Ася

Глава 13 Давай мириться, женщина?

Что такое? С ним все в порядке? Чего он на меня уставился, словно видит в первый раз? Вернее… О, Господи!

— В чем дело? — цежу, растаскивая зубами фильтр сигареты.

— Порезался, когда брился? — Фролов кивком указывает на мою щеку, которую я как будто прячу, по крайней мере, эту половину своего лица стараюсь держать в тени, и как говорят, не отсвечивать тем, что там ярко полыхает и чуть-чуть сочится. — Бандитская пуля, шеф? Или самолет заходил на посадку, а ты, как тот сантехник-неудачник, раззявив рот, стоял и создавал преграду для сверхзвуковой машины? Чирк — и у тебя глубокий шрам на нежной коже. М-м-м? Больно? Комарик прокусил твою щетину? — с причмокиванием затягивается никотином.

— На хер пошел… — шиплю, не раскрывая рта, зато сильно вздергиваю губы, демонстрируя ровный ряд зубов.

— Э-э-э-э, как некультурно, Костик. С кошкой, что ли, дрался? И чего вы там не поделили? Ты нассал в ее лоток, а потом, закапывая влажную гранату, разбросал наполнитель, попав ей катышками в глаза, рот и маленькие уши? Наследил на кухне, когда не снял грязные ботинки, крышку унитаза не опустил, натрусил бровями в суп, бзднул в душевой кабине, когда вы с киской вместе там находились? Она мне все больше нравится, боссик. С характером ягнёнок. Не хочет быть зажаренным — и это истина! Захочешь жить — еще не так начнешь вертеться. Ей то ли вертел не подходит — слишком толст и не глубоко буравит, то ли…

— Ты больной? — подмигиваю Сашке. — Я действительно порезался, когда брился.

— И так расстроился, что не стал дальше продолжать и приперся на работу с нечёсаным лицом? — круги рисует указательным пальцем, виртуально обводя мой необлагороженный овал станком.

Ему, в сущности, какое, к черту, дело?

— Вердикт — барабанная дробь — громогласная декламация женщины-судьи: «Виновен — сто процентов! Твоя малышка располосовала от души. Имела право и, очевидно, силу». Это жесткий секс, что ли? Ты на старости лет башкой поехал? Я ставлю только лишь на это. Ну же, какова цена? Пару лямов или не стоит раздевать Котяна до трусов. Ему ведь маленького Тимофея поднимать и выводить в грозный свет. Так что там было? Бритва, огнестрельный арбалет, снятый в прошлом веке с производства и выведенный из эксплуатации французский, черт возьми, Конкорд, или…

Жена показала силу и разукрасила мне лицо, когда хлестала по щекам за то, что не тем именем уже в который раз назвал засранку. Она, пиздец, неуправляемая стерва: ни на шутку разошлась вчера и продемонстрировала бешеную силу. С таким бы рвением козу отправить на колхозные поля обрабатывать чернозем от надоевших сорняков и прочих неугодных сельскому хозяйству растений. Ася шипела, хрипела, плевалась, но… Ни одной слезинки не проронила. Твою мать! Вот это самообладание и долбаная гордость, которую стервоза не умеет отключать. Видимо, государственное воспитание не предусматривает бережное обращение с живой мебелью, потому как жена не владеет этим навыком не то чтобы в полной мере, она вообще не знает, что значит контролировать себя и собственную силу.

Вообще!

Совсем!

— Поругались, Красов? — теперь он переходит на странный шепот, направляется ко мне верхней половиной тела, принюхивается, изображая заточенную на дикую охоту псину, скалится, как долбоеб, и наконец отваливает, выдохнув набившие оскомину слова. — Я так и знал!

— Что именно?

— Твоя женитьба ни к чему хорошему не приведет. Ты становишься слизняком, Костя. Прощаешь такое обращение…

А с чего он, собственно говоря, взял, что я ее рукоплескания по нежной коже незамедлительно простил? Посматриваю на неотсвечивающий нужными мне бликами экран, жду сообщений, которых пока нет, но в скором времени, уверен, что появятся, иначе не сносить кому-то головы.

— Гнешься неизвестно перед кем. Мальчишка — нет вопросов! Вообще предпочту не касаться этой темы, но девица, — он выставляет мне под нос свой палец, — красавица — продолжаю на этом настаивать, но этот Божий дар никак не координирует с тем, что цыпочка творит. Тебе стукнет скоро сорок лет, а у тебя ногтями расчерченная рожа, на которой цветет и пахнет вот такое недоразумение. Босс, ты похож, на юношу, перепутавшего балкон своей возлюбленной и забравшегося в комнату к ее строгих правил толстенькой матроне. Ты наказанный шпицрутенами недалекий и ленивый школяр. Даже выражение твоей ряхи свидетельствует против всего, что ты пытаешься навесить мне на эти хрящики, — засунув в губы сигарету, пальцами дергает свои ушные обводки. — Вот так все плохо, босс?

Не то чтобы, но… Неожиданно, я бы сказал. Про качество судить пока не берусь. Признаться честно, я совсем не ожидал того, что произошло потом после того, как мы добрались домой, прогулявшись в абсолютном молчании по морскому бережку. В машине Ася помалкивала, но глубоко дышала, иногда поворачивалась назад, посматривала на хохочущего сынишку, потом шумно забирала носом воздух, таращилась, совершенно этого не скрывая, на меня, скрипела зубами и сжимала кулачки. Я отвлекался и, как гонористый жеребец, вскидывал башку, транслируя ей вполне очевидный вопрос:

«Что случилось, девочка? Ты расстроилась из-за того, что я опять оговорился, вспомнив бывшую жену? Ну, перестань, Мальвина! У нас семья и ничего другого…».

Пытался разрядить обстановку и, конечно, первым начинал с ней разговор: я плавно заходил на юмор, присаживался на сарказм, травя ей пошленькие анекдоты, подмигивал, но, как это ни странно, сам с собой хихикал. Затем немного осмелев, я гладил женскую коленку, забираясь по напряженному бедру повыше, закусывая нижнюю губу, трогал трусики и запускал похолодевшие от не пойми чего подрагивающие пальцы под вырезы, впивающиеся в нежные бедра, гладил складки между ног, щекотал только-только пробивающуюся щетинку, пощипывал то место, где по задумке у этой синеглазки находиться должен клиторок, но…

— Привет! — к нам с Фроловым присоединяется еще один узник горемычный, запечатленный на одной ушлой бабе, сейчас чем-то сильно озабоченный Юрьев.

— Здорово! — Сашка обхватывает Ромку за плечи и, подтянув к себе, начинает тормошить, как жалкого Петрушку. — Лично скажешь? Я, извини, не успел растрепать замечательную новость. Поэтому сия почетная миссия возлагается на твои крутые плечи. И…

— Что? — широко раскрыв глаза, таращусь на него бараном.

— Оля согласна на неполный день в офисе. Кость… — скулит Романыч.

Мне бы ругнуться матом, да что-то, видимо, не выходит, поэтому, сохраняя хладнокровие, еще чего-то жду.

— Ты не будешь возражать, если она займет свой кабинет, но будет находиться в офисе только до обеда, а потом…

— Платить ей буду так же, — сняв оторопь, грубо стряхиваю в жестяную банку пепел. — Есть возражения, Юрьев?

— А я ей выплачу остаток, добавлю то, что шеф-скупердяй не доплатил. Какого черта, босс? — рычит в ответ Фролов. — Блядь, Ромка, это очень круто. А что… — он осекается, подавившись едким никотином, кашляет, как чахоточный старик, сплевывает смоляную массу, а после снова продолжает говорить. — Что случилось? Ты ей какие-то кабальные условия поставил? Взял, наконец-то, в оборот? Развод, по всей видимости, снова отменяется? — теперь подмигивает мне, пошленько кривляясь.

Кокетничает, что ли, говорливый финик?

— Нет, не отменяется. Я…

— Ром, я буду счастлив, если она вернется, но то, что творилось здесь раньше, уже не потерплю. Как ее здоровье? — стучу пальцем по виску.

— … — Юрьев громко дышит, сильно раздувая ноздри, скрипит зубами и, по-моему, жует себе язык, протыкая острыми резцами мышечную мякоть.

— Сменим тему, охламоны! — Фрол хлопает в ладоши и становится между нами, изображая рефери, вовремя подоспевшего к бойцам без правил на раскрашенном в яркие цвета октагоне. — Ромыч, обрати внимание на физиономию начальника. Левая щека у Котяна сегодня полыхает словно знамя государства со стремительно развивающейся экономикой. Теперь у нас не только товары этого трудолюбивого народа, но и супермодный макияж на грубой коже мужиков, которые с головой вообще не дружат. Что-то, твою мать, не выходит сменить тему. Ром, а у тебя с кожаным кадилом как?

— Порядок, — а Юрьев ведь реально подается на меня вперед, прищуривается и даже корчит рожу. — Твою мать! Пощечина, босс?

«И не одна!» — хочу добавить. Моя жена не дружит не только со слезами, но и инстинктом самосохранения, и вообще не знает, как правильно и доходчиво отказать взведенному и настроившемуся на жаркий секс мужику. Теперь, пожалуй, по порядку…

— Котян, что ты высматриваешь? — Сашок кивает на мою поднятую руку, в ладони которой зажат мобильный телефон. — Стрелу забил кому-то?

— Твоя Терехова — стерва, Фрол! — хриплю, не отрывая взгляда от того, на чем сейчас помешан.

Я жду сообщения от своего невролога, которого спонтанно посетил сегодня. Отвалив бешеную сумму такого себе законного вознаграждения, вынужденно, потому что внепланово, просветил себе башку на предмет новообразований, несанкционированных сгустков непотребного, аневризм или каких-либо иных очагов, способных вызывать, во-первых, бешеную мигрень, а во-вторых, неконтролируемую речь, от которой страдает тело и нормальный, пока еще жизнеспособный мозг.

— Она не моя, — внезапно хмыкает наш денежный мешок.

— Давно?

Еще меня интересует состояние дел в собственном доме, в котором сейчас на положении полной и безоговорочной хозяйки господствует Галина Никитична — богиня клининга, местная домоправительница и отечественная Фрекен Бок. Да! Я изощренно отомщу белобрысой суке за то, что разукрасила мне лицо.

— С чего ты взял, мой милый босс, что я шпилю Ингу?

— Шпилишь? — оживляется Юрьев. — Блядь, Фролов, ты хоть бы изредка фильтровал базар.

— А что такое происходит, неразговорчивая душа нашей маленькой компании? Я говорю так, как оно есть на самом деле. Если мой стиль терзает ваши уши, отроки, то идите к черту и отодвиньтесь от меня, чтобы случайно в похоть не измазаться. Но, если тебе интересно мое мнение, Роман Игоревич, то из нас троих ты основательно болен, потому что воздержание терпишь. Костя стал на лыжи и женился, а у тебя, красавчик, все без перемен, которые, как известно, требуют наши сердца и торчком стоящий член.

— Хм? — безопасник от всей души затягивается сигаретой.

— Не «хм», а «так точно», Юрьев. У тебя еще на кого-нибудь стоит или твой конец привязан к копне русой бабы, добровольно похоронившей себя в четырех стенах. Ты хоть спишь с женой?

— Скажу «да», значит, предам женщину, с которой живу, а отвечу «нет» — потешу твою глупость, поэтому…

Я с «гнусностями» полез к Аське, когда она поздно вечером, стоя в очень провокационной стойке — задом к потолку, — надраивала на кухне пол. Видимо, так малышка успокаивается, если что-то вдруг идет не по ее понятиям или сценарию. Жена ворчала и сопела, как старый пылесос, что-то там шептала, смахивала сопли-слюни, заправляла за уши выбившиеся лохмы, а после двигалась вдоль кухонного стола, размахивая мягкой тряпкой, растаскивая мыльную воду по кафельной плитке. Какой-то, по всей видимости, древний способ наведения марафета. Я в армии, конечно, не служил, но почему-то вспомнилось средневековое выражение о том, что полы можно считать чистыми, свежими и основательно вымытыми, если тряпка в определенном ритме прикладывается о плинтус, поджимающий окружающие нас панели.

Так вот! Обхватив двумя руками ее крутые бедра, я впечатал свой слишком возбужденный пах в раскрытые для этого ягодичные половинки.

«Идеально» — проскрипел и сильнее внутрь протолкнул. То есть…

— Мы решили пожить отдельно.

— А-а-а! Типа, сможет без тебя или сразу же загнется? Ромыч ты выкормил нахлебницу, из своей беды соорудившую гребаную крепость, которую ты никак, несчастный, приступом не возьмешь. Что родители? Как отец?

— Тьфу-тьфу, ему лучше, а мама настырно ищет мне невесту.

— Весьма разумная женщина — королева, чтоб ее, Марго! — глубокомысленно заключает наш Фролов. — Был бы я постарше, кореш, то увел бы эту детку в свой терем и там…

— Ты больной? — грозным тоном Ромка задает вопрос.

— Ладно, проехали. Невесту, говоришь, ищет. И-и-и-и? И как?

— Василиса…

— Как-как? — я тоже подключаюсь к разговору, на несколько секунд отвлекаясь от вовсе не веселых мыслей о былом.

Ася дёргалась, брыкалась, пыталась сбросить мои руки, молчала, но рычала, пока я ее, как бурёнку, пытался пристроить у себя между ног.

«Тише, Красова, тебе понравится» — хрипел ей в спину, повторяя телом женский контур, при этом стягивал и разрывал ее трусы, задирал домашний сарафан и направлял нас к столешнице, к которой она должна уже привыкнуть, потому как задница с поверхностью давно знакома. — «Ася, прекрати. Давай мириться. Слышишь?».

«Слышишь?» — и все! А потом — шлепок, шлепок, шлепок и так до бесконечности. Ладошка, локоть, обручальное колечко, половая тряпка или что? Я, конечно же, опешил и отпустил взбесившуюся гниду. Но жену, превратившуюся в грозную мегеру, уже было не остановить — она вошла в раж и не вспоминала свою человеческую сущность, пока давала сдачи за поруганную честь, на которую, откровенно говоря, я только покусился. И больше ничего!

«Ты чего?» — дергалась моя башка, пока коза отстаивала свои права и давала «озабоченному гаду» сдачи.

Она кричала, но ни одна слезинка в тот эпический момент так и не выкатилась из окутанных безумием ярких глаз…

— Что из себя представляет эта Василиса? Нужно больше информации, Юрьев. Я полностью отдаю себе отчет в том, что ты у нас почти разведчик, законспирированная личность, перевербованный, возможно, дважды или трижды, агент другого государства, но…

— Было одно свидание, Фрол, и…

— И-и-и? — Сашка почти пищит, подпрыгивает и дергает плечами, изображая здоровую цыганочку, утратившую собственную сущность и превратившуюся в цыгана с широкой грудью лохматого орангутана.

— Ты решил попробовать с другой? — отмирая, еле двигаю губами. — Ром?

— Устал, — понурив голову и скосив свой взгляд, только мне спокойно отвечает. — У нас нет шансов, босс. Оля не забудет, а я не смогу простить.

— Ты спишь с этой Василисой? Блядь, что за имена пошли?

— Нет, — мгновенно отвечает.

— Вот и не начинай. Ни хера путного из этого точно не получится, кто бы что ни говорил. Родители пусть живут свою жизнь и не настаивают на расставании. Это никого не касается. Нет детей — и ничего! Будут…

— С другой, — грубо пырскает.

— Не факт! И потом… Ром, — обхватив его плечо, подтягиваю хорохорящуюся громадину к себе поближе, — ты себя же позже обязательно возненавидишь. Смотри, она решилась выйти на белый свет, пытается общаться, она старается. Вчерашняя встреча тому великолепное подтверждение. Асе нужна подруга, которой тоже нужен друг. Они идеальная пара: женщина, которую с рождения не любили, и та, которая через многое прошла. Я убежден, что Ольга вспомнит, кто такая и что вас держит, крепко связывая. У нее ведь нет провалов в памяти. Не обижайся, пожалуйста, на то, что я говорю. Мне почему-то кажется, что таких нужно стимулировать и побуждать к работе или действиям. Но вызывать ревность — последнее дело. Я точно знаю, что такое ревновать. Утратишь нормальный облик, но превратишься в глупое ничто. Я против развода, если что!

— Документы мы подали, — отрезает Юрьев, отворачивая от меня лицо. — Нам дали время на примирение, но я знаю, что все закончится, так и не начавшись…

Не дай Бог!

Жена остановилась только лишь тогда, когда я встречно приложил ладонь. Я дал сдачи юной женщине! Вот такой я, черт возьми, козел. Но это были очевидные истерика, испуг, аффект или самозащита с ее стороны по отношению к обидчику, каковым я не являлся в тот момент на самом деле. Я просто хотел помириться с женой, а в результате все только лишь значительно усугубилось. Короче…

Я остался без завтрака, а перед этим рядом спал, не закрывая глаз. Ее напряженный затылок, как яркая холодная звезда, маячил у меня перед носом, а безобразный балахон, который синеглазка нацепила на себя, чтобы, видимо, не возбуждать того, кого не возбуждать нельзя, заставлял меня усиленнее сцеплять зубы и шептать про себя молитвы про ненасилие по отношению к беззащитному птенцу, выпавшему из гнезда и попавшему в мои ладони по глупой неосторожности.

Несколько раз за ночь Ася поднималась к сыну, невзирая на молчание радионяни. Ей на это благо все равно, у нее свой полуночный важный моцион, который отменить нельзя. Секс только, сука, отменился, зато я приобрел медаль в виде глубоких выразительных царапин почти себе на лоб…

«Результаты обследования готовы. Повторяем, что заниматься самолечением опасно для здоровья и вашей жизни. Настоятельно рекомендуем обратиться за консультацией к вашему лечащему врачу. С уважением, команда, с любовью и вниманием заботящаяся о вас!» — я наконец-то получаю сообщение «номер раз».

— Ребята, прошу прощения, но мне нужно уехать, — засовываю телефон в карман и тут же выхожу из круга, на дуге которого собрались трое неудачливых в личном плане мужиков.

— С концами? — хихикает Фролов.

— Да. Возвращаться не буду. Встретимся завтра.

— Твоя контора — твои правила — твое желание, шеф, — продолжает говорить Сашок. — Инга перевела необходимую сумму, если это интересно.

Вот урод! С этого и надо было начинать наш новый день. Но нет же. Сашенька тянул кота за яйца и дергал тигра за усы. На последнем выражении меня странным образом куда-то в сторону ведет.

— Работайте, детки. У меня личные дела.

— Молодая жена? — подмигивает мне Фролов.

— И это тоже…

Но меня сильно обеспокоил тот факт, что я реально не контролирую мыслительный процесс. Вернее, мысли по течению идут, не стопорятся, проходят без преград, обходя встречающиеся на пути пороги, а вот там, где наступает водопад и резкое погружение в пучину, я утрачиваю силу воли и порю открытую херню. А если у меня в макитре образовалась по случайному стечению вполне себе имеющих место обстоятельств неоперабельная опухоль или какой-нибудь синдром из когорты психиатрических внезапно проявил себя после ЧМТ, полученной три года назад в результате той аварии?

— Я не вижу ничего, что бы вызывало беспокойство, Константин Петрович, — еле слышно говорит мой лечащий врач. — Никаких изменений — ни в худшую, ни в лучшую сторону. Что Вас конкретно интересует?

— Головные боли не прекращаются. Я не считаю это нормальным. Их появление оказывает на комфорт моей жизни негативное влияние.

— Частота? — доктор поглядывает на меня поверх своих очков.

— Два-три, иногда четыре раза в месяц. Если честно, я не засекаю такие периоды, но меня тошнит, шатает, словно я испытываю приступ морской болезни. Желчь стремительно подбирается к желудку, но не находит выхода наружу. Пропадает аппетит и во рту царит очень мерзкий привкус. Я…

— Мигрень — частый спутник последствий от того, что принято считать в Вашем случае основным диагнозом. Травма головного мозга никогда не проходит без дальнейших, можно сказать, вечных и пожизненных, напоминаний о себе. Сотрясение, ушиб, контузия, проблемы с кровообращением — все, что угодно, может стать предвестником больших проблем, требующих уже оперативного вмешательства. Что Вы принимаете? Какие медикаменты? Я не вижу назначений.

— Таблетки, ослабляющие спазм, и пью горячую воду с медом и лимоном, но…

— Вам помогает? То, что Вы упомянули, снимает или облегчает боль?

— До следующего раза, — злобно хмыкнув, отвечаю.

— Увы! Можно считать, что это стопроцентный результат. Поймите, пожалуйста…

— Доктор, я путаю имена, — прикрыв глаза, еле слышно говорю. — Вы считаете это нормальным? Стопроцентный результат?

— То есть? — светило наконец-то настораживается, упершись локтями в свой рабочий стол, подается на меня вперед, отрывая задницу от большого кожаного кресла, похожего спинкой на языческий трон.

— Суть именно та, которую я вложил в то, что только вот назвал. Вместо, скажем, Ани, я говорю Таня. Люди обижаются. Понимаете?

— Понимаю. Но это точно никак не связано с той картиной, которую я наблюдаю на Вашем свежем снимке. Расшифровка довольно точна и почти буквальна: нет патологий, нет новообразований, зоны, отвечающие за память, слух, зрение и речь, не повреждены. Это не физиология, Константин Петрович.

Утешил мудрый черт! Как, прикажете, такое преподнести той, которая не желает больше слышать мои оправдания и извинения, каковые, между прочим, я еще ни разу ей не произнес. И не дождется, мелкая козюля.

«Константин Петрович, добрый день. Прошу прощения, но мы так с Вами не договаривались!» — сообщение под грифом «номер два — с пометкой чрезвычайно долгожданное» прилетает в приватный чат.

— Прошу меня простить, но… — не могу оторвать глаза от того, что написала Галя-Фрекен Бок.

«Ваша жена ведет себя странно!» — еще одно вдогонку предыдущему разрывом прилетает.

«Что случилось?» — успеваю отослать, прежде чем получаю контрольный в лоб и однозначно насмерть.

«Я ухожу! Оплата не требуется, потому что не за что. Извините, но это…».

Вот же маленькая дрянь! Это перебор — бесспорно. Набирающий силу спазм, уже чуть-чуть пульсирующий у меня в висках, решил, по-видимому, сегодня вне расписания начать. Давлю педаль, без сожаления растираю газ, спешу домой, в котором происходит то, про что с утра я ни хрена не мог предугадать. Ася — больна! Больна… Неизлечимо, видимо…

Влетаю пулей в дом, не сбросив скорость, торможу с клевком. Уборкой здесь не пахнет — скорее, всё, наоборот. Где-то вдалеке воркует Тимка: он щебечет птичкой, рассказывающей сказки доброй публике о том о сём. Галина приседает, изображая книксен, а молодая Красова задирает нос. Ведьма! Взлохмаченная, горделивая, но, черт возьми, трусливая!

Боится, боится, боится! Ах ты ж, твою мать!

Всё сейчас читаю по невинным темно-голубым глазам. Дергается, злится, жутко нервничает. Переигрывает или действительно психует? А чем это здесь пахнет? Чего уж там! В этой комнате практически воняет. Страх источает слишком мерзкий аромат.

Я чую, чую… Чую!

«Мальвина, да ты меня боишься? Синий лён, синий лён… Ну, что же? Вновь мне сердце растревожил на глаза твои похожий синий лён. И если я в тебя влюблен, мои глаза сияют добрым карим светом. Кто виноват? Наверное, этот чертов синий лён и не иначе! С поэтом трудно спорить, детка. Не хлопай ледяными огоньками, не разгоняй волну. Будь мягче и покладистее. Будь проще, будь сама собой» — раскачиваю головой в такт древней, как сотворение мира, гребаной мелодии.

— Галина Никитична, подождите, пожалуйста, на кухне, — не спуская глаз с жены, обращаюсь к очень мудрой и спокойной женщине.

— У Вас кровь? — она в ответ мне задает вопрос.

— Нет, — хотя ощущаю, как из одной ноздри тонкой струйкой сочится что-то теплое и липкое. — Ничего страшного, скоро все пройдет.

Металлический вкус, который я подлавливаю кончиком языка в районе соединения губ, красноречиво заявляет всем о том, что где-то в голове у больного «Кости» разорвался истонченный возрастом или закупоренный жирной бляшкой тоненький сосуд.

— Я рассчитаюсь с Вами немного позже. Хочу поговорить с женой. Вы не возражаете? — резко поворачиваю голову, обращаясь к ней лицом.

— Нет, конечно. Извините, что так получилось.

Старое воспитание и, конечно, вежливость и такт. Как красиво эта тётя обыграла непростую ситуацию, в которую мы угодили из-за… Неё!

Теперь принюхиваюсь по-собачьи. Прищуриваюсь, как нацелившийся на жертву безжалостный охотник, и плотоядно улыбаюсь. Щелкнув языком, оскаливаюсь, рычу и через зубы выставляю ей на обозрение острый кончик. Девица звонко вскрикивает, затем зажмуривается и, всплеснув руками, трусливо отползает от меня. Она, похоже, умирает? Уже сознание теряет?

«Куда? Куда? Куда?» — громко прыскаю, намеренно сводя над переносицей брови, напяливаю на лицо свирепый вид и строю ненавистный взгляд. — «Жалкая, тщедушная… Шелудивая малышка! А где же вызов, дева? Где, видимо, по неосторожности растерянная наглость? Где гордость, киса? А-а? А?».

Да уж! Две женщины под крышей одного дома, на больших квадратных метрах две личности из когорты слабого, но безжалостного пола — фигура высшего пилотажа. Не мог себе представить, что с этим будут почти неразрешимые проблемы.

«Юль? Отомри и не смеши людей, ей-богу. Теперь тебе чего не так?» — тьфу ты! Здесь впору заругаться:

«Юля, Юля, Юля, Юля…» — приелось крепко, намертво, такое с мясом трудно оторвать.

Жена надменно надувает губы, шипит, разбрызгивая слюни:

«Я не она! Я Ася! Ася… Кто бы эта Юля не была!».

Я помню, помню, но… Годы брака с той, которую не могу не вспоминать, накладывают отпечаток на простое звукоизвлечение. Я бы рад заткнуться, не оговариваться, чтобы после перед синеглазкой не извиняться, но:

«Похоже… Я не уверен… Однако… Кажется, опять?».

— Что произошло? — выставляю руки себе на пояс, просовываю указательные пальцы в петлицы брюк, дергаю ремень и, по-видимому, завожусь.

— Мне не нужна прислуга! — выставляет подбородок.

— Я спрашиваю, какого черта ты здесь устроила?

А тут, пиздец, бардак! Кругом валяются наши вещи, детские игрушки, даже чистые подгузники и большим пятном сияет старая швейная машинка, уснувшая по центру главной комнаты на боку, подложив под щеки катушки ярких ниток.

— Что это?

— Моя машинка.

— Я вижу.

— Я не знаю эту женщину.

— Достаточно того, что Галю знаю я.

— Это твоя любовница? — сжав ручки в кулаки, наскакивает с намерением укусить здорового козла за ляжку.

— Ты пьяна или больна? — прищурившись, с нескрываемой в голосе угрозой ей рычу.

— Нет! — тут же отступает и отклоняется назад.

— Какого хрена, Ася?

— Зачем она пришла?

— Убрать в доме!

— Я с этим справляюсь самостоятельно. Этого недостаточно? — теперь ее черед выставлять на тонкой талии ручонки колесом.

— Мы будем мириться или предпочтем покусашки, женщина?

— Что?

— Я хочу прекратить скандал, который вчера сам же и устроил. Решил изящно подкупить тебя, но, видимо, неудачно. Так что, вот! — протягиваю ей бумажку, на которой черным по белому написано, что в моих мозгах царит порядок, а вынужденные лирические отступления в непрекращающееся прошлое всего лишь словесный мусор, который нужно терпеливо пережить и при этом постараться не сталкиваться с острыми осколками того, что со стремительной скоростью летит, не сильно задевая суть. — Это справка, — слежу за тем, с каким вниманием и осторожностью, она ее берет. — Я был в больнице, сделал снимок головного мозга. Думал, что болен, но все обошлось.

— Я не понимаю, что здесь написано, — фыркнув, возвращает мне.

— Пусть будет у тебя. Возможно, так ты быстрее наберешься терпения и перестанешь дичь творить. Ей-богу! — скриплю зубами, через которые еле-еле подходящие слова цежу. — Прекрати немедленно. Галя посчитает тебя психически больной, у которой на руках маленький ребенок. За это можно запросто загреметь под нехорошую статью. А если…

— Что? — выпучивает толстолобик глазки.

— Да, синеглазка, тебя можно в один присест лишить родительских прав и выставить умственно отсталой, а стало быть, неполноценной. Ася-я-я-я! — вытираю струящуюся беспрерывно кровь. — Черт! — смотрю на грязь, которую на себе развел. — Да что со мной?

— Нужно надлежащим образом устроить голову и…

— Вот и займись мною, этим всем, в конце концов. Где сын?

— Там, — за свое плечо кивком мотает.

— Ему, похоже, все равно, — пячусь в сторону дивана, двумя руками вслепую шарю по обивке и наконец сажусь. — Блядь, Красова, ты меня достала! Чем тебе Галочка не угодила?

— Она трогала мои вещи, — гундосит, словно жалобу трындит.

— Примеряла, что ли? — пытаюсь запрокинуть голову назад. — У нее корма побольше будет, а свои сисяндры она в твои надуличники, как ни стараясь, точно не впихнет. Так что не так с вещами? Имела неосторожность что-то не туда сложить?

— Не надо, — жена подскакивает и, схватив меня за щеки, голову удерживает на весу. — Назад отклоняться не стоит. Ровно посиди, пожалуйста.

— Галина Никитична? — выкрутившись, случайному свидетелю кричу.

— М-м-м, — рычит голубоглазая коза и отступает, покидая наше «поле боя»…

Кровь удалось остановить только через полчаса, в течение которых я, рассиживаясь сиднем на диване, исподлобья — так меня стреножила жена — наблюдал за тем, как две непростые женщины бились задницами в довольно-таки крупной по имеющимся габаритам комнате, отвоевывая место под хозяйственным солнцем, степенно умиляя мои слух и зрение.

Похоже, ночка будет бессонной. Боль становится почти невыносимой. Ключевое слово здесь — «почти», но от этого, откровенно говоря, нелегче. Брожу по кухне, закидывая внутрь болеутоляющее и медовый кипяток, от которого уже нехило так тошнит. Духота и темнота — мои ночные спутники сейчас. Волна негодования вроде бы успешно откатила, по крайней мере, я получил обед и даже ужин. Жена помалкивала за столом, но гнев столь явно все-таки не испускала. Мы покупали сына, устроили ему почти ночные бдения: я разложил маленькое тельце на себе и проводил планерку с пацаном, шепча, выбалтывал секреты бизнеса, давал характеристики друзьям, активно рекламировал Романа, вел умные — так мне тогда казалось — беседы с малышом. Потом к нам подключилась Ася, которая дала добро на кумовство, и даже предложила кое-что свое:

«Пусть крестными будут Юрьевы!»,

и сразу же, смутившись, шепотом добавила:

«Если ты не возражаешь, до-ро-гой?».

«Мелкая ехидна!» — срубить бы голову. Пиздец! Я больше не могу. Расставив руки, упираюсь ладонями в столешницу, напрягаю мышцы, и оторвав ноги от земли, подвисаю, верхней половиной тела балансируя над поблескивающим в лунном свете кухонным столом.

— Костя? — жена, как привидение, откуда ни возьмись материализуется на кухне.

Я спрыгиваю и ловлю толчок в подскакивающую крышку потасканной черепной коробки.

— Черт! — жмурюсь, как насильно выглаженный кот. — Что? — не поворачиваясь к ней лицом, обращаюсь профилем, слишком сильно скашивая глаз.

— Что-то случилось?

— Все нормально. Голова болит. Иди спать.

Босые ноги шлепают по вылизанному дважды — вчера-сегодня — кафелю, а их хозяйка, обнимая со спины, становится за мной.

— Что ты… — вздрогнув, пытаюсь повернуться.

Тонкие, но сильные ручонки берут меня в тугой замок, затем сминают ткань футболки, а кто-то не слишком маленький, но очень нежный, прикладывается грудью, животом, лицом к моей спине.

— Не поворачивайся, пожалуйста, — хрипит захватчик.

— Ась…

— Не поворачивайся, я тебя прошу.

— Иди в кровать.

— Извини, пожалуйста, — пищит вдруг ни с того и ни с сего жена.

— Проехали. Принимается. К тому же, блин, за что?

— За то, что ударила. Я не знаю, что на меня тогда нашло, просто…

— Обида, вероятно? — вполоборота обращаюсь к ней.

— И не только!

Твою ж, блядь, мать, как это ни странно, но тянет раструсить Мальвину на подробности.

— У меня голова болит. Давай, наверное, поговорим с утра.

— А так?

У нее почти ледяные руки. Чего уж там! У нее такие же по температуре ноги. Когда жена в кровати пристраивает их рядом со мной, то, если честно, возникает дикое желание окунуть их в жерло с булькающей магмой или в чан с расплавленным металлом, чтобы прогреть и навсегда отбить охоту меня пытать лягушачьей влажной кожей.

— Ася-я-я-я, — прикрыв глаза, мычу.

Ладонями, как броней, она мягко прикрывает мне лоб, осторожно придавливает, заставляя отклонить башку немного на нее.

— Приятно, но…

— Идем со мной.

По всей видимости, спать?

— Я подойду позже. Давай-ка без меня.

— Я помогу…

«Чем ты можешь мне помочь, дитя природы?» — воркую про себя, но, как на аркане, все-таки за ней иду. Я полагал, что мы пойдем в спальню, заберемся на кровать, там поговорим немного, она еще разочек извинится — на всякий случай, а потом, возможно, займемся тем, что помогает женщинам в периоды мигрени, выдуманной и реальной. Нет, увы! Я, как это ни странно, ошибся, потому как направляемся мы с ней в большую комнату и садимся одновременно, и синхронно, словно по немой команде, на диван. Ерзая на заднице, девчонка заползает выше, пока не достигает места пересечения спинки и сидения. Затем, двумя руками взяв меня за плечи, укладывает головой к себе на бедра и колени.

— Вот так! Ты не мог бы…

Не надо, черт возьми, меня упрашивать. Я самостоятельно допер, к чему она ведет. Закинув ноги и согнув их в коленях, я располагаюсь с офигительным комфортом на своей жене.

— Тяжело? — повернув к ней голову, таращусь в женский прилипший к позвоночнику живот.

— Нет, но…

— Постараюсь не шевелиться.

Она рисует по моей щеке ногтем, проходит по царапине, при этом что-то говорит или даже напевает.

— У тебя красивый голос.

— Нет.

— Прими спокойно комплимент: поблагодари, улыбнись и просто подтверди. Если мужчина не хочет, он не станет. Понятно?

— Нет.

— У меня действительно мигрень, Красова, а это означает, что я не собираюсь играть с тобой в «логическое утверждение — гребаное доказательство». Ты великолепно поешь — сын со мной согласен, если что. Отменно шьешь — это нужно развивать и это точно будет. Прекрасно готовишь — мой аппетит все подтверждает. Что…

Она сжимает свой живот и жутко морщится.

— Что случилось?

— Ты не обманываешь?

Как ее еще назвать? Да только так, чтобы внезапно не схлопотать по наглой роже.

— Нет.

— Я не хочу, чтобы эта женщина приходила в наш дом.

— Почему? — она массирует мне лоб, аккуратно придавив виски, щекочет уши, затем царапает затылочную часть и снова возвращается к лицу.

— Мы не господа, Костя. Я не барыня, а ты не дворянин.

— Чего-чего? — пытаюсь оторвать башку, но не выходит.

— Я со всем справляюсь и мне нетрудно. Мне неприятно присутствие постороннего человека в этом месте. Пожалуйста…

— Она замужем, Ася, у нее трое детей и даже есть первый внук. Галочка сильно старше. Как ты…

— Я не хочу! — забирается пальцами мне в волосы, впивается ногтями в кожу и скребет проборы, продуцируя к выходу наружу мое только-только проступающее подкожное сало.

— Хорошо, — смаргиваю и замолкаю.

У нее, по-моему, рефлекс заточенности на первенство-победу по всем фронтам. Ей необходимо организовать соревнование, в котором личное участие, многочисленные состязания и собственный успех всегда находятся превыше всего.

— Тебе не нужно ничего доказывать. Слышишь?

— Да.

Господи, как хорошо. А боль ведь отпускает. По крайней мере, пульсация затихает, а прохлада ее рук творит поистине чудеса. Она, наверное, знахарка, травница, гомеопат — природный лекарь, заинтересованный в излечении эскулап.

— Ася?

— М?

— Потерпи немного. Я не специально. Это, видимо, вредная привычка. То имя въелось и зудит. Вытравить пока не получается, но я стараюсь.

Я не закончил, но меня как будто прерывают. Склонившись надо мной, прикрыв нас белой гривой, жена целует осторожно в нос, а после переходит плавным образом на губы. Талантливо и весьма провокативно!

У нее мягкий поцелуй, несмелый, легкий, невесомый, слишком нежный. Таким таких, как я, не разбудить. Обхватив ее затылок, притягиваю к себе и, широко раскрыв свой рот, впиваюсь в губы, окольцевав их по большому радиусу. Она постанывает, желает, видимо, перехватить инициативу, а посему играет языком, цепляя, как рыболовным маленьким крючком, внутренние части моих щек и десен.

А что там с головой? О ней я, видимо, уже забыл. Сейчас кое-что другое на повестке очень длинной ночи.

— Всё-всё-всё, — сам прекращаю, сам разрываю, первым отстраняюсь. — Тихо, девочка, не так быстро, не гони.

Мальвина дышит широко раскрытым ртом и странно потемневшими глазами смотрит свысока на того, кого хотела жестко растерзать вчера.

— Всё! — убирает руки и откидывается назад.

Я сбил ей кайф? Расстроил планы? Сыграл не так, как было запланировано? Ну что ж!

— Идем в кровать, — я предлагаю руку и жду ответного броска. — Ася, спать уже пора…