Ася

Глава 33 Первая годовщина

Как же так? Не сложилось? Почему она молчала? Почему раньше ничего не сказала? Почему пряталась? С какой целью обманывала, ведь я звонила ей?

— Ничего не вышло, — скрипучим шепотом долдонит Лера. — Понимаешь? Абсолютно ни-че-го. Словно чужие. Разошлись по сторонам и больше не встречаемся.

— Мне очень жаль, — смотрю на свои руки, прокручиваю крепко сцепленные пальцы, двигаю туда-сюда уже не так спадающее обручальное кольцо.

Что произошло?

— Работа, работа, работа! Одна чертова карьера на уме и бешеные деньги в кошельке. Он хочет жить свободно, а я мешаю. Разве так можно? — вскидывается, направляя на меня глаза. — Прости, пожалуйста, — и снова прячется в ладонях, стараясь спрятать между коленей голову. — Всё хорошо, хорошо, хорошо. Сейчас! Дай мне одну минутку. Я…

— У тебя замечательный малыш, Лерочка, — прищипываю щёчку мальчику, спящему в прогулочной коляске. — Спокойный, довольный и упитанный. У тебя есть молоко? — участливо задаю вопрос. — Он наедается? Тимошке не хватало и…

— М-м-м, — страдальчески мычит, раскачивая головой.

Действительно, прекрасный трехмесячный ребёнок. Я не обманываю, не закидываю женщину ненужными комплиментами, не льщу и не стараюсь оказать ненужное влияние на непростую ситуацию, транслируя дешёвенькую чушь.

— Он ушёл! — хрипит со скулежом подруга. — Ушёл. Понимаешь? Сгинул к чёрту. Испарился. Помахал рукой и ни разу, черт побери, Ася, ни разу гад на нас не оглянулся. Словно нет меня и нет Андрея.

— Ему идет это имя, — слежу за тем, как мальчик потягивается, расправляя ножки-ручки, и широко зевнув, пытается повернуться на бочок. — Даже так! Ах, ты… Ух, какой!

На одно стремительное, будто незаметное мгновение, если честно — правда-правда, мне кажется, что маленький, услышав своё имя, с лукавством приоткрывает левый глаз и трижды шлёпает пухлыми губами. А я ведь помню, каким был Тимка в этот детский срок.

— Андрей Борисович Миллер, Ася, — вздернув нос и гордо выставив подбородок, торжественно мне сообщает Лера. — Это мой сын. Приятно познакомиться. Что скажешь?

— Борисович? — а я на отчестве сильно зависаю.

Я ведь знаю, как зовут отца Валерии и чью фамилию получил мальчик, я тоже поняла. Зачем тогда изображаю непонятку? Манипулирую, намыливая ей глаза?

— Да! — сжимает руки в кулаки. — Я дала отчество своего папы и взяла нашу фамилию. Андрей только мой, а меня с ним нет для предателя, для сволочи и гада, — скрипит зубами, коленями подлавливая психический мандраж. — Он его не захотел, детка. Сказал, что в жизни на сегодняшний момент у него совсем другие цели и приоритеты. А маленький ссыкун и сопливый засранец не вписывается в бизнес-план, который он со своей истинной семьей составил. Я ушла…

— То есть?

— Что непонятного? — оскалив зубы, нападает яростно. — Сбежала. Развернулась и выперлась, куда глаза глядят, из чёртовой квартиры. Сказала дельцу «пока-пока» и плюнула в лицо его мамашке. Она ведь пыталась что-то мне еще сказать. Засовывала в руки деньги, солнце. Его родительница посчитала меня голью. Прикинь? Я бесприданница? Я нищенка? Я…

— Перестань. Не надо, — хочу ее обнять.

Валерия отклоняется и выставляет руки, показывая возможное и безопасное расстояние, на котором она готова меня держать.

— Я вычеркнула этого мужчину из нашей жизни. Ты поняла?

— Да.

А про себя клянусь, что даже мысленно ничего, что напомнило бы Лере о бывшем парне, не произнесу.

— Когда был мне нужен! Когда мне нездоровилось! Когда меня мучила адская изжога, затем внезапно появились жуткие отеки и эта… — она мотает головой, лицом скрываясь в крепко сведенных ладонях, — бешеная рвота. Я блевала до последнего, Ступина! Каждое утро начиналось с жутких звуков «беэ» в обнимку с грязным унитазом, а от запаха меня мутило еще больше, потом, естественно, подключалась голова и полное отсутствие аппетита. Я думала…

— Почему не обращалась в клинику? Зачем терпела? Даже если он бросил, это же не означает, что и тебе резко стало на себя плевать. Ты должна была…

— Решила поучить меня? — убрав ладони от лица, Миллер зло прищуривается. — Мудрая замужняя женщина, у которой двенадцать месяцев как всё в чёрном шоколаде. Напомнить тебе, через какие дебри ты прошла и протянула сына, да и меня прицепом.

— Я ни о чем тебя не просила, — насупившись, рычу. — Ты передергиваешь. Злишься на Даню, а на мне злость срываешь.

— Спасибо за приглашение на вашу годовщину, — тяжело вздохнув, теперь спокойно продолжает.

— Ты должна была позвонить и рассказать. Лера, почему не сделала?

— О! — она вдруг широко разводит руки и, как пьяная, раскидывается на толстых деревянных брусьях лавочки, на которой мы с ней уже битый час торчим. — Решила найти утраченный по глупости очень здравый смысл или зашедший ум за сучий разум отыскать, Ступик? Ты неожиданно повзрослела, наработала житейский опыт, стала дюже мудрой и совсем не импульсивной, начала рассуждать, как уверенная в своих силах женщина. Откинула максимализм и про принципиальность, видимо, забыла. Стала проявлять сознательность и всё чаще голову к мыслишкам подключать. Не сказала, потому что не сказала. Не сообщила, не написала, потому что не сообщила и не написала. Такие объяснения устроят? Хватит!

— Я…

А я не знаю, что сказать. Прекрасно понимаю, что все слова, которые произнесу, Валерка сейчас воспримет в острые штыки. Возможно, посчитает мои действия лицемерными или высокомерными. Вероятно, заявит, что у меня нет прав с ней так снисходительно и умудренно разговаривать или что-то ей советовать из разряда:

«Ты не права. Здесь надо бы вот так!».

— Как твои дела? — вдруг неожиданно она меняет тему разговора.

«Хвастать нельзя! Прикусывай язычок, когда о твоих планах или случившемся счастье в запале спрашивают люди» — учила мама Аня. — «Человеческая душа диковинно устроена, цыплёнок. По первому впечатлению порядочным и добрым персонам неожиданно выжигают глаза чужие благо и успех. Казалось бы, вчерашние товарищи, друзья и даже коллеги лютуют и творят, как это ни странно, невообразимое. Мы позволяем им переходить черту и нарушать наши личные границы. Коллеги…» — Аня с нескрываемым пренебрежением хмыкала, когда интеллигентно отзывалась о «соседях» по работе. — «Каждый считает, что дорос до чьего-то уровня, Ася. А если так, то имеет право называть меня, например, уважаемой коллегой, а за глаза, немногим позже — строчить анонимные послания в родное управление, чтобы с моими методами — слово-то какое — разобрались. Некоторые в такие нехорошие моменты способны на безобразные поступки. Зависть! Зависть укрывает тяжелым покрывалом нехорошие глаза. Поэтому будь скромна и не заостряй случайное внимание. Потом они очухаются, будто бы прозреют, да только будет поздно. И еще…».

— Почему ты не сказала? А? — не отвечая на её вопрос, настаиваю на своём. — Мы ведь подруги!

— Вон! — громко пырснув, она кивком указывает на двух женщин, придерживающих за руки подпрыгивающего между ними Тимофея. — Вон твои подруги. Твой уровень! Твои интересы! Твои забавы! Твое общество — эти женщины. Сколько им? По сорок лет?

— Нет, — смотрю на спины Юрьевой и Тереховой. — Зачем ты…

— Что зачем? Зачем я, что?

— Ты знакома с ними всего ничего, а говоришь так, будто девчонки тебе денег задолжали. Они ведь были дружелюбны с тобой. Милы и общительны.

— Как с котёнком!

— Лера, прекрати, пожалуйста. Я хочу тебя обнять, — настырно лезу, нараспашку выставив к ней руки.

— Не надо, — отстраняясь, вертит головой.

— Тебе неизвестны их истории, — а про себя предусмотрительно повторяю «тяжелые, прекрасные и всё равно счастливые». — Ты судишь только по обложке. Я заверяю, что у каждой своя печаль на сердце. Я бы хотела, чтобы и ты сдружилась с Олей и Ингой.

— Одна из них крёстная Тимофея, вторая — та, которая сделает тебя знаменитой. Сколько ты стала зарабатывать, Ступина? Твои кутюр успешны здесь?

Я ничего пока не заработала. Скорее, в минус не ушла и этого довольно. Покрыла все расходы полученным процентом от продаж небольшой коллекции из трёх несчастных платьев. Инга настояла, я же не смогла ей противостоять. К тому же эта женщина знает толк не только в скидках, дисконтах, накопительной системе, а также в скупках и посредничестве, но и рекламных компаниях, средней температуре по большой палате всей женской целевой аудитории и временах года, в которые продажи стремительно наверх ползут. Моя продукция обосновалась на её витринах, а маховик, который Терехова раскрутила, чтобы продвинуть свой новый магазин для тех, у кого, на самом деле, не так уж и много на балансе денег, неосторожно или намеренно и очень даже специально захватил меня. Нет здесь секрета, впрочем, как и заоблачного капитала.

— Я пока пробую себя. Лерочка, послушай…

— А это, — она глуха к моим словам, зато всё больше вязнет в пучине личной злости, поэтому теперь её глаза направлены на компанию мужчин, среди которых находится мой муж, — твой бонус за сиротство! Твоя подброшенная и пойманная золотая монета. До сих пор не могу понять, как ты могла тогда от него убежать?

— Это неважно, — бормочу, рассматривая исподлобья Костю. — Не переводи стрелки и не меняй тему.

Тяжело признать, как жутко я тогда сглупила.

— Скажи мне, Аська, ты хоть успела загадать желание, когда ловила пятачок раскрытым ртом? Он замечательный. Он… Он… Только и слышу от тебя. Ты так его любишь, что ни черта вокруг себя не замечаешь. А потом интересуешься, почему тебе не сообщили, что кому-то в этой жизни тупо не повезло. Так вот!

— Лерочка, пожалуйста, — растираю потными ладонями голые колени. — Я с тобой полностью согласна. Ты права. Хочешь, ударь меня?

— Ступик-Ступик, чокнутая ты девица. А ведь я бы на его месте тебя не приняла. Слышишь? Не приняла и всё тут! Я бы прогнала дуру, которая отсутствовала целый год. Где-то скиталась с его ребенком в пузе, на груди, на шее. И потом…

— Не надо, пожалуйста. Не ругайся, — еле двигаю губами. — Лер…

— Его ли это сын? Твой муж — святой, Ступик, и благородный. А я бы плюнула на благородство и закричала: «Пошла отсюда, голодранка! Иди к чёрту, детдомовка. Решила, что можешь запустить ручонку в мой карман? А хрен тебе, дрянь такая!». Я бы заставила. Уж поверь мне, я бы принудила тебя ползать на коленях и умолять, вырывать твои эти космы и орать, орать… Я бы! Ты могла всего этого и не получить, Ступина. Шиш с маслом тебе на горизонте маячил. Но нет же. Я! Я! Это я, конченая идиотка, во всё это вмешалась. Дурочка! Зачем? — громко всхлипнув и всплеснув руками, Лерка отворачивается и куда-то в сторону хрипит. — Господи! Господи! Как же тебе повезло.

— Да…

«Люди не замечают на твоем лице отпечатков безнадёги, разочарования, горечи обид и даже вынужденного равнодушия, за которым на самом деле сокрыта пылкая душа и стойкая надежда на возможное в будущем счастье. Они завидуют, выкручивают собственные души, злословят, плетут интриги, жалуются, доносят, пишут кляузы, поклёпы. Потом, конечно же, смеются, глядя жертве в испуганное, иногда растерзанное трудным событием лицо, гладят по плечам, на ухо шепчут о том, как всё великолепно понимают, но ничего тут не поделать. Во всём твоя вина, цыплёнок. Твоя! Им нужно это, лично для себя через кого-то или что-то, доказать. Будь выше! Не опускайся. Не отвечай им тем же» — улыбаясь, двумя руками мамочка сжимала мои щёки, специально сдавливала их, вытягивая мои губы, а затем, удерживая двумя пальцами одной, шлепала по выставленным вареникам указательным и средним другой. Она играла на детском сознании, иногда воспитывала мои нервы, закаляя их таким вот образом. — «Друзей много не бывает, Асенька. Будь осторожна, девонька. Гляди в оба и никогда не злись…».

Да, да, да! «Зла не замечай!». Мама Аня много знала о злословии и человеческой ненависти. От этого страдала и со знанием об этом в адских муках умерла.

— Я хочу, чтобы мы, как и прежде, с тобой общались. Лера, послушай, пожалуйста.

— Да? — отвернувшись от меня, поглядывая вдаль, без интереса говорит. — Я слушаю, слушаю. Да что мне, в сущности, еще остается делать? Что ты хочешь?

Костя настоял на дальнейшем продвижении. Муж — деятельная и живая натура. Хотя по началу производил впечатление человека, которому все давным-давно по кожаному барабану. В марте, ровно через месяц после моего дня рождения, он приобрел в центре небольшой участок под застройку. Оформил по закону документы на моё имя, поставил тогда ещё сырой проект, а по истечении трехмесячного срока полноценную недвижимость, на кадастровый учёт и развернул строительство небольшого двухъярусного дома. Я случайно увидела макет вывески, проклюнувшиеся эскизы которой муж, как мне теперь кажется, тогда специально приволок домой.

«Ольга настаивает на таком исполнении» — лёжа в кровати, Костя пролистывал альбом с многочисленными набросками перед моим носом. — «Цыпа, не упрямься и не сомневайся. Скажу так! Не попробуешь — не узнаешь. И потом…».

«Это предпринимательство?» — упершись в его грудь ладонью, чуть-чуть приподнялась. — «Официально? То есть мне придется вести бухгалтерию. О-хо-хо…» — я очень тяжело вздохнула. — «Нанимать людей? Платить им зарплату? Следить за коммунальными расходами? Санитарная инспекция, охрана труда… Ты смеешься?» — я дёргалась, кряхтела и возилась, а после скидывала его руки, которые лезли куда попало, пока муж намеренно отлавливал меня. — «Я не смогу! Это чересчур! Мне достаточно…».

«Твоё собственное дело, Ася! Твоя „АСЯ“ не выживет на втором этаже в этом доме. Не потому, что ты плохо стараешься, скорее, наоборот, потому что ты загоняешься и устаешь. Давай-ка сейчас не будем об этом разговаривать, а займемся более подходящим занятием» — он нагло приставал, терзал меня, лаская шею губами, языком, сминал грудь, щипался и бережно прикусывал мою, казалось бы, укрывшуюся табуном мурашек шкуру. — «У тебя получится, синеглазка, потому что я поддержу тебя. Сашка разберется с бухгалтерией, потому что Инга влезет в долю. Юрьева сообразит и сделает внутренний декор, а Ромка обеспечит безопасность. Друзья для этого и существуют, синий лён».

«Твои!» — успела буркнуть прежде, чем Костя запечатал наглым поцелуем рот.

«Запомнила, да?» — хрипел немногим позже, когда на вытянутых руках возвышался грозно надо мной.

«Да!» — под ним крутилась и гюрзою извивалась.

«У семейной пары нет индивидуальных друзей. Забыла, что ли? Мы всё делаем вместе. Кстати, твоя Валерия — что-то я давно не слышал о ней твоих душещипательных рассказов — могла бы запросто присоединиться к твоей пиар-компании. Кто она по образованию?».

«Экономист!»…

— Помоги мне, пожалуйста, — прислонившись лбом к её плечу, вожу туда-сюда, пронзая кость и кожу. — Я тебя очень прошу, Валера!

— Чем? — мгновенно настораживается.

— Останься здесь, будь со мною рядом. И Андрею будет хорошо, и мы будем чаще видеться, общаться, смеяться. Всё-всё преодолеем. Соглашайся!

— Нет, — теперь отрицательно мотает головой. — Мы сегодня же уедем. И так сильно загостились. Извини, — Валерия пытается подняться, чтобы уйти, да только я быстрее.

Двумя руками со спины крепко-крепко обнимаю лучшую подругу, подтягиваю ближе и дохлой мышью ей на ухо верещу:

— У нас будет собственное дело, Миллер. У нас! Ты и я. Мои кутюр, как ты изволила выразиться, помогут и тебе, и мне. Мы станем на ноги, получим развитие, завоюем рынок. Пробьёмся! Только, пожалуйста, не уезжай.

Вернее, переезжай!

Красов продумал и этот вариант. Он местный — он со всеми и со всем знаком. Имеет представление, где можно снять жилье, где стоит о цене поторговаться, где пропустить, а где перехватить, чтобы солидное и качественное поймать. Оказывается, его фирма занималась не только заказами на строительство пляжного комплекса столичного золотого типа, но и не чуралась возведением типового жилья для местных, которые, получив долгожданные документы на право собственности и ключи, тут же перепродавали свежие владения. Так в фонд его группы перешли пять построек — одноэтажные дома на сто квадратных метров каждый, с адекватным санузлом и современной кухонной начинкой. Муж имеет по этому вопросу персональное мнение и личный вкус. На мой вопрос, зачем он держит на балансе такой тяжелый груз? Костя кратко, но все же содержательно, ответил:

«Земля, Цыпа, всегда в цене!»;

а потом, прижавшись грудью, тихим шепотом дополнил:

«Семьи растут, Ася, наш сын взрослеет. Он скоро встретит девушку, потом полюбит, а после захочет оформить свой душевный уголок. Признаюсь честно, как на духу, малыш, я не готов Тимку отпускать надолго и далеко. Избавлю барбосёнка от своего навязчивого общества, буду тенью, но довольно близко, почти рядом. Он станет на ноги здесь и получит собственное жильё, когда посчитает нашу скучную компанию с тобой, Цыплёнок, просто-таки невыносимой, душной. Я хочу, чтобы барбос не метался по белому свету, а имел свой тупичок. Море, свежий воздух…».

«И мама с папой недалеко, почти под боком?» — я тронула губами его маячащий перед моим лицом идеальный, но с небольшой горбинкой нос.

«Родители — не зло, Мальвина. Мешать не будем».

«Хорошо»…

Валерия пообещала подумать о моем предложении, а я как будто успокоилась, по крайней мере, я не получила сегодня категорический отказ-ответ. Она приедет, будет здесь, со мной и с нами. Она придет в себя, очухается и заново начнет, ведь Миллер сумела выносить, родить, скрывать ребёнка. Смогла скрыть парня от родного отца, потому что Даня предал. Предал, струсил и ушёл. Я понимаю, что она не сдерживалась во время разговора только по одной причине.

«Чужое счастье, цыплёночек, невыносимо. Не смотри в карман к другим, но и свой держи в тепле, не раскрывай где ни попадя» — мама придавливала мой нос, а после заправляла как обычно выбившийся локон за оттопыренное ухо. — «Все! Пора ужинать, Ася. Заканчивай накрывать, снимай фартушек, косыночку и…».

— Цыпа, я, пиздец как, тащусь от твоей прически, — упершись в край стола сексуальной задницей и стоя за моей спиной, выкатывает весьма учтивое и джентльменское признание «любимый муж». — Хозяюшка на плантации сахарного тростника. Аська?

— А?

— О чем задумалась?

— Он её бросил, Костя, — с тяжелым вздохом говорю.

— Ты всё о том же? — ощущаю слабое движение и приближение чего-то крупного и чересчур горячего. — Скажи-ка лучше, она согласилась? — пропустив свои руки, муж формирует у меня на животе замок, затем немного придавив, притягивает к себе. — Ты, что, плачешь?

— Нет, — но всё же смахиваю солёно-горькую слезу.

— Что Валерия сказала? Сейчас строго и по делу. Убрали эмоции, жена. Итак, что ответила подруга? Ну?

— Подумает! — ну очень вяленько тяну.

— М-м-м! — а он мычит, утыкаясь лбом и носом в заднюю часть моей шеи.

— Что это значит? — немного наклоняюсь, предлагая Косте больше места для его маневров.

— Это значит, что твоя детская подруга у нас уже в кармане, Цыпа. Она не производит впечатление глупой и недальновидной барышни. Это я понял еще при первом знакомстве. С парнем, конечно, просчитался. Если честно, то полагал, что они уже супружеская пара.

— Я же говорила… — недовольно бормочу.

— Цыц, Мальвина! Я забыл. Тем более мы тут такое пережили, что кое-что пришлось изъять из памяти. Я вынужденно форматнул свой жёсткий диск, заштриховав там этюды с нездоровьем этой женщины, жутко стрёмные эпизоды с непростой истерикой и той дебильной ссорой, закрасил белой краской момент, когда ты чуть не разбила мою любимую машину потому, что бушевал ураган страстей.

— Ты отдал нашего ребёнка! — ногтями проникаю под нежную, хоть и мужскую, кожу на тыльной стороне его ладоней. — Избавился от барбосёнка. Я никогда тебе…

— Простишь! Простишь! — широким взмахом, как мясным пером, он двигается по щеке, поднимаясь к «яблочку» на скуле. — Спокойно, спокойно. Расслабляемся и продолжаем разговор.

— Ты отдал Тимофея Яру, а я чуть с ума не сошла. Ты почти убил меня, Красов. Без ножа зарезал, выпустил мне пулю в лоб.

— В этот? — он аккуратно тычет пальцем в мой третий глаз.

— Да.

— А тут совсем пусто, что ли?

— Что? Ты! Ты! — стучу кулаками по столу.

— Цыц, я сказал. Всё больше убеждаюсь, что из компании Красова-Миллер ты, мой птенчик, весьма наивна и слегка посредственна по уму, но чересчур эмоциональна, импульсивна, а временами — откровенно несметлива. Но это, черт возьми, так ми-и-и-и-ло, штопанный животик.

— Прекрати, — стиснув до определенно слышимого скрипа зубы, шиплю.

— Такой пушистый божий одуванчик с дырочкой в правом боку, от которой я, как вштыренный, торчу. Дай пощекочу! — локтем сандалю прямиком в его живот. — В хорошем. Ты чего? В хорошем смысле этих слов. Ох, ох, ох! Я ведь недавно загрузил желудок, а ты бьёшь в солнечное сплетение, наиболее незащищенное мужское место. Как ты жестока, бешеная женщина.

— Я, видимо, попала в твой торчащий член? Ты не мог бы его успокоить? Такое поведение может испугать. Это же ребячество. Прекрати, сказала.

Ведь он меня уже имеет, вальяжно потираясь пахом о мой выставленный зад.

— М-м-м, — муж водит носом, растаскивая заплетенные в косу волосы, стягивает зубами легкую косынку, сбивает патлы, формируя на затылке жирный клок, — ты чересчур распоясалась, женщина. Стала неуправляемой. Почувствовала силу, осознала мощь маленького тела или кое-кто тебя разбаловал. Горе, горе мне! Я сейчас взорвусь. Трусики из эбсент, Цыпа?

— Что?

— Белья нет?

О, Боже, как хочется сейчас добавить:

«Как пожелаешь, мой яхонтовый господин! Все для карих тёплых глаз и шелудивых рук, которым покоя не дают отсутствующие кружевные стринги».

— Только о еде и сексе можешь думать? — повернув голову, фасом обращаюсь к тому, кто нагло лезет мне под юбку незамысловатого домашнего наряда.

— Не только. Заканчивай брыкаться. Если ты случайно расплескаешь ужин, то с чем я спать пойду? Или…

— Нет. Обжорство отменяется. Уймись, мужчина, — опять туда же, как говорится, тем же способом, да по тому же месту.

— А-а-а-а!

— Не обманывай.

— Больно, говорю! — почти визжит. — Что ты за коварное создание? Бьешь и не глядишь, куда будто бы случайно попадаешь.

— Я просто выучила все слабые места, Константин Петрович. У тебя их немного.

Но все, чего уж там, слишком ощутимы и незащищены жирком.

— М-м-м! — рычит, прикусывая кожу на затылке. — Перечисли, но только в обратном алфавитном порядке. Начни, наверное, с эгоистичной буквы «я».

— Яйца! — глупо задираю нос. — Я попала по яйцам! — мне слышится в собственном голосе очевидная гордость и небольшая толика зазнайства.

— Думаешь, умыла? — еще сильнее напирает. Определенно слышу хруст своих тазовых костей и жалобный скулёж рёберного решета, на который Костя налегает, давит на хрящи, что есть его здоровой силы.

— Больно! — как пойманная диким зверем, отбиваюсь, вырываюсь и скулю.

— Я сейчас применю иной захват, если ты не успокоишься. Итак, — какой тон, какая грубая подача, какая здраво рассуждающая речь. — Нет такого органа, жена. Яиц у мужчины нет! Они, как твои трусы, отсутствуют. Эгз ар эбсент тудэй.

— Дура-а-а-ак! — еле-ле волоку.

— Не предусмотрены предустановкой. Чего сразу дурак? Я просвещаю глупого ребёнка.

— Есть! — поднимаю подбородок и скрежещу зубами, прикрыв глаза от удовольствия, которое он мне своим брожением по шее и в волосах доставляет. — Ослабь захват, пожалуйста-а-а-а.

Нет, мой муж на просьбы ближе к ночи совершенно глуховат. Ничего не понимает!

— Парный орган! — кривляюсь и продолжаю чушь нести. — В кожаном мешке у тебя между ног. То, что держим на холоде, пока в тепле греем ствол и ноги.

— Итить, вот это да! Это в какой же ты дешёвой книжечке вычитала подобный тезис или ты опять паслась на порносайте?

— Стыдишь?

— Хм!

— Хм? Стыдишься или испугался, потому что я подробно осведомлена о твоих половых особенностях? Ты всё равно не можешь так…

— Оттрахать тебя?

— А? — теперь я напрягаюсь.

— Чтобы мозги на место встали? Оттрахать, чтобы ходить не смогла ближайшие три дня. Так, чтобы после полового акта ты ныла и стонала, лёжа на боку, прижав к киске солевую грелку. Мочиться будешь только по разрешению и то…

— А? — по-моему, мне страшно. Особенно, когда Костя что-то брякнул про непростой поход в бесконечный — с женской точки зрения, конечно, — трудный туалет.

— Видимо, придется.

— Я буду кричать.

— Сын отдыхает. Подумай триста раз, нужно ли тебе на ночь глядя прослушать ариозо от несанкционированного хора на один, зато какой, звонкий голос. Тимофей был недоволен тем, что не получил мороженое. Это я тебе для справки говорю. Он прожужжал Ольге уши и дёргал Терехову за бусики, которые, видимо, тебе в подарок пытался с толстой шеи снять. Потом вынужденно подпрыгивал на коленях Фрола. Это было вообще из ряда вон. Наш финик обезумел от детского внимания. Ты знаешь, мне всего на одно мгновение показалось, что наш Сашико делает Ингушу пузатой тётей. Буравит плоть, так сказать, ни в чем себе не отказывая. Что-то он совсем увяз! То ли выгулялся, наконец-то, то ли блажь какая, то ли это спор.

— Спор?

— Не отвлекайся.

— Что?

Он мне голову забил?

— Аська, подумай, — его рука настойчиво спускается и стискивает пальцы, собирая, как бумажную салфетку, плательную ткань и мой опрометчиво оголенный лобок. — Хочешь?

— Нет.

— Хочешь? — он напирает телом, наклоняет над рабочей поверхностью, располагая верхней половиной на столешнице. — Даже так?

— Нет, — дергаю ногами, отбивая ритмичную лезгинку. — Хватит.

— У мужчин, Цыплёночек, имеются аккуратные яички. Такие звенящие шарики ки-конг. Покатаешь свой набор? Они звенят и просят нежных и простых прикосновений. Мне нужно расслабиться, женщина.

Я вскинув брови, угрожающе пищу:

— Какая разница?

— Раздвинь ножки, Ася. А разницы никакой. Дело в смысле!

— Нет, — специально сжимаю бёдра, перекрещиваю ноги и ёрзаю щекой по недавно вылизанной теплой тряпкой кухонной поверхности. — Это насилие, муж.

— Чего?

— На-си-лие, — по слогам негромко выдаю.

— Это ролевая игра для двоих героев, синеглазка. Такой «Секс-страйк», Цыпа, или «Дота-секс», как вариант «Зе текс!». Гибрид военной техники и проникающих в твою дырочку миленьких толчков. Ты домохозяйка, в фартуке и батистовом платочке, а я господин, соскучившийся за лаской и интимом. Отдеру! Ух, как я сейчас противника отжарю, спалю твой бастион, оставлю только две бойницы, — он быстро нажимает на мои соски, — и рельсовую пушку между ног.

— Разверни меня, — растопырившись морской звездой, командовать хочу. — Костя! Быстро! Не так!

— С годовщиной, Цыпа! — он нагло водит членом по раскрытым специально для него половым губам, протискивается между ног, макается в промежность и тут же отступает. — Наверное, нужен тост?

Ровно год! Двенадцать месяцев со дня нашей свадьбы, с момента официальной росписи и поздравлений от его двух лучших друзей. Тогда, триста шестьдесят шесть дней назад, на торжестве присутствовали трое: Роман, Саша и наш сын. Сегодня, когда мы собрались за праздничным столом в простом и свободном ресторане на Центральной набережной, количество пожеланий, впрочем, как и гостей, увеличилось, если я не ошибаюсь, троекратно. Растет компания, прибывают люди, пополняется копилка воспоминаний, а наше счастье постепенно разрастается.

— Я хочу еще ребёнка, — вожу рукой, прижимая подушечки к полированной поверхности, прислушиваюсь к дыханию мужа, периодически прикрываю веки и задыхаюсь от того, что он вытворяет без стеснения с моей «разодранной» спиной.

Муж в своей манере разобрался с ненавистным платьем, которое мешало ему дичь со мной вершить. Вцепившись мертвой хваткой в воротник, он потянул со всей имеющейся силы по сторонам, рванул, что было мочи, раскроил на две ровных половины, выдрав с мясом потайную молнию.

— Такая ты мне больше нравишься, Цыпленок…

— Я хочу ребёнка, — тише повторяю.

У нас, увы, не получается. Стараемся. Не беспокоимся о контрацепции. Выкинули список безопасных и опасных дней. Отдаемся на все сто процентов каждый, как последний, раз, но результат всегда один.

«Всё отрицательно!» — так говорит мне доктор, когда я прихожу на обязательную консультацию. — «Ася, шансов мало. У Вас нестабильный гормональный фон, плюс экстракция яичника…» — в такие непростые моменты я отгораживаюсь от известий каменной, будто трехметровой стеной. — «Категоричное „нет“ никто не говорит, возможности всегда реальны, просто…».

«Сегодня не повезло, Цыплёнок!» — шепчет Костя, когда встречает после душещипательного визита к мудрому врачу. — «Но мы не остановимся на достигнутом, тем более что…».

— Я доченьку хочу. Слышишь, детка? — прижавшись грудью, животом, лицом и напряженным пахом, муж наконец-то проникает внутрь. — Тихо-тихо, — я начинаю ныть, а он губами снимает будто бы взбесившиеся от переизбытка эмоций бешеные слёзы, струящиеся по моим щекам. — Начинай придумывать имя, жена.

— Аня! Аня! Анечка! — царапаю поверхность никак не зацепляющимися пальцами.

Так хочу её назвать!

— В честь мамы?

— Да. Двигайся же, чёрт тебя возьми. Красов!

— Как скажешь, Цыпа, — муж хмыкает и делает свой первый сильно проникающий толчок.

Болезненно приятная, животная по своей сути, грубая по внешним очертаниям, рваная по частоте нашего дыхания, страстная по резким, чётким движениям мужчины, поза доставляет мне невообразимое наслаждение. Я улетаю при каждом проникновении. Костя — главный, властный, настоящий господин, который не стесняет собственное желание и не ограничивает имеющиеся у него возможности, полностью контролируя весь процесс. Так он размечает территорию, вот так берёт своё. Он трахает свою жену, доставляя невообразимое по высоте и ощущениям наслаждение. Я, чёрт возьми, вообще не затыкаюсь. Подмахиваю на каждой перфорации, стону и охаю, затем мотаю головой и прижимаюсь к запотевшей от наших действий поверхности плечами, отчаянно стараясь слиться верхней половиной тела со столом. А муж помалкивает, но рвано дышит. Я слышу, как он шипит, как цедит атмосферу через зубы. Теперь я представляю, как Костя закусывает нижнюю губу, и ощущаю, как шлёпает ладонью по обнаженной ягодице, вальсирующей перед его глазами, как яркий воблер для бойцовой рыбки. По-моему, он что-то бессвязно вслух считает, словно отмеряет лошадиный шаг, наивную глупость говорит, а после очень грубо, грязно и сильно матерится, стараясь подавить свой хищнический инстинкт и развязавшийся на похоть сверхталант. Сейчас он словно секс-машина, которая с заданной скоростью имеет непокорную жену, не сумевшую дать простое определение кожаному мешку с теплым содержимым внутри, который ритмично прикладывается к моей мокрой промежности, чавкающей от чересчур обильной смазки, коей я, как охотящаяся в марте кошка, исхожу.

— Я больше не могу, — задыхаюсь от тяжести навалившегося на меня большого тела. Мы, кажется, сплелись, проникли, растворились. Костя лёг на мою спину и задал бешеную частоту проникновений. — Пожалуйста, — сильно жмурюсь, пошире раскрывая рот.

Как жарко, как неистово, как бешено болит напрягшийся живот. Как будто что-то, где-то, вот-вот, ещё-ещё, но:

— Не-е-е-е-т, нет, нет! — я хнычу и, как психически больная, визгом истерю.

Это всё не то. Выходит резко, и с той же скоростью разворачивает меня, обращая лицом к себе. Подхватив под ягодицы, высаживает, как поломанную, утратившую жесткую основу, статуэтку на рабочий стол. Толкается, не давая возможности обоим перевести дух и успокоить стремительное сердцебиение.

— Держись, Цыпа…

Да!

Да!

Да!

«Как скажешь, мой любимый шеф!».

Костя боготворит наш обязательный зрительный контакт при каждом занятии любовью. Он, по его же собственным словам, торчит от масляного взгляда, которым я всегда вознаграждаю его движения. Я плавлюсь и медленно стекаю стеарином, принимая после любую форму в этих горячих, мягких и мужских руках.

Долго — понятие очень растяжимое. Каждой из нас известен бородатый анекдот про «три минуты», которые по общим ощущениям, когда ты находишься в процессе, кажутся бесконечной вечностью, о которой любая женщина мечтает.

— Пора, жена!

Он запускает цепь неконтролируемых поступательных движений, от которых у меня подрагивают коленные чашки, дребезжит внутренняя часть бедра, а пальцы на ногах поджимаются, формирую балетную высокую стопу.

Я вскрикиваю на финальных, почти размазывающих меня толчках, прикусываю сильно Костину нижнюю губу и тяну его к себе, пока он шипит и дергается, дергается и кончает, изливаясь внутрь, настраивая нас на маленькую жизнь, которая стопроцентно зародилась. Я уверена… Уверена, что стану матерью ещё раз!

— Анна Константиновна? — шепчет в ухо муж.

— А?

У меня проблемы с идентификацией реальности. Я не понимаю, где и в каком измерении нахожусь.

— Вам комфортно, моё маленькое солнышко? — целует мой висок, специально задевая бровь, ресницы и закрытый глаз.

— Что? — вздрагиваю и сжимаю внутри застрявший член.

— Ох, е. ать! — муж жмурится и, впившись пальцами мне в ягодицы, впечатывает ещё теснее нас. — Ты успокойся, Цыпа, а то я за себя не ручаюсь. Ты основательно подоила меня. Я… Блин, Аська. Он, сука, по-прежнему стоит… Я… Я… Пять, блядь, минут, — расставив пальцы, отмеряет наш хронометраж.

— Устал? — собираю пальцами капельки пота на его щеке, виске и лбу.

— Нет. Но… — муж неровно дышит, свистит, хрипит и кашляет, улыбается и ярко скалится.

— Тебе хорошо со мной? — шепчу.

— Очень!

— Анечка! Пусть будет Аннушка. Ты не возражаешь?

Костя смотрит мне в глаза и отрицательно мотает головой.

«Спасибо, спасибо… Я так тебя люблю!».