Я слежу за тобой

Глава двадцать седьмая

Не знаю, смогу ли я сегодня выдержать еще большее нервное напряжение, чем то, что испытала, когда вывалила Дэниелу все свои тайны и самые темные мысли. Но ради нас с Джейкобом мне все-таки придется встретиться с Тарой.

– Можем пойти навестить Коди, – сообщаю я сыну, и он тут же чересчур быстро топает вниз по лестнице. – Сходи в туалет и обувайся, а я возьму кексики, хорошо?

Джейкоб убегает. Мы с Дэниелом направляемся на кухню, и он кладет обе ладони на мою руку.

– Прежде, чем ты уйдешь, я просто хочу сказать тебе, что все, что было в Ванкувере, осталось в прошлом. Холли больше нет. А ты была права. Ей нельзя было доверять, и ты поняла это значительно раньше меня. Она бросила Джейкоба в доме одного. Она пыталась разрушить нашу семью. Но больше она не имеет к нам никакого отношения. Неважно, кто отправил это видео и сообщения. Нам они ничем навредить не могут, потому что никто из нас к этому не причастен, и нас там больше нет.

Я киваю, но страх меня не покидает.

Те видео были сняты у нас в доме, и, хотя я уничтожила видеоняни и удалила с телефона приложения, сами видеозаписи могли где-то сохраниться.

Дэниел переплетает свои пальцы с моими, подносит мою руку к губам и целует.

– Я тебя люблю. Здесь мы в безопасности. Я это знаю.

Я выдыхаю. Он хочет обо мне позаботиться. Это уже хорошо. Тогда почему я уже не могу этим удовольствоваться?

Потому что я не могу объяснить, чем вызвано возбуждение, которое чувствуется в его теле. Вот почему.

Но продолжать разговор мы не можем, поскольку Джейкоб кричит из прихожей:

– Я готов!

– Можешь приготовить ужин, пока мы будем у Тары? – прошу я Дэниела.

– Конечно.

Он снова меня целует, держа мое лицо в своих ладонях, а потом мы с Джейкобом уходим. Я нервически шагаю по газону, неся в руках блюдо с кексами для Коди.

Когда дверь открывается, меня тут же переполняет сочувствие. Тара выглядит ужасно. Волосы в беспорядке; ее обычно сияющая кожа смотрится тусклой.

– Ну как Коди? – спрашиваю я.

– Устал, но с ним все в порядке. Отек может продержаться еще пару дней.

– Я так рада. – Я неуклюже вручаю соседке блюдо. – Никаких орехов или сахара. Гарантирую.

Она изображает измученную гримасу и отходит, чтобы впустить нас в дом. Увидев, насколько напуган Джейкоб, Тара приседает перед ним на корточки.

– Ты не виноват, Джейкоб. Коди сказал мне, что это Скайлар дала ему шоколадку, а сам он знал, что не нужно было ее есть.

Джейкоб вынимает изо рта большой палец.

– Я забыл сказать ему, чтобы не ел шоколадку. Простите. – Он сует Таре собственноручно сделанную открытку. – Можно я подарю это Коди? – Он нетерпеливо подпрыгивает, стараясь высмотреть за спиной Тары своего друга. Тара принимает открытку из красной плотной бумаги и открывает. Внутри очень хорошо нарисованный баскетбольный мяч и гоночная машина, больше напоминающая хот-дог.

– Коди понравится такая красивая открытка. Он в гостиной.

Джейкоб уносится к лежащему на диване другу. Я вижу, как он вручает Коди открытку и садится рядом. Вид у сына по-прежнему обеспокоенный, что вполне объяснимо, поскольку, когда Коди поворачивает голову и смотрит на Тару, я вижу, насколько сильно у того опухли глаза и губы.

– Можно я поздороваюсь с Коди? – спрашиваю я почти так же нервно, как Джейкоб. Не знаю, почему Тара питала к нам такой интерес и зачем соврала насчет своего родства с Коди, но сам он – милый мальчонка, и он едва не умер. Сердце у меня сжимается при этой мысли.

Тара кивает.

– Пойду пока отнесу блюдо на кухню.

Я подхожу к дивану. Коди лежит опухший и измученный. Черты лица размыты.

– Привет, Коди. Как ты себя чувствуешь? – тихо спрашиваю я.

Он пытается улыбнуться.

– Хорошо. Я так рад, что Джейкоб пришел.

Джейкоб подпрыгивает, сидя на краю дивана, и я бросаю на него строгий взгляд.

– Коди нужен покой, так что никаких прыжков, понятно?

Коди смеется.

– Джейкоб не умеет быть спокойным.

Я тоже смеюсь, потому что это правда.

В гостиную заходит Тара.

– Идем, поговорим, – говорит она мне, а потом обращается к детям: – Мальчики, мы будем прямо возле дома. – Она ведет меня через прихожую к двери, и мы вместе выходим на террасу – две женщины, застрявшие каждая в своем пузыре с конфликтно-напряженным содержимым.

Я неловко шаркаю ногами.

– Я очень сожалею о случившемся с Коди. Господи, это, наверное, так ужасно получить подобный звонок из школы. Любая мать была бы без ума от страха.

Отбросив внешний лоск, мы сверлим друг друга взглядами.

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать, Сара? – спрашивает Тара.

Я покусываю себе щеку, а потом выдаю:

– Я знаю, что ты Коди не мать.

Тара медленно кивает.

– Не совсем понимаю, какое тебе до этого дело, но ты права. Я Коди не мать. Он сын моего брата. – Она поднимает палец вверх. – Коди не должен слышать этого разговора. Подожди, я закрою дверь, и присядем здесь.

Она захлопывает дверь, и мы устраиваемся в ее светло-голубых деревянных креслах. Я жду, что она заговорит первая.

– Ты постоянно смотришь на меня изучающе, будто не доверяешь, – начинает она. – Почему?

– Что, прости? – откликаюсь я. – Ты постоянно приходишь ко мне в дом, называешь моего мужа Дэнни и ходишь тайком по моему двору ночью.

– Что? Я никогда не заходила к тебе во двор без приглашения.

– Хм, но кто-то заходил. И ты солгала о том, что ты мать Коди.

Тара раздражается.

– Нет, не совсем. Я ни разу не сказала, что я его мать. Ты разве не замечала, что он называет меня Тарой? Из-за своей неврастеничности ты очень многого просто не замечаешь.

Я хмыкаю.

Тара встает.

– Такой разговор лучше пойдет под вино. Розовое, верно?

Не говоря больше ни слова, она уходит в дом и через минуту возвращается с двумя пластиковыми стаканчиками и бутылкой вина, которую ставит прямо на пол.

– Мой брат, Ник. Это катастрофа.

– Он в тюрьме, – припечатываю я, раз уж мы выкладываем все начистоту.

– Если бы так, – говорит Тара. – Тогда все было бы гораздо проще.

Теперь в замешательство прихожу я.

– Коди сказал Джейкобу, что его папа в тюрьме.

Тара вздыхает.

– Не удивительно, что он так сказал. Ник попадал туда и выходил на волю на протяжении всей жизни Коди, начиная с самого его рождения, каждый раз пропадая на долгие месяцы. – Она тянется за бутылкой, наливает в каждый стаканчик и протягивает один мне. – Ник – алкоголик и наркоман. Он занимается всем, чем только можно, и никогда нигде не задерживается надолго. И хотя он побывал в тюрьме уже несколько раз, сейчас он на воле. Кто знает, где он находится в данный момент? Мама Коди дала дёру сразу после его рождения. Так что я единственный постоянный человек в жизни мальчика.

– Значит, Коди не видится со своим папой?

Тара делает глоток из своего стаканчика.

– Уже нет. На самом деле Ник держался несколько месяцев, но потом опустошил мой кошелек и исчез, прихватив с собой игрушки и игры Коди. Это случилось около шести месяцев назад. – Она смотрит на покачивающиеся на ветру трубочки-колокольчики. – На двадцать третье у меня назначена встреча с новым адвокатом по опеке.

Двадцать третье сентября – дата, помеченная большим красным крестом в календаре на холодильнике. Я чувствую себя отвратительно. И, может, Тара права. Возможно, я параноик, потому что явно истолковала всё превратно.

– Я искренне сожалею о… том, что за тобой следила и сомневалась в тебе. Просто… у нас в Ванкувере была история с няней, и я думаю, это она посылает мне странные сообщения. А потом увидела у тебя ожерелье из «Юника», и у нее тоже было оттуда… В общем, я пришла к неверным заключениям.

– Похоже, что так. Кстати, то ожерелье подарил мне Ник. Прислал его с извинениями, когда находился в реабилитационной клинике. Я это ожерелье ненавижу. Надо его выкинуть. Но он ведь мой брат, понимаешь?

– Понимаю, – отвечаю я.

Окно на переднем фасаде дома открыто, и до меня из комнаты доносится тихий разговор мальчишек. Мы с Тарой соседки и, похоже, впервые оказываемся честны друг с другом.

– Я знаю, что это звучит безумно, но ты никогда не видела возле моего дома молодую девушку двадцати двух лет с длинными темно-рыжими волосами? – спрашиваю я.

Тара качает головой.

– Единственный чудак, что попадался мне на глаза, это тот тип напротив. Но мне кажется, он безобиден.

Я делаю глоток вина.

– Я с ним познакомилась. Эзра. Он называет себя соседским дозором.

Тара фыркает.

– Скорее соседский подглядыватель.

Я сжимаю в руке свой стаканчик и смотрю Таре в глаза.

– Кто-то замаскировал в нашем доме видеокамеры, – признаюсь я.

Тарины зеленые глаза округляются.

– Да ты что?

Я киваю.

– Я нашла их в день переезда. А что до оставшейся в Ванкувере няньки… Скажем так: наши отношения закончились очень плохо, а я очень поздно поняла, что она за человек. За ней я тоже наблюдала. Но в ее случае я увидела такое…

Тара подается вперед.

– А что именно?

– Она – секс-манипулятор. Я засекла с помощью видеоняни, как она в моем доме занималась сексом с пожилым мужчиной.

У Тары отвисает челюсть.

– Да. Когда осталась с Джейкобом на ночь.

Тара недоверчиво качает головой.

– Но для чего ей преследовать тебя сейчас?

Я пожимаю плечами.

– Без понятия. Может, я просто страдаю паранойей и все понимаю неправильно. Кажется, это входит у меня в привычку.

Тара внезапно поворачивается к окну.

– Ты ведь не думаешь, что у меня в доме тоже могут быть видеокамеры?

– Не беспокойся, я уже проверила, – говорю я.

Она смеется, и я вместе с ней.

– Я думала, ты меня преследуешь, – призналась я. – Не знаю, почему я так решила, но я правда так считала.

– Все в порядке. Я записала тебя в шпионки. Но, похоже, я была права. – Тара поднимает стаканчик. – Хорошенькая парочка.

Мы снова смеемся, но потом смотрим на дом Эзры и умолкаем.

– Но все же серьезно, откуда нам знать, что те камеры в доме установил не Эзра? Он очень жуткий. Может, нам стоит сообщить в полицию.

– Дэниел уже звонил. Они не могут арестовать человека за жуткий вид и рыже-коричневые штаны.

– И то правда, – соглашается Тара. – Сегодня был просто отвратительный день. – Она ставит свой стаканчик на пол и протягивает мне руку. – Меня зовут Тара Конрой. Я тетя Коди. Мне очень приятно познакомиться уже как следует.

Я беру ее руку в свою.

– А я Сара Голдман. Иногда мне кажется, что я худшая мать на свете.