Весна безумия

Глава 39. Отчисление

Меня разрывало от внутренних противоречий. Хотелось верить Тиму, я по-прежнему его любила, но рядом с любовью никак не укладывались его жестокость и неконтролируемая ярость. Я боялась его, но одновременно верила в искренность в его словах, и, несмотря на всё, меня дико к нему тянуло.

Но, как ни пыталась, не могла найти ни оправдания, ни объяснения его поступкам. Перед сном залезла в горячую ванну и под шум воды рыдала на всю мощь. Подвывала, обнимая в воде колени. Мне было больно, так больно, как никогда, и я отпускала слёзы, рыдания, под шум воды они уплывали, растворялись. Чем сильнее любишь, тем больнее ощущается потеря. И если бы Михаил Захарович сейчас спросил, насколько мне плохо по его любимой шкале эмоций, то это было бы двадцать из десяти.

Я надеялась, что после ванна-терапии мне станет легче. Стоя перед зеркалом, я уже не плакала. Смотрела на себя с фингалом под глазом, с чёрно-фиолетовыми гематомами на руках и вдребезги разбитым сердцем. Потянулась к «Троксевазину», чтобы намазать синяк, но, стоило взять мазь в руки, слёзы опять хлынули двойным потоком. Эта мазь была кусочком Тима, его заботы, и от этого было так горько, что успокоиться я никак не могла.

Уснула в итоге измученная мыслями и переживаниями, но в пять утра подскочила как ужаленная, села в кровати. Тим! Тим отдал мне шарик! Но у него в выходные важные соревнования, от которых многое зависит. Как Тим будет без шарика? И как он смог от него избавиться?

Я ничего не спросила. Что Тиму сказал директор? Его отчислят? Что с ним будет? Почему избавился от шарика, ведь так рассчитывал на новую силу? Даже за последнюю неделю пытался добавить в связку какой-то сложный элемент, чтобы получить дополнительные очки для команды.

Вчера я слишком погрузилась в свои обиды, что не хотела его ни видеть, ни слышать. Ничего у него не узнала, ещё и обозвала монстром. Но почему Тим так рьяно отрицал, что сжимал меня до боли, ведь я просила его отпустить, неужели не понимал или не помнил?

Я слишком резко проснулась, словно от ведра ледяной воды, или будто вынырнула из кошмара, хоть мне ничего и не снилось. И мой мозг, подстёгнутый резким пробуждением, судорожно искал подсказки, вот-вот за что-то можно зацепиться, но ответы ускользали от меня.

Как можно не помнить, что ты делал? Аффект, лунатизм, гипноз, магия...

А ведь красные зрачки и свечение не что иное как магия. Ничем другим я это объяснить не могла. Я осторожно прокралась в коридор и достала шарики. Теперь, про себя, называла их магическими. Снова села на кровать и разглядывала их. Красный всё ещё искрился, переливался внутри и почему-то теперь пугал. А вот зелёный, наоборот, обещал успокоение.

Чтобы понять Тима, мне нужно попробовать это на себе. Сейчас я не рискнула активировать шарик, чтобы не разбудить Соню, и решила, что завтра после конференции нужно обязательно попробовать.

Как хорошо, что материалы и презентация для конференции у меня были готовы ещё с зимних каникул, иначе я бы точно не успела ничего сделать. Ещё раз полирнула речь, отправила все файлы Екатерине Сергеевне и думала отправиться к Инге, но та прислала мне сообщение, что к ней приехала мать на выходные, и они проведут их вместе.

Дома я не находила себе места, каждые пять минут заходила на страницу Тима, но он был в сети последний раз вчера. Я не выдержала и написала ему:

«Как ты? Надо поговорить, напиши мне».

Обида отступила, хоть я и смотрела теперь на «Троксевазин» со слезами на глазах. А когда хотела послушать музыку, вдруг осознала, что моя любимая группа теперь сплошь пропитана эмоциями с концерта. Слушать их я тоже не могла, все песни «Драгонсов» стали нашими с Тимом общими, сердце тут же начинало щемить и на глаза наворачивались слёзы. А с афиши над кроватью «Драгонсы» теперь смотрели на меня с осуждением.

Вчера я была уверена в своей правоте на сто процентов, а сегодня закрадывалось ощущение, что предала Тима, предала нас. Не дала ему даже объясниться, сразу же влепила клеймо монстра, отвернулась, как и все в школе.

На конференции впервые мне было всё равно. Раньше я так боялась публичных выступлений, что дрожала, словно в эпилептическом припадке. Сегодня выступила с ледяной меланхоличностью, хотя, наверное, нужно было улыбнуться, чтобы понравиться жюри. Но Екатерина Сергеевна меня похвалила, сказала, что я выглядела очень уверенной. Хотя я так не думала, мне просто было всё равно, хотелось побыстрее отделаться от этого всего и вернуться мыслями к Тиму.

Я просто варилась в постоянных мыслях о нём, не выпускала из рук телефон, но он в сети так и не появился, и, помимо щемящих чувств тоски и вины, в сердце заползла ещё и тревога.

Мне дали в итоге пятое место, но меня это не расстроило и не обрадовало. Прошло и прошло, хотя ещё пару месяцев назад я волновалась и считала эту конференцию чуть ли не судьбоносным событием.

Мы ехали с Екатериной Сергеевной на электричке назад. Мне впервые не хотелось слушать музыку, и я просто смотрела в окно на проносящийся однообразный пейзаж под размеренный стук колёс. Екатерина Сергеевна читала какую-то книгу, и я вдруг поняла, что это последний год, когда нас учит наша классная. Потом она наберёт новых детей, пятиклашек, и будет растить их. Стало грустно. Хоть мы и не были сильно близки, но постоянные подготовки к олимпиадам, конференциям и ботаника в кванториуме что-то да значили. Ей уже было за сорок, и она отличалась позитивом и добротой, хоть и могла проявить строгость, но постоянно организовывала для нас движухи, квизы, часто вытаскивала классом куда-нибудь. Я знала, что у неё две дочки, одна училась в меде, а другая ещё в седьмом классе. Всегда считала, что нам повезло с классным руководителем, я по-своему её любила, а то, что она гордилась мною, становилось лучшей наградой.

Не знаю, что меня подстегнуло заговорить, я не хотела отвлекать её от книги, да и мы особо никогда не общались на личные темы, но сейчас у меня ныло в груди.

— Екатерина Сергеевна, вы же знаете про Тимофея? Что он сделал в пятницу?

Она оторвала взгляд от книги и посмотрела на меня, вздохнула.

— Знаю, конечно.

— И? Его за это могут отчислить?

— Могут, — спокойно ответила она.

— Неужели ничего нельзя сделать, чтобы ему дали доучиться?! — наверное, вдруг сорвавшийся голос выдал меня.

— Во-первых, ничего пока не решили. В понедельник будет ясно. Я позвонила его родителям, отец сказал, что придёт. Во-вторых, зависит от того, что там с Ильёй. Он уехал в травмпункт, если он зафиксирует факт нападения в полиции, будет совсем плохо. Тимофея поставят на учёт, это ударит по репутации гимназии, и тогда его, скорее всего, отчислят.

Перспектива совсем не радовала, от Ильи можно было ожидать чего угодно. Неужели он заявит в полицию?

— А вы можете как-то повлиять, чтобы Тима... фея не отчислили?

— Я сделаю всё, что в моих силах. Конечно, я буду его защищать, — улыбнулась она. — Тимофей — мальчик добрый, спокойный. Хоть и оторванный от коллектива, но у него сплошь положительная характеристика. Единичный случай драки могут и простить, но, опять же, зависит не только от меня, но и от Ильи, и от директора, и от завуча. В понедельник разберёмся, поговорим с отцом Тимофея, с Ильёй, и сразу станет ясно — что к чему.

Я вздохнула. Отец Тимофея не будет защищать, а Илья и подавно. Тем более если директриса родственница Ковалёва, то шансов у Тима очень мало.

Тим не отвечал на мои сообщения, и это меня нервировало. Когда вернулась с конференции, взяла в руки зелёный шарик, но у меня так и не получилось его активировать, то меня отвлекла мама, потом я не смогла достаточно замахнуться, и он так и остался у меня в руке.

В эту ночь я почти не спала: то ворочалась, то проваливалась в короткий сон и тут же с тревогой просыпалась. Тим мне говорил, что должен вернуться с соревнований в ночь на понедельник, и я надеялась, что он прочтёт моё сообщение и ответит, но оно так и висело неоткрытым до утра.