Злачные преступления

Глава 6

Я еле сдержала крик ужаса.

— И что было с Арчем, когда он увидел это?

Мисс Феррелл ответила не сразу. Отвратительная змея длиной не менее двух футов раскачивалась из стороны в сторону. Она была подвешена за крючок, предназначенный для пиджака.

Мисс Феррел прикрыла глаза.

— Поскольку мой кабинет оказался рядом, Арч обратился ко мне.

У меня закружилась голова. Чтобы не упасть, я прислонилась спиной к серой металлической двери находившегося рядом шкафчика.

— С ним все было в порядке? Он был сильно расстроен? — добавила я уже более спокойно.

Мисс Феррелл покачала головой. Во мне проснулось чувство горячей симпатии к ней, как к учителю.

— Естественно, он был несколько шокирован. Я рассказала директору.

— Да, хорошо, — в уголках глаз у меня скапливались слезы. Я была поражена тем, как сдавленно прозвучали мои слова.

«Держись, только держись, — твердила я себе. — Что сделал Перкинс? Почему утром он ничего не сказал? Что вообще происходит?»

Сьюзан Феррелл поджала губы. Пучок волос, обвязанный красным шарфом, слегка дрогнул.

— Мистер Перкинс сказал, что это всего лишь одна из проказ семиклассников, поэтому мы не стали придавать инциденту слишком большое значение.

Не желая соглашаться с такой трактовкой событий, я тихо сказала, что попытаюсь еще раз поговорить с директором.

— Он все еще у себя в кабинете? — спросила я у секретарши.

— Он говорит по телефону. Если вы подождете минутку…

Я направилась мимо нее.

— Простите, сэр, — рявкнула я так, что мне позавидовал бы любой моряк, — мне надо с вами поговорить.

Перкинс слушал бормотание в трубке, разглядывая полотно с изображением Биг-Бена.

— Да, Нел, еще увидимся. Да, конечно, передавай всем мои лучшие пожелания. Будем как… книжные черви на празднике…

В этот момент директор заметил мое присутствие. Спустя секунду его седые брови удивленно поднялись. Нел висела на трубке. Праздник книжных червей я подпортила.

— На празднике живота. Та-та, — сбивчиво закончил директор и положил трубку.

Затем он сложил руки в замок и изучающе меня оглядел. В его глазах читалась усталость.

— Да? Ты хочешь обсудить пятничное мероприятие в «Таттеред кавер»? Или маффины для перекуса перед экзаменами? Что-то еще?

— Когда вы рассказывали мне о неудачах сына на учебном поприще, вы забыли упомянуть о том, что кто-то угрожал ему и даже засунул в шкаф мертвую змею. После этого вы смеете утверждать, что у Арча проблемы с общением? Вы не только мастер метафор, Перкинс, вы еще и гроза эвфемизмов.

Выражение лица Перкинса не изменилось. Он расцепил пальцы, открывая ладони, — жест, который должен был означать открытость и дружелюбие.

— Если бы у нас были какие-то идеи…

— Вы пытались найти виновного? Или все еще подыскиваете идеи?

— Миссис Корман, в седьмом классе…

— Во-первых, фамилию Корман я уже не ношу. А во-вторых, у вас в школе недавно произошло убийство. Если быть точнее, оно случилось в вашем доме. В-третьих, в ночь убийства кто-то кинул камень в окно моего дома. Вы не вправе утверждать, что змея — обычная детская шалость. Эта школа небезопасна!

— Ах, — директор нервно поджал губы и протер очки. В эту минуту он являл собой воплощенный образ печали. Растрепанная седая шевелюра могла бы принадлежать клоуну. — Голди, ты и впрямь так считаешь? Я верю, что наша школа вполне безопасна. То, что произошло с Китом… Это выбивается из порядка вещей.

Я сглотнула.

Директор Перкинс забарабанил пальцами по деревянной крышке стола цвета махагон.

— Подростки, — выспренно произнес он, — их увлекают антисоциальные поступки, так всегда было. Если мы становимся слишком авторитарны, они простестуют с помощью еще более антисоциального поведения или с помощью наркотиков. Посмотри вокруг, — Перкинс развел руками, демонстрируя элегантную обстановку, — ты видишь где-нибудь граффити? Здесь нет ничего бунтарского. Это потому, что мы создали школу, в которой ученикам незачем бунтовать.

— Спасибо, господин Фрейд. Только угрозы — это похуже граффити, вы не согласны? Возможно подростки бунтуют другими способами, о которых вы не знаете. Убийство, господин директор. Гремучие змеи. Поэтому давайте вернемся к тому, что является вашими обязанностями, а именно, попытаемся отыскать того, кто…

Директор махнул рукой.

— Нет, нет, нет, это просто невозможно, Голди. Мы не будем вводить комендантский час, и не станем выискивать преступников. Мы будем изыскивать возможности. Этот… инцидент с рептилией должен рассматриваться вашим сыном как вызов, социальный вызов. Это прекрасная возможность для юного Арча научиться справляться с враждебностью. Я пытаюсь объяснить вам то же, что и многим другим родителям, — мы не в состоянии ввести закон о моральном поведении, — на лице Перкинса вновь появилась покровительственная гримаса, — и мистер Фрейд не мое имя, прошу меня извинить.

Прелестно! Социальный вызов. Не можем ввести закон о морали. Я остановилась в дверях.

— Скажите мне, мистер Перкинс. Почему вы тратите столько времени на поиски денежных вливаний для школы? И совершенно не беспокоитесь при этом о ее ухудшающейся репутации?

— Потому что деньги это… — директор на мгновение задумался, — деньги это возможность давать детям лучшее образование, какое только возможно. А репутация — это как сияние…

— Действительно? Ну хорошо. У вас может быть огромный ком денежных возможностей, мистер Директор, сэр, однако без морали он разобьется в лепешку. Сияния иллюзорны. Ищите другой путь. Даже рептилия способна понять, когда она увязла в грязи. Та-та.

Вернувшись домой, я постаралась забыть о школе и направила все мысли на клериканский обед, который должен был состояться через четыре дня, пятничную книжную вечеринку и субботний завтрак перед экзаменами. Спасибо господу Богу, на обед я была приглашена к Шульцу. Однако до этого момента мне нужно было успеть составить несколько меню и переговорить с Арчем с глазу на глаз.

На клериканский ланч я решила приготовить тосты с соусом песто, флорентийским судаком и фруктовым салатом. Оригинальный рецепт «Пирога прощения и примирения» гласил, что его использовали в качестве символа покаяния.

Легенда гласила, что однажды преступник — французский пекарь, живший в тринадцатом веке, признался в воровстве хлеба. В качестве епитимьи местный священник приказал ему в среду угостить всех жителей деревни сладкими пирогами. Что он и сделал. Я не могла не согласиться со священником, наказание всегда должно соответствовать преступлению.

На книжных чтениях я решила предложить взрослым свежие сыры — горгонзолу, бри и камамбер, а для детей приговить шоколадные бискотти — такие, чтобы могли заменить трюк-или-угощение.

С утра пораньше после пятничных чтений я решила угощать выпускников горячей кукурузой, черникой и маффинами с овсяными хлопьями и отрубями. Завтрак должен был состояться в четыре утра. Такое расписание грозило сделать из меня настоящего зверя.

Арч зашел в дом, с трудом волоча ноги, и тяжко вздохнул. Этим летом сын окончательно попал под влияние Джулиана. Сын категорически отказался от ношения спортивных костюмов и теперь тщательно следил за тем, насколько цвет брюк сочетается с цветом рубашки, предпочитал кожаные куртки и мешковатые брюки, купленные в магазине рядом с домом. Сегодня на Арче была надета одна из трех голубых рубашек, однако ее концы неаккуратно выглядывали из-за пояса серых хлопковых брюк. Лицо сына поражало неестественной бледностью, а глаза — краснотой.

— Я видела змею.

Сын швырнул тяжелый портфель с книгами на кухонный пол. Портфель стал еще одним новшеством, пришедшим на смену рюкзаку, с которым Арч ходил в младших классах. Смена сумки, однако, никак не повлияла на частоту использования учебников. Арч тяжело плюхнулся на стул. Он не смотрел на меня, однако краешек губ нервно подергивался.

— Арч, возможно, ты догадываешься, кто мог…

— Мама, перестань!

— Я же боюсь за тебя! А это послание на стене! О какой болтовне идет речь? Какие-такие вещи ты можешь разболтать?

— Мам, перестань, я уже не ребенок!

Разговор выбил нас из колеи.

— Где Джулиан! — спросила я.

Джулиан должен был довезти Арча до дома.

— Давай ты оставишь меня в покое, и я пойду в редакцию газеты, — Арч поправил очки и снова вздохнул, — в «Маунтен джорнал», идет? Можно? Есть я не хочу.

Я проигнорировала эту фразу.

— Арч, нам нужно поговорить о твоей успеваемости.

— Седьмой класс — самый тяжелый. Давай о своей успеваемости буду волноваться я.

— А ты о ней волнуешься? Остальные учатся так же отвратительно? — стараясь смягчить тон, я добавила уже спокойнее: — Может, нам стоит вместе поработать над этим?

— Прекрасно! Просто супер! — на худом бледном лице Арча читалась нервозность. — У меня был кошмарный день, но ты сделала его просто невыносимым!

— Ничего подобного, — от слов сына меня затрясло, — я всего лишь пытаюсь помочь!

— Конечно! — голос Арча сорвался на крик. — Именно так это и выглядит!

Это было уже чересчур для моей психики. Я посмотрела на часы: 4:45. Рановато для выпивки. Я шлепнула на тарелку сосиски, приготовила шпинат с домашней лапшой и оставила мальчишкам записку о том, как разогревать ужин. Все это время меня не оставляли мысли о том, что хорошо было бы найти где-нибудь статистику самоубийств среди родителей, имеющих детей-подростков. Однако будучи матерью-одиночкой, я не могла позволить себе чтение нотаций. Правда, если дела пойдут хуже, разговор придется возобновить.

В конце концов, Арч не виноват ни в брошенном камне, ни в появлении злосчастной змеи.

Взяв себя в руки, я поняла, что мне стоит заняться делами. Я перемешала масло с мукой, взбила полученную массу с молоком, добавила тмин, изюм и яйца. Должно было получиться густое тесто для ирландского содового хлеба. Засунув круглый противень с тестом в духовку, я отправилась в ванную комнату — горячая ванна с пеной должна была привести меня в чувство. Ароматный хлеб и приятно пахнущий ресторатор — о чем еще мог мечтать Том Шульц? Но об этом лучше было не думать.

Хлеб был готов, и я пошла одеваться. Надев пальто, перчатки и меховые наушники, я вышла на улицу. После двухдневной передышки погода снова испортилась. Вершины гор были окутаны серыми, похожими на дым облаками. Градусник показывал минус пятнадцать. Красный восход создавал ощущение тревоги. Когда я вышла на крыльцо, с неба падали хлопья снега. Порыв холодного ветра заставил меня поплотнее прижать теплый круг хлеба к груди. Увидев на улице Джулиана, я сильно обрадовалась. У нас не было времени поговорить, однако теперь у меня появилась возможность выпросить у него для поездки «рейнджровер». В голове тут же нарисовалась упоительная картина внезапно начавшейся вьюги, которая позволила бы мне остаться у Шульца на ночь.

Управлять «рейнджровером» было все равно, что сидеть за рулем танка. Однако к тому времени как я выехала на Мейн-стрит, мои мысли переключились на моего знакомого следователя по убийствам.

Быть с Шульцем это так… Переключение на третью скорость позволило «рейнджроверу» преодолеть колею грязи. Так… интересно.

Мое эмоциональное состояние колебалось от оцепенения до ненависти, смешанной с чувством обиды. В такие моменты казалось, что из меня высосали всю энергию и сил на выстраивание личной жизни не осталось. Я навеки зареклась выходить замуж. Когда-то я была неплохим, полным веры в лучшее воскресным школьным учителем. С тех пор прошло много времени, и моя клятва вполне оправдывала себя во всем, что касалось физических отношений. Меня все устраивало. По крайней мере, я так думала.

Тот факт, что однажды вражда с Джоном Ричардом пошла на убыль и он начал еженедельно докучать мне, показался мне очень странным. Однако Марла заявила, что никакой странности тут нет. Произошло это на одной из встреч, где мы, будучи экс-супругами Кормана, частенько обсуждали нездоровые семейные взаимоотношения. В то же время с некоторых пор я начала испытывать странное сексуальное томление. Встречаясь с Шульцем, я не забывала держать дистанцию, но в качестве психолога меня ожидал полный крах. Когда Арч начал заниматься плаванием, я была поражена тем фактом, что неестественно улыбающийся мне тренер совершенно не вызывал у меня протеста. Потом появился учитель рисования, которому мне приходилось иногда помогать. В тот момент, когда он медленно переходил от одного ученика к другому, исправляя ошибки, я была не в состоянии оторвать взгляд от его накачанного зада.

Марла говорила, что так себя вести стыдно. При этом сама она не испытывала таких страданий. Марла решила, что раз уж ей больше никогда не выйти замуж, отпущенное время надо проводить с пользой. И проводила, в то время как я продолжала вздыхать о тренере по плаванию и об учителе рисования.

А потом я встретила Шульца с его представительной наружностью и зелеными, цвета морской волны, глазами.

Пока «рейнджровер» скользил сквозь крутящиеся снежные вихри, я вспоминала, как однажды летом так же ехала одна в пристанище Тома Шульца. «Пристанище» представляло собой роскошный двухэтажный дом, сложенный из великолепно обработанных бревен. Шульц купил его на аукционе Внутренней налоговой службы после того, как известного архитектора привлекли за неуплату налогов. Теперь архитектор вырезал тарелки в исправительном доме, а Шульц после хаоса, царившего в офисе шерифа, мог наслаждаться уединенным прибежищем в окружении камней, тополей и сосен.

В тот вечер, четыре месяца назад, Шульц организовал потрясающий обед, который должен был привести меня в чувство после денверской истории с «Фри беарс». Это название я постаралась забыть. В тот же вечер наш разговор принял серьезный оборот — Шульц рассказал мне о своей единственной невесте. Двадцать лет назад она уехала во Вьетнам работать медсестрой и погибла во время обстрела. Неожиданное появление Арча заставило Шульца прервать рассказ. Из интимной встречи наше свидание перешло в категорию обеда на троих.

С тех самых пор Шульц больше не разу не спрашивал, не хочу ли я сменить фамилию и снять с себя груз проблем. Предыдущий отрицательный ответ он воспринял с достоинством, но его взгляд разбил мне сердце.

Несмотря на чувства к Тому, рана, которую нанесло мне замужество с Джоном Ричардом, все еще кровоточила. Многие мои знакомые жаловались на одиночество, и все они были разведены. Однако я переживала самое сильное одиночество, отсутствие любви и чувство заброшенности, будучи замужем. Поэтому теперь институт брака для меня не существовал, чего нельзя было сказать о мужчинах.

Умом я понимала, что это неправильно. В то же время я отчаянно не хотела оказываться в ситуации, которая показала бы настоящую цену моей позиции.

Я снова включила третью скорость — на дороге было грязное месиво. Воспоминания невольно возвращались в тот день, когда град ударов Джона Ричарда заставил меня с воплями носиться по кухне, а потом и бить кулаками по полу. Тело охватила дрожь.

Остановившись у обочины, я открыла окно. Спокойнее, девочка. Падающий снег издавал едва слышный шелест. Вслушиваясь в этот звук, ощущая снежинки на лице, я потихоньку приходила в себя. Окинув взглядом белый пейзаж, я глубоко вздохнула. А затем я увидела на дороге нечто, наполовину засыпанное снегом.

Это был мертвый олень. Я немедленно отвернулась. Это было ужасное зрелище и, к сожалению, довольно часто встречающееся. Шум приближающихся машин оглушал оленей и лосей так, что они не успевали избежать столкновения. Иногда израненные, окровавленные туши днями лежали на дороге, в их коричневых потухших глазах отражалась застывшая боль.

Ох, господи, почему я одна нашла Кита Эндрюса? Успел ли он хоть раз в жизни почувствовать себя нужным и любимым? Волна человеческой ненависти настигла его слишком быстро, и сейчас его родители возвращаются из Европы, чтобы похоронить сына.

После разрыва с Джоном Ричардом мне казалось, что у меня оторвали половину сердца и теперь эта вторая искалеченная, израненная половинка уже никому никогда не понадобится. Я была уверена, что исцелить мое сердце никому не под силу. Оно стало подобно оленю, брошенному на обочине дороги — окровавленному и мертвому.

— Возьми себя в руки! — с этой мыслью я завела двигатель и выехала на дорогу.

Вечер с Шульцем не заслуживал подобных эмоций.

«Это всего лишь обед, Голди, — подумала я, — ты сама решаешь, что делать».