Злачные преступления

Глава 1

— Я порву кого угодно, чтобы попасть в Стэнфорд.

За одним столиком обеденного зала резиденции директора послышался фыркающий смех.

— Давайте уже начнем играть в футбол, — прошептал другой голос. — И тогда они порвут кого угодно, чтобы добраться до тебя.

Это глубокомысленное замечание застало меня в тот момент, когда я отчаянно балансировала, пытаясь не уронить тарелку со свежими пышками и тортом-мороженое, моля бога, чтобы все это не оказалось на королевском голубом аубассонском ковре. Первый ознакомительный обед для выпускников, пожалуй, самой знаменитой средней школы штата Колорадо подходил к концу. Это был долгий вечер, и существовала только одна вещь, ради которой я была готова убить кого угодно, — горячая ванна.

— Парни, заткнитесь! — крикнул один из студентов. — Единственный, кто попадет в Стэнфорд, — это Святоша Эндрюс. Они пойдут на что угодно, лишь бы заполучить его.

«Святоша?..» — подумала я и отделила серебряным ножом последние три куска торта.

Толстые слои мятного мороженого, оплывая, стекали в темные лужицы сливочной помадки. Я быстро обслужила последний столик, за которым расположилась компания элегантно одетых тинейджеров.

Грир Доусон, облаченная в темно-зеленый шелковый костюм, который прекрасно подчеркивал ее спортивную фигуру, чопорно оперлась на спинку стула, чтобы лучше видеть основной стол. Грир, школьная звезда волейбола, была моим помощником по бизнесу: я была счастливой владельцей фирмы «Голдилокс кейтеринг». Заключив для меня договор, Грир, по-видимому, решила проконтролировать качество работы и теперь лично участвовала в обслуживании гостей. Однако вечером она уже не работала. С наступлением темноты все присутствующие, в том числе и Грир, приобрели такую театрализованную невозмутимость и щеголеватость, будто где-то услышали, что им предстоит выдержать вступительный экзамен на умение держать марку.

Мне следовало быть как можно аккуратнее с куском торта для Грир. Не дай бог осквернить им ее шелковый костюм. Шелк и мороженое — вещи несовместимые. Удерживая поднос на бедре, левой рукой я передала тарелки двум юношам, а затем аккуратно поставила десерт прямо перед Грир.

— Голди, я занята, — не глядя на меня буркнула она и отодвинула тарелку в сторону.

Директор в это время стоял перед микрофоном, прочищая горло. Покашливание отозвалось таким эхом, словно грянул гром. Шум голосов стих. Только за шероховатыми стеклами столетних окон, играя снежными хлопьями, продолжал шуметь ветер.

Я отправилась обратно на кухню. От усталости у меня ломило все кости. Это был адский обед. Конечно, сложные банкеты бывали и раньше, но обед с произнесением речи мы практиковали впервые. Я посмотрела на часы: 8:30. Подготовку зала резиденции директора и сервировку столов я вместе с двумя помощниками начала в четыре часа. Коктейли нужно было подать в шесть.

Держа в одной руке хрустальный бокал с шардоне, а в другой — шашлычок из креветок, чьи-то родители радостно обсуждали некого Тайлера, поступающего в Амхерст-колледж (ведь там учился его дедушка), и Кимберли, собирающуюся в бизнес-колледж в Мичигане (конечно, по одному из этих патентов на стипендию, чего еще можно от нее ожидать).

Большинство родителей меня игнорировали, но одной из мам — анорексично худой Роне Маренски, не терпелось посплетничать.

— Ты знаешь, Голди, — склонилась она ко мне, шурша платьем из тафты с меховой отделкой, — у нашего Брэда душа лежит к Колумбийскому университету.

Смущенный моим бесчувственным видом и опустевшей тарелкой из-под шашлычков, муж Роны, огромный, как каланча, Стэн Маренски, уточнил: «Этот университет находится в Нью-Йорке».

— А мне-то, — ответила я, — всегда казалось, что он в Южной Америке.

Выкладывая новую закуску на тарелку, я мысленно корила себя за то, что была недостаточно вежлива. Пять лет назад Стэн Маренски стремительно менял одну второсортную работу на другую, а его леденящие кровь вопли даже успели стать визитной карточкой футбольной команды юниоров Аспен-Мидоу. У Стэна были пугающие покровители, множество оппонентов, а также команда «Маренски моулерс», членом которой когда-то успел побывать даже мой сын Арч.

Я вернулась обратно в зал с тарелкой, полной креветочных шашлычков. Я старалась избегать семьи Маренски. Болезненно пережив ту весну, Арч решил больше никогда не заниматься командными видами спорта. Я не осуждала его. Сейчас моему сыну двенадцать, и увлечение спортом сменилось страстью к фэнтези, ролевым играм, магии и изучению французского языка. Я предпочитала иметь дело с темными склепами, игрушечными наручниками и макетами Эйфелевых башен, нежели вспоминать то, что было до этого. Сейчас наибольший интерес для Арча представляли две вещи: астрономические карты и сочинения Клайва Стэплза Льюиса[1]. Все время, пока Арч был маленьким, мне приходилось строчить для него рассказы о межгалактических путешествиях. Я была так занята на поприще матери, что новость о назначении Стэна Маренски тренером юниоров по баскетболу, узнала только из городских слухов.

Наверное Стэна привлекло то, что теперь его вопли смогут отражаться от стен и эхом разноситься по спортзалу.

Я больше не видела семью Маренски на обеде. И даже перестала думать об Арче, поскольку нужно было расставить десерты. Я не вспомнила о нем даже тогда, когда мне представилась возможность поглазеть на улицу сквозь кухонное окно. Но сердце мое болело. Невинно начинавшийся днем легкий снегопад теперь превратился в настоящий снежный шторм. Это грозило гололедицей и отсрочивало прибытие домой, где меня терпеливо дожидался Арч. С ним не было даже няни. Сын заявил, что будет очень рад, если я не стану беспокоиться о нем сильнее, чем он обо мне. Предполагалось, что единственное, о чем я буду волноваться, так это о высокородных чадах и их родителях, а затем о том, как мой фургон на летней резине преодолеет семь миль горного серпантина.

Были выложены две последние дорожки свежих пышек. Для того чтобы их приготовить, небольшие шарики теста опускались в кипящее масло, а затем в коричневый сахарный сироп. По настоянию директора, который совсем поехал крышей и заявил, что даже десерт должен быть полезным для здоровья, мне пришлось добавить в рецепт овсяные хлопья. Родители обязательно найдут, на что пожаловаться, — сказал он тогда извиняющимся тоном. Я вылавливала пышки, с которых струйками стекала карамель, и складывала в небольшие вазочки, наполняя каждую холодным взбитым кремом.

Я передала поднос моей помощнице Одри Куперсмит. Одри недавно пережила развод и теперь одна воспитывала дочь-старшеклассницу. Схватив поднос с китайскими вазочками так, что они задребезжали, Одри послала мне вымученную улыбку. Ее волосы были скручены в тугой пучок, напоминавший прическу Аннет Фаничелло[2]. Одри совершенно не волновали «полезные» овсяные хлопья в пышках, зато она не упускала ни единой возможности пожаловаться на бывшего мужа.

— Я так переживаю, Голди, просто не могу остановиться. Это такой важный вечер для Хизер. Но Карл даже и не подумал прийти.

— Все будет хорошо, — попыталась успокоить ее я, — разве что взбитый крем может свернуться, если мы не поторопимся.

Одри коротко всхлипнула и вместе с подносом отправилась в зал.

На окнах таяли снежные хлопья. Я протерла стекло ладонью, чтобы получше разглядеть, что творится на улице. Сначала я увидела в отражении большие коричневые глаза на веснушчатом лице тридцатиоднолетней женщины. Затем светлые кудрявые волосы, которые растрепались в ходе работы. Разве я была похожа на того, кто не знает, что Колумбийский университет находится в Нью-Йорке? Эти люди не единственные, кто имеет корочки о высшем образовании. Я закончила среднюю школу и даже год училась в одном из колледжей Семи Сестер[3]. Конечно, учеба не принесла мне ощутимой пользы, но это уже другая история.

За окнами директорского домика, огромного каменного особняка, который был построен одним из «серебряных баронов»[4] Колорадо в 1880-х годах[5], фонари освещали накатывающие волнами снежные вихри. Эта мнимая идиллия сейчас скрывала бурную историю Элк-Парка. После того как серебряные жилы истощились, все имущество было продано швейцарцу, занимавшемуся гостиничным бизнесом. Он построил около Элк-Парка отель. Местонахождение в одном дне езды от Денвера сделало гостиницу прекрасным местом отдыха для богатых денверцев. Так продолжалось до тех пор, пока между штатами не проложили хайвэи и как следствие не появилось огромное количество придорожных мотелей. Отель изжил себя. В пятидесятые годы двадцатого века его переоборудовали в среднюю школу Элк-Парк. У нее были большие проблемы с финансированием до тех пор, пока, в результате хорошо продуманной пиар-кампании и заигрывания с состоятельными благодетелями, директора Альфреда Перкинса не избрали в департамент образования. Все это позволило сделать школу настоящим «Андовером Запада» (так ее называл Перкинс). Неиссякаемый денежный поток теперь позволял директору иметь собственную «резиденцию» в бывшем доме серебряного барона.

Внезапно налетевший ветер закрутил между соснами около директорского дома белые вихри. Пока шел обед, выпало не менее четырех дюймов снега. В конце октября в Колорадо частенько бывали сильные снегопады, чему всегда радовались лыжники и денверская футбольная команда «Бронкос». Ранний снег здесь несомненно был хорошей приметой. Богатые лыжники и футбольные фанаты всегда были не прочь «заправиться» чем-нибудь, неважно, находились они на горнолыжных склонах или дома, перед широкими экранами телевизоров.

Кофейники на плите шипели и булькали. Директор Перкис сделал пугающее предупреждение: оказывается, любая неисправность с электричеством в этом старом доме могла стать для нас роковой. Для безопасности я принесла шесть маленьких кофейников вместо двух больших и за сорок минут до коктейля успела протянуть удлинители по всей кухне и коридорам к различным выходам. Родители сочли, что старый особняк с восточными коврами, античной мебелировкой и хаотичной реконструкцией очарователен. Если бы они попробовали до восьми часов вечера готовить на здешней кухне, то резко изменили бы свое мнение.

Следующей проблемой после удлинителей стал для меня поиск подходящего места для салатных тарелок и тарелок для ростбифа. На неровной поверхности рабочего стола они стояли крайне неустойчиво. Но настоящим вызовом для меня оказалось приготовление йоркширкского пудинга в духовке, у которой не было ни регулировки температуры, ни окошка, через которое можно было бы наблюдать за состоянием блюда. Когда пудинги поднялись и покрылись коричневой корочкой, я осознала подлинную ценность того, что мы называем «зеркало».

Из зала вновь донеслось внушительное директорское покашливание. Я находилась за углом с последней порцией пышек, когда директор начал говорить.

— Сейчас, когда мы готовим этих молодых людей вступить на плодовитую землю университетской жизни, где выживание зависит от способности в каждом одуванчике видеть настоящее золото…

Пожалейте меня. Директор Перкинс, предпочитавший одежду из твида вне зависимости от погоды, питал слабость еще и к длинным метафорам. Я это знала. Более того, мне уже приходилось слышать, как эти метафоры перефразировали родители. Шестой год обучения в средней школе начался для Арча плохо, а закончился просто ужасно. Однако он смог пережить обучение в летней средней школе Элк-Парк и перейти в седьмой класс. К счастью, мой богатый бывший муж принял решение оплатить обучение сына. Однако подобно Одри Куперсмит, которая занесла это в свой список претензий, и остальным разведенным женщинам, я вскоре осознала, что посещать родительские собрания мне придется одной. Я уже имела честь слышать о «пути к звездам» и «пожинании плодов своих трудов» в те моменты, когда все было хорошо, и о том, что «грянула засуха», когда дела шли не ахти.

Теперь директор Перкинс вещал о том, что «освоение пашни обучения подобно путешествию через кольцо астероидов», и для вящей убедительности подносил к глазу телескоп. Я вздохнула. Картина под названием «Галилео и обезьяны».

Я закончила расставлять десерты, вернулась на кухню и, вместе с моим помощником Эгоном Шлихтмайером, наполнила первые шесть чашек китайского черного с золотом сервиза кофе. Родившийся и выросший в Германии, Эгон обладал оливковой кожей, приятным, слегка мальчишеским выражением лица и спортивной мускулистой фигурой, которую одежда только подчеркивала. В школьной газете даже написали, что принятый недавно на работу герр Шлихтмайер широко образован и только что закончил докторскую диссертацию на тему «Форма, глупость и триумф в романе Гете „Фауст“». Как это должно было помочь ему в преподавании старшеклассникам американской истории, я не понимала. Однако это было неважно. Я вручила мускулистому «доктору» сливки, сахар и сахарозаменитель и Шлихтмайер юркнул в открытую дверь, держа поднос так, словно это была штанга. Задержав дыхание, я налила кофе без кофеина в белую и золотую чашки.

Я взяла поднос и вошла в зал как раз в тот момент, когда директор отправлял слушателей в путешествие по «галактикам во вселенной возможностей».

Направилась я прямиком к столику, за которым в глубоком унынии сидел еще один мой помощник Джулиан Теллер. Джулиан оканчивал последний класс средней школы Элк-Парк и был горячим поклонником здорового питания. Он профессионально занимался плаванием на длинные дистанции и, готовясь к соревнованиям, всегда коротко подрезал свои светлые волосы. Последние четыре месяца он жил вместе со мной и Арчем, отрабатывая арендную плату готовкой и помощью в качестве официанта. Так же как и Грир Доусон, вечером он не работал, поскольку мероприятие было очень важным для него. В течение обеда я старалась время от времени ободряюще ему улыбаться. Однако мои «послания» оставались без ответа. Несмотря ни на что Джулиан выглядел так, словно находился в агонии. Если я спрашивала Джулиана, не желает ли он кофе, парень отстранялся от мило беседовавшей с ним девушки и впадал в ступор.

— С тобой все в порядке? Может, помочь чем-нибудь?

Я покачала головой. В принципе его проблема была ясна. При взгляде на тарелки с ростбифом у Джулиана пропадал аппетит. Я предложила принести бургундского тофу, который мой друг прошлым вечером оставил в холодильнике, но он отказался.

Джулиан сел обратно и посильнее укутался в серый двубортный пиджак, купленный им в секонд-хэнде в Аспен-Мидоу. При подготовке к обеду Джулиан старательно повторял положение, занимаемое каждым из тридцати старшеклассников. В большинстве школ, заметил он, ученики не разделяются по статусу, но средняя школа Элк-Парк — не большинство. Все смеются над этим, но тем не менее продолжают оценивать друг друга. Джулиан по его подсчетам оказывался вторым в классе. Однако, как ни крути, было очевидно, что, помимо прочего, для получения бакалаврской степени ему потребуются баксы, отсутствие которых явно не скроет поношенный костюм.

— Спасибо за предложение, — прошептала я, — кофе для остальных уже готов…

Двое родителей возмущенно фыркнули.

— Вы способны приносить кофе тогда, когда нужно? — требовательно сказала Рода Маренски, встряхивая окрашенными в каштановый цвет волосами. Она все еще не могла простить мне высказывание по поводу Колумбийского университета.

Я кивнула и с шумом поставила черную с золотом чашку рядом с ее ложечкой. Была бы моя воля, я бы запретила людям с расшатанной нервной системой употреблять кофеин.

Джулиан посмотрел на меня, неодобрительно подняв одну бровь. Я инстинктивно поежилась, представив, как он с такой стрижкой выйдет на улицу. В такую снежную бурю у него голова мгновенно замерзнет.

— Вы уже принесли нам кофе или только подумали об этом? — издевательски прошипела Кэролайн Доусон, мама Грир.

Кэролайн было пятьдесят пять и фигурой она напоминала грушу, тем не менее на ней был шелковый костюм цвета бургундского вина, того же фасона, что и у дочери. По сравнению с атлетически сложенной Грир, Кэролайн в таком наряде смотрелась странновато. После того как эта дама сделала язвительное замечание, ее муж подарил мне кроткую и добрую улыбку, как будто бы говоря: «не переживайте, по крайней мере, вам не приходится с ней жить». Я поставила перед Кэролайн белую чашку, с ужасом думая о том, что вскоре мне снова придется обслуживать этих людей. Может быть, к этому моменту кофе без кофеина хоть немного смягчит их темперамент.

— Выпускники школ, поступающие в колледж, подобны… — директор выдержал паузу. Все застыли в ожидании. На моем подносе осталась последняя чашка кофе, которая уже могла бы быть на столе. — Морским окуням, направляющимся из бухты в открытый океан…

Ох-ох-ох, я мечтала о том, чтобы поставить наконец чашку и отлучиться на кухню за последней партией кофе. Чтобы вернуться сюда с глупой улыбкой и рыбьим выражением на лице.

— Фактически, — значительно произнес директор, едва сдерживая смех, который порой все-таки прорывался в микрофон и звучал как электронная отрыжка, — именно поэтому эти группы окуней называют косяками, не так ли?

Никто не засмеялся. Я поджала губы. Пора привыкать к этому. Еще пара ознакомительных обедов в колледже плюс шесть лет до того момента, когда Арч завершит обучение. Впереди горы метафор, моря сравнений… И желательно вагон затычек для ушей.

Когда я вернулась из кухни обратно в зал, Джулиан выглядел еще хуже, чем раньше. Директор Перкинс решил осветить неприятную тему финансовой помощи школе. Эта тема не вызывала «аппетита» даже у собравшихся здесь богачей, поскольку они считали, что если человеку перевалило за семьдесят, у него нет шансов привлечь денежные вложения. Перед обедом директор прямо заявил, что вести подобные переговоры не веселее, чем согласовывать расходы на республиканском съезде. Этим вечером единственным взрослым, не вздрагивающем при слове «надо», была старший консультант колледжа — мисс Сьюзен Феррелл собственной персоной. Эта дама была приятной женщиной и учителем с активной жизненной позицией, она также являлась консультантом Французского клуба и новой близкой знакомой Арча. Я запомнила выражение лица Джулиана. В его глазах застыла тревога. В средней школе Элк-Парк ему позволяла учиться стипендия, которую ему предоставили за его способности. Однако беспечальная жизнь грозила закончиться в этом году, и он мог либо вновь обрести государственную поддержку, либо навсегда потерять ее.

— Конечно, — монотонно вещал Перкинс, — деньги не падают с неба, как дождь на Амазонке, точнее…

Остановившись на середине сравнения, он задумался, что в нем не так.

— Точнее, не льются как из ведра, подобно дождям на Амазонке…

— Ох, кажется, я нашел верное метеорологическое сравнение!

— Я имею в виду, даже на Амазонке деньги не падают с неба…

Грир Доусон прыснула. За соседним столом захихикал молодой человек в бежевом льняном костюме.

Директор прочистил горло, вновь издав ужасный булькающий звук.

— Без шуток, на Амазонке…

Мисс Феррелл встала и направилась к микрофону. Перкенс окончательно запутался в метафорах и теперь только беспомощно смотрел на своего консультанта, беззвучно моля о помощи.

— Спасибо, Альфред, это было внушительно. Молодые люди уже знают, что у нас будет встреча на этой неделе, на которой мы обсудим вступительные сочинения и сроки сдачи, — Сьюзен Феррелл обвела взглядом взволнованные молодые лица и едва заметно улыбнулась. — Мы также организуем дополнительные собрания, чтобы составить списки.

В зале стало шумно. «Списки» на языке мисс Феррелл означали характеристику, данную каждому ребенку. Они говорили о том, насколько ваш ребенок подходит на роль студента этого учебного заведения. Средняя школа Элк-Парк должна была стать для ученика мостиком в колледж. Джулиан рассказывал, что в школе могли и не ощутить «пригодности» ученика к дальнейшему обучению. Тогда ему отказывали в рекомендациях, даже если он способен был пожертвовать в библиотеку книгу Гарриет Бичер-Стоу[6].

— Сейчас будет еще одно объявление, и это последний выступающий, — Феррелл лучезарно улыбнулась. — Ваш одноклассник, Кит Эндрюс, назван стипендиатом национальной премии.

Мисс Феррелл активно захлопала. Выпускник, тощего вида парень, стоял потупив взгляд. «Святоша Эндрюс» — вспомнила я. Мальчика действительно окружал некий ореол святости, однако, возможно, это было присуще всем лучшим ученикам. У Кита была несоразмерно маленькая голова, а коротко подстриженные, в противоположность длинноволосым одноклассникам, светло-коричневые волосы в свете ламп сияли подобно нимбу. Одежда Кита Эндрюса особенно ничем не выделялась. На нем был костюм свободного кроя из мерцающей ткани, словно снятый с Лоуренса Уэлка[7].

Кит взял микрофон, продемонстрировав публике тонкое запястье. Родители вытянулись по стойке «смирно». В этот момент они мечтали о триумфе собственных детей, а не какого-то выскочки, вырядившегося в полиэстер.

— Кто такой образованный человек? — голос Кита оказался неожиданно глубоким и составлял сильный контраст по сравнению с его щуплым, угловатым телом.

Меня посетило внезапное озарение: своей неуклюжестью, потупленным взглядом и отсутствием даже намека на спортивность Кит Эндрюс напоминал мне Арча. Неужели так будет выглядеть мой сын через шесть лет?

За одним из столиков раздался взрыв хохота, это смеялись старшеклассники. Глаза мисс Феррелл, стоявшей за Китом, сузились так, что стали похожи на щелочки. Воздух наполнился шепотом родителей.

— Современное слово «образование» происходит от латинского «вести», — не отвлекаясь, продолжал Кит. — Образование — это не просто «корочка», обучение должно воодушевлять и рождать в нас стремление к самосовершенствованию, — усмехнувшись, сказал он.

В ответ зазвучало еще больше смешков, а над главным столом прокатился рокот недовольства. Даже я понимала, с чем это было связано: в последнем номере «Денвер пост» вышла статья, в которой сравнивались аттестаты выпускников средней школы Элк-Парк с аттестатами выпускников обыкновенных средних школ. К огромному горю директора Перкинса, дипломы средних школ ценились гораздо выше.

Кит продолжал.

— Считаете ли вы, что образование можно получить лишь в престижной школе? А может быть, погоня за «крутыми корочками» — всего лишь способ тешить собственное эго? — Родители начали недоуменно переглядываться. Кит вступал на крайне зыбкую почву: — На мой взгляд, получая образование, следует более всего сосредоточиться на процессе, не думая о том, что будет в конце…

Кит продолжал говорить, когда я вернулась на кухню с пустыми тарелками из-под десерта. Теперь нужно было упаковывать грязную посуду и начинать собираться домой. Как и ожидалось, на старинной кухне директорского домика посудомоечная машина отсутствовала.

Когда я вернулась с кофейниками в зал, для того чтобы снова наполнить чашки, Кит пребывал в крайнем возбуждении.

— Спросите себя, чиста ваша совесть или осквернена ложью? Что для вас обучение — билет на престижную работу или образование на всю жизнь? Будем надеяться, что верно последнее. Спасибо.

Охваченный одновременно смущением и удовольствием и сопровождаемый редкими аплодисментами, Кит отошел от микрофона. На мой взгляд, чересчур слабая поддержка, хотя возможно это было обусловлено тем, что выступление Кита более напоминало предвыборную кампанию, нежели благодарственную речь выпускника.

— Ну что ж, еще увидимся… — сказала мисс Феррелл, — и, дорогие абитуриенты, не забывайте, пожалуйста, проверять на этой неделе расписание, чтобы все попали на собрания.

Мои помощники упаковывали чашки, блюдца, десертные тарелки и вилки. Я тем временем направлялась обратно на кухню, сжимая в руках поднос. В прихожей шумели и ругались люди, пытающиеся отыскать в суматохе свои пальто и обувь. Легкий шум постепенно перерастал в настоящий грохот.

А затем вокруг стало черным-черно.

— Что за… — Я не могла быть виновата в том, что вылетели проклятые пробки. Я уже отключила все кофейники.

Внезапно послышалась какая-то возня, и темноту наполнили крики. Спотыкаясь, я дошла до кухни и попыталась что-то разглядеть. Но не увидела ни печи, ни холодильника, ни какой-либо другой техники. Я с трудом видела свой поднос, что уж говорить об остальном. Мне было страшно просто сделать шаг в любую сторону.

— По-видимому, это последний раз, когда директор пригласил нас в гости, — гаркнул женский голос.

Затем вновь послышалось шебуршание, сопровождаемое скрипом стульев и взрывами смеха. Из открытой двери или окна потянуло холодным воздухом.

— Подождите, подождите, минутку, сейчас мы как-нибудь все осветим, — воскликнул мужчина голосом, похожим на директорский.

Снова возня, глухой стук, нечто похожее на крайне затейливое проклятие, а затем около меня вспыхнул яркий свет. Державший его человек прошел по скрипучему линолеуму коридора, а затем сбежал вниз по деревянным ступенькам в подвал.

Где-то вне гостиной и обеденного зала все громче звучали взрывы хохота и разговоры, словно люди решили таким способом выразить протест против глухой темноты. Через несколько секунд светильники защелкали и вокруг вновь стало светло. В прихожей зазвучали крики радости и вздохи облегчения.

Я огляделась в поисках моих помощников. Вместе с Эгоном Шлихтмайером и Одри мы быстренько вынесли из кухни остатки посуды и упаковали ее в картонные коробки. Я поблагодарила ребят и пожелала им побыстрее добраться до дома; дороги обещали быть просто ужасными. Убрать коробки в багажник я могла и сама. Около массивных деревянных входных дверей гости прощались и желали друг другу всего наилучшего, радостно надевая свои меховые и кашемировые пальто. После того как мои помощники отбыли домой, я вернулась на кухню — и каково же было мое удивление, когда за одним из рабочих столов я увидела Джулиана.

— Привет, давай я тебе помогу, — заявил он, поднимая коробку с противенями. — Это просто кошмар! Весь вечер в одно ухо какой-то подросток сначала рассказывал мне о том, как его приятели отдали тысячу долларов, чтобы сдать экзамены, а затем допытывался, не знаю ли я антонима к слову «обходительный». А какая-то девчонка жужжала мне во второе ухо о том, что все женщины в ее роду с начала времен учатся в Колледже Смита[8]. В конце концов я ответил ей, что все эти женщины, должно быть, давно старушки. Однако прямо перед тем, как она собралась свинтить, выключили свет.

Джулиан оглядел расставленные по всей кухне коробки.

— Может, запечатать их?

— Было бы неплохо.

Джулиан запечатал крышки всех коробок с кофейными чашками. Когда толпа в прихожей разошлась, я потащила первую коробку со столовым серебром к выходу. Директора нигде не было. Возможно, он уже спал и видел сон, в котором придумывал новую метафору, к примеру, о Млечном Пути.

Со стоном я открыла тяжелую входную дверь. Острый порыв холодного ветра заставил меня поежиться, и я пожалела, что оставила жакет в машине. По крайней мере, снегопад уже прекратился. Я решила, что доберусь до дома так быстро, как только возможно. К тому же мне еще предстояло перемыть шесть коробок грязной посуды.

По морозному небу проплывали громады подсвеченных облаков. Из-за края одной из таких громад внезапно выглянула луна, и на западе стали видны силуэты гор. Блестящий снежный пейзаж простирался от директорского домика насколько хватало глаз и напоминал измятую белую бумагу. Темные следы на снегу образовывали дорожку, ведущую к машине и обратно. Когда я пошла к ней в первый раз, то врезалась в сугроб, и тяжелая коробка выскользнула у меня из рук. Держать коробку приходилось, просунув руку в узкую металлическую щель. Ругнувшись, я решила в первый раз за вечер устроить себе передышку. Я глубоко вздохнула, и изо рта вырвалась струйка пара, а затем огляделась вокруг. Налипший на ветви сосен снег время от времени сыпался на крышу директорского дома. Небольшая роща напоминала ледяной замок из яйца Фаберже. В конце рощи лежали забытые кем-то перевернутые санки. Скрипнув зубами, я попыталась подсунуть руки под коробку, чтобы создать подобие рычага. Я сделала глубокий вдох, взяла замерзшими пальцами коробку и направилась к машине.

Идти пришлось медленно. Снег попадал мне в туфли, ужасно мерзли лодыжки. Дойдя до парковки, я поняла, что на машине образовалась трапециевидная шапка снега. Чтобы разогреть машину, требовалось как минимум минут пятнадцать. Я поставила коробку внутрь фургона, а двери оставила открытыми. Луна спряталась за облако, и от внезапной темноты по спине у меня пробежала дрожь.

Я открыла водительскую дверь, завела двигатель и включила в машине свет. Внезапно показалось, что снега на соснах стало еще больше. За перевернутыми санками, наполовину засыпанными снегом, лежало чье-то пальто. Я застонала.

Одним из неприятных моментов в работе организатора банкетов является то, что в конце мероприятия тебе всегда приходится собирать забытые и потерянные вещи, из которых потом образуется целый склад.

При слабом свете салонной лампочки я шла сквозь рощу по снежным заносам туда, где цепочка следов обрывалась. Спустившись вниз по небольшому склону, я дотянулась до краешка пальто. Оно оказалось засыпано снегом. Возможно, оно было вытянутое или дырявое. Я смахнула часть снега. Что-то было не так. У меня никак не получалось вытащить это пальто. Оно было чересчур тяжелым. Замерзшими пальцами я попыталась нащупать края.

В окружающей тишине я слышала только свое надсадное дыхание. Ночной воздух был просто ледяным. Перед тем как луна скрылась в следующий раз, я сумела перевернуть нечто очень большое и тяжелое.

Это было не пальто. Это был Кит Эндрюс. И под его головой на снегу темнело кровавое пятно. Я попыталась прощупать пульс. Его не было.