди.

Милдрет не должна была вспомнить того, что помнил он сам – как бы ни хотел Грегори подойти к ней, обнять и снова назвать по имени, которое помнил только он.

Он не ожидал, что Милдрет тоже может помнить его. Когда Милдрет впервые обмолвилась о подобных вещах, Грегори пробрала дрожь – потому что это значило, что Милдрет может вспомнить всё.

Но единожды не сдержавшись и заговорив, он уже не мог отступить назад. Милдрет притягивала его лучше, чем любой магнит. Грегори мог стоять в стороне, когда просто смотрел на Милдрет, и лицо девушки, полупрозрачный, будто истончившийся лист бумаги, профиль будил в его груди наслаждение, смешанное с болью. Он мог смотреть так часами, не делая ничего. Но когда Милдрет говорила с ним, звала так, будто помнила что-то, будто точно так же хотела его – противиться уже не было сил. И Грегори чувствовал, как сдаёт стены своей крепости одну за другой.

А теперь Милдрет вошла в его дом.

Грегори отчётливо понимал, что, коснувшись её всего раз, всего раз позволив пересечь порог, не сможет отпустить уже никогда. Он чувствовал, как стремительно несётся к пропасти – и не может свернуть – если только самую малость замедлить ход.

Уже к двум часам дня он понял, что не сможет вернуться поздно, как обещал, если там, дома, его ждёт Милдрет. И, бросив половину намеченных дел недоделанными, вернулся в машину и направился в Воксхолл.