Я слежу за тобой

Глава десятая

Бриллиантовый браслет сверкает на столе перед отцом и Лизетт. В Холли крепнет желание спастись бегством, но она не может просто развернуться и броситься прочь. Теперь уже слишком поздно. Спасенья нет. Сердце стучит с такой скоростью, что начинает кружиться голова. Как такое возможно? Она ведь спрятала браслет очень надежно, подсунула под свои эссе и учебники на самом дне ящика письменного стола. С какой стати Лизетт или отец вообще решили туда сунуться?

Холли не в состоянии говорить. Она не может даже двинуться. Взгляд Алексис мечется между браслетом на столе, Холли и родителями. Она подступает на шаг к Холли – едва заметный выбор стороны перед тем, как карты будут раскрыты.

– Алексис, иди, пожалуйста, наверх, в свою прежнюю половину дома, – стальным тоном произносит Джон. Его взгляд холоден и жесток. Он сидит, как статуя, посреди дивана, уперев руки в бедра. Лизетт прижимается к нему.

– Я считаю, что должна остаться, – возражает Алексис.

– Золотце, тебя это не касается, – отвечает дочери Лизетт. Глаза у нее опухшие, шапочка из черных волос в полном беспорядке.

– Побудь пока у меня в комнате, Алексис. Я скоро приду. Все в порядке. – Мозги Холли кипят в попытке найти объяснение, способное стереть с отцовского лица это ужасное разочарованное и хмурое выражение.

Алексис трясет головой.

– Я останусь здесь.

– Как знаешь, – отвечает отец и поворачивается к Холли. – Зачем? – вопрошает он, пристально глядя на дочь, как на чужую.

Холли стоит, не говоря ни слова, не в силах взглянуть на Алексис и страшась того, что произойдет дальше.

Она не может ничего объяснить. Ответа на отцовский вопрос не существует. Холли сама не понимает, для чего ей понадобилось красть значимые для Лизетт вещи и наслаждаться возможностью заставить ее почувствовать утрату.

– Я не знаю, – говорит она, злясь на то, как слабо и тихо звучит ее голос. – Мне жаль.

– Тебе жаль? И все? Что еще ты можешь сказать в свое оправдание? – требует отец сквозь зубы.

Лизетт придвигается к Джону еще ближе. Вид у нее потрясенный. И победоносный.

У Холли есть что еще сказать, но она до ужаса боится. Может быть, а вдруг отец все-таки поймет. Она наконец освободится от тошнотворного чувства, постоянно ворочающегося где-то внутри.

– Я не хочу продолжать обучение в медицинском и работать в «Хэлс Про Икс».

По исказившей отцовское лицо ярости она тут же понимает, что совершила огромную ошибку.

– Ты воровка. И лгунья, – выплевывает отец. – Ты разочаровала меня сверх всякой меры. Ты предала мою жену и опорочила честь нашего рода. И все, что ты можешь сказать, это что тебе не нужно образование, которое мы щедро тебе давали? – Взгляд Джона скользит к отметине на ключице Холли. Его лицо морщится от отвращения.

Холли почти задыхается. Честь? Она вонзает ногти себе в ладони, чтобы удержаться и не потрогать отметину. Если признать, что отец ее заметил, все станет еще хуже. Она уже и не знает, сколько отдала ради возможности принадлежать к этой семье и отцовского одобрения. Холли собирается что-то сказать, но отец еще не закончил и поднимает руку.

– Я хочу, чтобы ты сейчас же покинула этот дом. Ты отдашь мне ключи от дома, от офиса и своего джипа.

Алексис за спиной Холли охает.

– Мама… – начинает она.

– Нет, Алексис, – сурово обрывает дочь Лизетт. – Холли не может совершить преступление, украсть у меня и считать, что это нормально. У действий есть последствия. Возможно, тебе тоже не стоит проводить с ней столько времени. Мне больно говорить это, но она на тебя дурно влияет.

Алексис переминается с ноги на ногу.

– Почему вы не даете Холли объясниться? – Она поворачивается к Холли. – Ты просто взяла его на время и забыла вернуть? – Сводная сестра, как всегда, пытается спасти Холли.

– Нет, – отвечает Холли. Хватит с нее лжи. Хватит притворства. Стыд просто невыносим. Все это тяжко и унизительно. Холли достает из сумочки связку ключей и снимает с нее ключи, о которых просил отец. Она протягивает их ему. Их пальцы соприкасаются. Его руки холодны, как лед. Отец убирает ключи в карман пиджака. Лизетт кладет свою костлявую руку на отцовское плечо, а он накрывает ее своей ладонью. Жена дороже дочери. Так было всегда. Чему удивляться? Он четко сделал выбор. И уже давно.

Холли оглядывает изысканную гостиную с бежевой шелковой мебелью, величественными потолками высотой в десять футов. Ей здесь не место. Этот дом ей ненавистен, но она сама не осознавала этого до тех пор, пока не познакомилась с Голдманами.

Она смотрит прямо на двоих людей, которые должны были любить ее безусловно.

– Простите за то, что не могу быть той, кем вам хочется, – говорит она. – Я соберу вещи.

– Нет! – вскрикивает Алексис.

Но Холли качает головой.

– Все нормально, – успокаивает она сводную сестру. Затем она выходит из комнаты и направляется в свою часть дома, взбирается по лестнице и заходит в спальню, возможно, в последний раз в жизни. Как такое могло случиться? Каким образом все рухнуло в одночасье? В этом только ее вина.

Оказавшись в своей комнате, Холли садится на кровать и оглядывает бледно-розовые стены и выбранные Лизетт черствые, безжизненные картины на каждой стене. Потом, раздвинув шторы на окне, она вглядывается в темноту на другом берегу черной бурлящей реки. Отсюда ей виден дом Голдманов. В свете луны различим только силуэт его двускатной крыши.

Холли задергивает шторы и запихивает в вещевой мешок одежду, туалетные принадлежности, электронные устройства и единственную памятную вещь, которую ей хочется взять с собой, – фотографию мамы. В коридоре она прислушивается, чтобы убедиться, что все еще в гостиной. Похоже, так оно и есть. Не в силах остановиться, и в общем-то не желая, она идет в другое крыло дома, на цыпочках подкрадывается к спальне отца и Лизетт и поворачивает ручку двери. Проходит к полке-витрине в гардеробной и сдергивает оттуда оранжевую с золотыми клепками сумку «Валентино» стоимостью в несколько тысяч. Она запихивает ее в вещмешок, будто грязное белье.

Спустившись по винтовой лестнице в гостиную, Холли застает там одну Лизетт. Та сидит на диване со свежим коктейлем, будто празднует.

– Где мой отец и Алексис? – спрашивает Холли.

– Алексис ждет тебя в холле. А твой отец у себя в кабинете. Ему на тебя даже смотреть противно. Поверить не могу, что ты причинила ему такую боль. Да и мне тоже – своей единственной матери.

Холли издает резкий смешок.

– Ты мне не мать. И никогда не была ею.

Лизетт прищуривает глаза и произносит шепотом, так, что слышно только им двоим:

– Ты неблагодарная, испорченная девчонка. После всего, что я для тебя сделала.

– После всего, что ты для меня сделала? Ты считаешь нормальным то, что мне приходится делать ради этой компании и семьи? – бросает ей Холли.

Лизетт откидывается на спинку дивана.

– Не понимаю, о чем это ты.

– Может, отец заслуживает того, чтобы обо всем узнать? – дрожащим голосом произносит Холли.

Лизетт только смеется.

– Ты истеричка, Холли. И клептоманка. Убирайся.

Холли круто разворачивается, пока Лизетт не увидела, как пылает ее лицо. Возле двери ждет Алексис с телефоном в руке и черным рюкзаком у ног.

– Я вызову такси. Поживешь у меня.

Холли представляет себе жизнь у Алексис, в ее однокомнатной квартирке в полуподвале при постоянной суете и заботе сводной сестры. Она ценит, что Алексис так старается ей помочь, но есть лишь одно место, где ее будут воспринимать и ценить так, как ей того хочется.

– Я не хочу тебя вмешивать, Лекс. Со мной все будет хорошо. У меня есть место, где жить.

– Где?

– У Голдманов.

Плечи Алексис едва заметно опускаются.

– Ты уверена?

– Уверена. – Она в самом деле уверена, отвечая так. Холли знает, что Сара ее примет. Сара поймет. Пустота внутри немного отступает, когда она представляет себе, как завтра утром проснется в доме Голдманов. Джейкоб будет так рад! Ей неизвестно, как отреагирует Дэниел, но Сара все уладит. Она широко раскинет руки и обнимет ее. Именно так поступают хорошие матери.

Алексис кивает.

– Хорошо, на сегодня пойдет. Но если я понадоблюсь, звони или пиши. Что-нибудь придумаем. Вместе.

Холли силится улыбнуться, но вся правда состоит в том, что она одинока. В этом Алексис ей никак не поможет. Ее вышвырнули из семьи. Она – позор. И нет пути назад.

– Напиши, когда доберешься до Голдманов, хорошо?

– Напишу. – Она целует сводную сестру в щеку, дрожащей рукой касается своего кулона со знаком «инь», и Алексис делает то же в ответ.

А потом, оставив Алексис вместе с собственноручно учиненным беспорядком, Холли открывает тяжелую поворотную дверь и слышит, как та медленно со щелчком закрывается у нее за спиной в последний раз.

Холли идет в гараж, достает велосипед и подводит его к круговой дорожке. Запрыгнув на него, она начинает крутить педали и растворяется в темноте. Оставив дом на Капилано-роуд, где прожила всю жизнь, Холли гонит свой велосипед к новому дому и новой семье.