Ася

Глава 32 Портрет

Светлая бархатная кожа. Едва заметная розовая паутинка на обнаженной грудке, которую терзаю горячим дыханием уже на протяжении нескольких часов. Моей жене сегодня исполняется двадцать шесть годков. Как будто взрослая малышка! Ровно дышит, сладко стонет и, раскрывшись, закидывает согнутую в локте руку на подушку, полностью сползая на матрас.

«Тише-тише» — отстранившись, про себя шепчу. — «Жарко, да? Горячо, Мальвина? Закипаешь постепенно, синий лён?» — я опираюсь на свою ладонь.

Небольшой, идеально круглый, всегда отзывчивый на бережную ласку и наглые прикосновения, податливый сосок оживает при каждом выдохе, который я осуществляю нешироко раскрытым ртом. Облизываюсь, как настроившийся на внеплановую влажную жратву и без пищевых человеческих добавок сытый кот. Прищуриваюсь и наклоняюсь ниже. Теперь кончик моего носа встречается с мягкой, едва-едва раскачивающейся под её поверхностным дыханием вершинкой, на плато которой мне радуются неглубокие, прорезные рытвинки, откуда по божественному замыслу струится питательное молоко, когда женщина предлагает новорожденному грудь, на чём, как это ни странно, я тоже, как помешанный на плотском, заострён.

«С днем рождения, Цыпа!» — щекочу кончиком языка кожистый пятак. — «Порадуешь мужа благодушным настроением?» — целую, захватывая ареолу, и с чмокающим звуком отпускаю. — «Вот так!».

Сын крепко спит — я всё проверил. Тим с неохотой приоткрыл глаза, когда я заглянул к нему. Потом я наклонился, чтобы взять его на руки, в ответ ребёнок сладко потянулся и прильнул к моей груди. Почти одиннадцать месяцев. Уже большой. Я покормил его, потом, конечно, посидел с ним рядом, пока он снова не заснул.

Сейчас всего лишь шесть часов утра. Как будто идеальное начало дня. Последние мгновения загостившейся зимы, которая в этом году, как на грех, не спешит пока с нашим городком прощаться. Рыхлый снег, здоровые сугробы, замёрзшая морская кромка, стеклянный, скрытый подо льдом, песок и до костей пронизывающий ветер.

Оттолкнувшись, осторожно поднимаюсь и, не отводя от Цыпы глаз, двигаясь мягко, крадучись, расположившись к ней передом и став к стене спиной, направляюсь легкой поступью к большому креслу, в котором, как я недавно выяснил, весьма удобно наблюдать за спящей в неглиже женой.

Ася сводит ноги вместе, сжимает бёдра, пряча между ними гладковыбритый лобок, поворачивается ко мне лицом и сильно выгибает шею.

«Да чтоб её!» — смотрю на возбужденный член, таранящий свободные пижамные штаны и, ухмыльнувшись, подвожу глаза. — «Позже. Не сейчас. Закончим то, что начали. Потом! Потом с Цыплёнком порезвимся!».

В последний раз я рисовал, если мне не изменяет память, на последнем курсе в институте. В смысле — художественно рисовал, изображал по классике, так сказать, штудировал анатомический портрет. Специфика настоящей профессиональной деятельности не предполагает работу с ластиком и карандашом. Но с Асей — так уж произошло — во мне проснулась чёртова романтика, и потянуло на подобную херню, от которой я третий день торчу.

Именно столько по времени я её пишу. Стандартная бумага, дешёвый и простой альбом для школьного черчения или университетской инженерной графики, который по моей любезной просьбе приобрела недавно Лилия, когда выходила за пределы офиса на свой законный перерыв за бумажной чашкой свежесваренного кофе себе и беспокойному боссу, шепнувшему о своём желании на ухо. Сказал, а после подмигнул и попросил молчать о том, что происходит. Большая упаковка длинных и хорошо заточенных карандашей различной степени жёсткости, твёрдости и мягкости, дурно пахнущая химией податливая на изгиб в моих руках резинка в образе крепко стиснутого кулака с оттопыренным здоровым пальцем — мои друзья, на которых я целиком и полностью полагаюсь уже три дня.

Я прячу свой набросок в ящике письменного стола на рабочем месте, в тихом кабинете, в который дело не по делу заваливаются Сашка и Роман, когда я забываю про обязательную встречу на нашем лобном месте, чтобы о том о сём со стариками поговорить. Каждое утро забираю этот холст отсюда, уношу с собой, бережно уложив в огромную пластиковую папку, скрываю, чтобы Ася случайно не нашла того, что муж ей приготовил в довесок к основному подарку по случаю дня её рождения.

Коробка с широкой атласной, по цвету шоколадной лентой, в которой находится комплект элегантного и совсем не вызывающего нижнего белья, красуется сейчас, упираясь толстым краем в бортик каминной полки, напротив нашей с ней кровати, в которой тихо-мирно на боку покоится посапывающая сладко и размеренно бесстыжая жена.

Её голый вид — моя идея. Назвать это жёстким требованием, грубостью, придурью, руководством к действию, приказом или устным распоряжением не поворачивается язык. Она не сопротивлялась, не бурчала, не надувала губы, не стеснялась, когда я попросил её не надевать пижаму или ночную сорочку, когда Мальвина идёт со мной в кровать. Всего лишь на одно мгновение Ася попыталась усомниться в комфортности окружающей температуры в комнате и уместности полной обнажёнки, но первая же ночь, которую жена провела в моих настойчивых, почти беспривязных, но горячих объятиях, доказала состоятельность и своевременность обыкновенной просьбы.

«Вот так!» — поглядывая на неё, кошусь правым глазом, удивленно вскинув бровь. Жена неровно дышит, жалобно постанывает, по-детски носом шмыгает, теребит и потирает блестящий кончик пальцами, а затем раскидывается верхней половиной тела, оставаясь будто на боку. — «Да! Да! У-у-у!» — двигаю губами, пока накидываю оставшиеся до финала рваные штрихи. — «Ещё чуть-чуть!».

Обожаю на неё смотреть. Нравится слушать тихий и спокойный голос. Получаю эстетическое наслаждение, когда шпионом наблюдаю за её как будто каторжной работой, за которой моя Красова, как это ни странно, полностью растворяется, ярко расцветает и быстро успокаивается, когда случайно раздражается чьими-либо просьбами, которые неосторожно идут вразрез с её.

«Инга просит… Она сказала… Р-р-р-р… Оленька сообщила… Она просто невыносима, Костя! Ненавижу Юрьеву… А почему Терехова такая… Скажи же что-нибудь!» — в таких рефренах я, по счастливому стечению обстоятельств, не имею права голоса. Мне дозволено лишь покачивать головой и улыбаться в наиболее страстные мгновения, когда молчаливого согласия не достает, а Цыпе хочется как будто нечто большего. — «Я их обожаю! Волнуюсь… Очень-очень! Это ведь первый раз. Всего три платья, но…».

«У тебя всё получится» — взглядом отвечаю, не произнося ни звука. — «Ты моя родная! Трудяжка, сильная девчонка, упорная натура, непростой характер, любимый человек! Аппетитная хозяюшка-а-а-а. Рваный хвостик, штопанный малыш!» — как правило, я про себя пищу, не транслируя миленькие выражения вслух.

Тяжело поймать баланс и найти душевное равновесие в том, что стопроцентно состоялось, но непростые по характеру и разные по возрасту женщины, действительно, сдружились. Они неразлучные подруги, которые всегда на связи. Вечерний щебет в женском чате, куда я имел досадную неосторожность заглянуть, стал определенной притчей во языцех. Там… Там… Там царит разврат и вакханалия. Поэтому я предусмотрительно и без разговоров удаляюсь из комнаты, в которой Аська уединяется, чтобы потрещать с подружками о том, как их тяжелый женский день прошёл. Интересно, что в этой связи думают Юрьев и Фролов? Терпят или просто ни хрена не знают? Их дамы, в силу возраста, определенно знают, как заметать следы и застить «юношам» глаза? Означает ли последнее, что я просто-таки обязан престарелых мальчиков интеллигентно просветить на этот счёт? Хорошо, если обойдётся, а если нет. Мне сделать скрин, из-под полы сфотографировать экран, а после переслать в рабочий чат?

Высоко подобранные волосы — тугой пучок, который Ася накручивает каждый вечер, упирается в поролоном заполненное изголовье. Жена водит бессознательно рукой, убирая с глаз невидимые локоны, затем чихает и себе же говорит:

«Будь здорова, дорогая!».

Затянувшуюся экзекуцию, по-видимому, нужно прекращать. Снимаю острую, струящуюся атласным переливом ленту с подарочной упаковки белья, которое я намерен в скором времени с неё сорвать. Намотав концы на четыре пальца каждой руки, растягиваю ленту и осторожно несколько раз хлопаю, проверяя крепость ткани.

— Попробуем кое-что, жена? — возвышаюсь над ничего не ожидающей маленькой развратницей. — Тебе понравится. Полежи тихонько, я недолго.

Обмотав женскую кисть и завязав лёгкий узелок, протягиваю ленту к столбику кровати. С правой ручкой, как и ожидалось, не возникло никаких проблем и сложностей не произошло. То же самое осуществляю с левой, а после выпрямляюсь, наслаждаясь общим видом:

— Красота!

Я однозначно постарался, распяв в супружеской постели голую жену.

— Что скажешь? — упираюсь коленом в матрас, подергивая ленту, растянувшуюся у нее над головой, проверяю крепость связки, и наконец, удостоверившись в её надёжности, ложусь с Цыплёнком рядом. — Ну, что? — осторожно дую женщине в лицо, а после наклоняюсь над торчащей грудью. — Время просыпаться. Ася, Ася, Ася, ку-ку?

Дыханием опаляю нежную кожу, заставляя реагировать, вызываю рой мурашек, таращащихся на моё лицо, размахивая перьевым пушком.

— А-а-ах, — жена мгновенно прогибает поясницу и попадает мягким полушарием прямиком в моё лицо. — Ой! — и тут же взвизгивает, когда незамедлительно оказывается подо мной. — Костя? — дергает руками, бьется пленницей и упирается в изголовье лбом. — Боже мой! Ты что? Ты… Ты… Ты меня связал?

Боится, терпит или специально так себя ведёт?

— Чтобы не сбежала, — прыснув в свой кулак, сиплю. — Чем больше будешь вырываться, тем сильнее верёвочка затянется.

— М-м-м, — громко выдохнув, внезапно расслабляется, смиряется, похоже, с незавидной участью.

— Иди сюда, — оторвавшись на одну секунду, становлюсь на колени, раскачивая нас, раздвигаю её ноги. — Ближе, — обхватив за талию, затягиваю Асю на себя. — Идеально!

— Ты опять? Дур-р-р-а-а-ак, — токует будто по-французски.

Картаво у неё выходит наше «эр», а гласные гундосит слабо, пропуская через нос.

Помнит… Помнит… Помнит… Вот и хорошо.

— Сегодня в честь праздника попробуем кое-что иное.

— Нет! — выкручивается и дребезжит ногами, задевая пятками поясницу, шлёпает ступнями мне по заднице. — Развяжи немедленно!

Заигрывает, соблазняет, заводит и настаивает? Хочет? Хочет получить меня?

— А ну-ка! — приставляю палец к носу. — Не слушаешься? А по попе? — угрожая, заношу над ней ладонь.

— Что? Что? Что? — шипит, выпучиваясь. — Никаких…

Подходов сзади? Не приемлет коленно-локтевую? Потому что никогда не пробовала. Возникла неожиданная возможность исправить ситуацию и подравнять сложившееся положение.

— Тишина! — приказываю, дважды подмигнув. — Чего разбушевалась? Плохо спала? Не выспалась?

Зачем спросил? Это было очень опрометчиво.

— Зачем? — она прокручивает запястья, настойчиво пытаясь снять с себя оковы. — Развяжи, я никуда не убегу.

Не буду отвечать!

— Доброе утро, женщина, — вожусь, устраиваясь с небольшим комфортом между женских ног. — Ты не могла бы… — подлавливаю стремительный, и оттого опасный, бешеный, непредсказуемый толчок.

Сжав пяточку, завожу её разгулявшуюся конечность себе за спину и как бы между прочим пробегаюсь пальцами по лобку.

— Костя-я-я! — выпискивает Ася.

— Скажи «привет», Цыплёнок, — рисую ногтем, поддевая светлую дорожку шелковистого редкого покрытия. — Блондиночки везде беленькие, да?

— Нет, нет… О, Господи! Что ты вытворяешь? Сейчас же развяжи меня.

Приказывает? Это зря!

— Да! Да! Да! — наклонившись над её лицом, смеюсь. — Доброе утро, Костя! Не улетай, пожалуйста. Ещё не время!

— Что? — скалит зубки и пытается клыками прихватит мою щеку.

— Доброе утро, любимый муж, — наморщив лоб, рассматриваю исподлобья бьющиеся кисти. — Поранишься, Цыпа.

— Зачем?

— Доброе утро, Костенька! — еще раз повторяю.

Звучит, как заклинание или как отзыв на известный только нам с женой пароль.

— Прояви благоразумие, виновница торжества. Итак?

Ася, выгнув шею, обреченно выдыхает, и прикрыв глаза, пищит:

— Невыносимый мужчина!

Да, это я! Знаю же, что ей не больно. Уверен, что со мной играет. Такое с ней неоднократно проходили. Сейчас она позлится минут пять-семь, потом лукаво подмигнет и ярко улыбнется, оближет губки, нижнюю обязательно закусит, выгнется на меня вперёд и скажет, что ко всему готова.

— Доброе, — вдруг широко зевает, что-то несуразное спросонья медленно бормочет и цепляется пальцами за тканевую обивку изголовья, царапает ногтями, будто что-то мягкое щекочет. — Что случилось? — теперь спокойно переводит на меня глаза. — Давно проснулся? Заскучал? Решил поиздеваться? Связал, как утку? Ты меня распотрошил? М?

Похоже, отошла!

— Угу, — поклёвываю мягким поцелуем пухлые и розовые губы. — Поздравляю с днем рождения!

— Так это твой подарок? — удивленно вскидывает брови.

— Не совсем, но это необходимый антураж.

— Что-то стало страшно, — водит обнаженными плечами, вжимается телом, задницей в матрас, продавливая головкой мягкую подушку.

— Будет хорошо, — проложив дорожку поцелуев и спокойных ласк по тонкой шее, опускаюсь ниже. — Тим, между прочим, дрыхнет без задних ножек. Я убавил громкость и…

— Спасибо-о-о, — лениво и кокетливо растягивает гласные. — А теперь развяжи меня. Прошу-у-у-у!

— Тихо! Это не основной подарок, — хихикаю, а после прикусываю выступающую скулу. — Но приятно. Почаще нежно говори.

— Если ты меня освободишь, то…

— Не-а, — недослушав предложение-просьбу, отрицательно мотаю головой и полностью ложусь на Асю. — Сначала расслабление и массаж, потом, возможно, дикий секс, а напоследок…

— Массаж?

Похоже, я её заинтересовал.

— Помять бочка, малышка?

— Ты ведь не отстанешь?

Нет…

Секс с женой всегда на твёрдую пятерку. Она упрямая, усидчивая, открытая для всевозможных экспериментов. Жена — отличница во всём. Недаром изучала фантастическую херню, внимательно рассматривая потных холуёв, кряхтящих на по-звериному вопящих милфах.

Сбоку, сверху, по старинке — с широко распахнутыми ногами, орально, иногда ментально, когда по телефону. Распорядка нет — я действую согласно обстановке. Готовим ужин — стол нам в помощь. Смотрим телевизор — я трогаю местечко между женских ног. Пялимся в окно — сжимаю грудь, массирую ей сиси, натираю пальцами соски, прищипываю и пищу с ней в тон, когда внезапно отпускаю…

— А что у нас с погодой? — задрав повыше голову и выставив под нос мне свой гладкий подбородок, внимательно рассматривает прозрачный купол, как будто изучает творящееся за крепким, но стеклянным контуром никак не исчезающее зимнее настроение. — Серо, да? Мерзко? Холодно? Опять морозно?

— Там сильный шторм. Надеюсь, что последний в эту зиму, — внимательно слежу за ней. — Аська, ты сегодня волшебная. Что с тобой? Светишься! Искришься! Неужели… Ты беременна, жена? — шепчу на ухо.

— Нет, — опускает голову, лениво прикрывая веки, прячет взгляд. — Не вышло. У меня месячные пришли, и доктор сказал, что ничего там нет. Пусто пока.

И хрен с этим! Мы не стараемся специально — просто для себя живём.

— Там ветер? — повернув голову, теперь рассматривает пейзаж сквозь панорамное окно.

— Бешеный, — как будто в подтверждение своих слов усиленно мотаю головой. — Никто к нам не приедет сегодня, — спокойно сообщаю. — Не расстроилась? Нормально? Ничего?

— Из-за… — Ася возвращается ко мне лицом.

— Из-за погоды, Цыплёнок, — тут же отвечаю. — К тому же Ольга приболела. Там и больное горло, и обложенный соплями нос, и высокая температура. У неё продлён больничный. Юрьев позвонил, когда они вернулись из поликлиники. Пока похвастать нечем, всё по нулям и средней степени тяжести. Рекомендованы полный покой, обильное питьё, дневной сон и жаропонижающие. Грипп, наверное, — плечами пожимаю.

— Боже! — Ася тормошит атласную верёвку и шипит. — Красов, отпусти немедленно!

Не обращая внимания на её слова и просьбы, спокойно продолжаю:

— Поэтому она сегодня находится на полном пансионе и под зорким наблюдением. Ромка водрузил себе на плечи бремя домохозяина и старшего куда того пошлют. Нечего им сопли к нам тянуть. У нас маленький ребёнок и праздник на носу, — ерзаю, натирая пахом ей живот. — С чего начнём?

— Очень жаль.

Не те слова. Похоже, рано. Значит, надо подождать.

— Когда я с ней общалась, она ни словом не обмолвилась, что всё так серьёзно. Шутила, покашливая в трубку. Может быть, съездим?

Съездим. Обязательно. Только позже.

— Увы, Ася. Вероятно, там не обычная простуда или несварение, а нечто большее. Пусть кризис пройдет, потом смотаемся.

Жена тяжело вздыхает и покачивает головой.

— Ты лежишь на мне? — прижав подбородок к груди, прищурившись, рассматривает то, что происходит.

А я, не обращая внимания на ее слова, продолжаю говорить:

— У Фроловых, сама понимаешь, вечный бой — покой им только снится. Саша сказал…

— Встань, пожалуйста, — Цыпа осторожно взбрыкивает, сгибая-разгибая голые колени, одно из которых я пытаюсь обхватить своей рукой. — Костя! В чём дело? Ты взбесился?

— Короче, их не будет. И потом… — сильнее наваливаюсь и фиксирую глубоко вздыхающую под собой. — Всё? Всё, спрашиваю? Готова?

— Не надо! — жалобно пищит, сквозь длинные ресницы посматривая на меня.

— Что?

— Ты хочешь…

— Хочу! — карабкаюсь повыше. — Если ты не против!

— Э-э-э, — следит за тем, что я творю, моргает через силу и всё же пялится на мою грудь.

— Потом обсудим распорядок дня, жена. А сейчас хочу воспользоваться внезапно выпавшей возможностью…

— Внезапно?

— Что-что? — если честно, то я и с первого раза прекрасно всё услышал.

— Выпавшая возможность? — жена прищуривается и напрягает жилы, пытаясь вырваться на волю. — Я ведь голая! Связанная! Полностью в твоей власти. А ты скалишься и говоришь о какой-то странно выпавшей возможности. Что с настроением?

Оно игривое и заточенное на удовольствие.

— Угу, — хихикаю. — Аська, сначала это дело, а потом…

— Не хватило? — она клюется и хочет укусить мою губу. — Ты полночи терзал меня. У меня внизу потёртости. Ты… Ты большой.

— Угу, — мычу куда-то в шею. — Помолчи, жена.

— И говоришь о случайном стечении обстоятельств? — она настаивает и брыкается. — Да что ж такое? — со свистом выдыхает, опадая грудью, втягивает и без того впалый и к спине прилипший штопанный живот.

— Угу, — сползаю ниже, пока не утыкаюсь носом в ровный шов. — Вот так? — провожу языком по тонкой линии и поднимаю голову, направляя на неё свой взгляд.

— Костя-я-я! — Ася выгибается и шире расставляет ноги…

Наши отношения с Цыпой за неполный год превратились в нечто большее, чем приклеившаяся к случайным разнополым людям банальная привычка, отдаленно похожая на неземное чувство, о котором каждая мечтает. А после, привыкнув к тому, кого как будто полюбила, потому что нежной кожей приросла и застолбила ценный экземпляр, пометив лоб своим клеймом, потеряла собственную жизнь, став чем-то вроде необходимой для удобства красивой, но бесполезной вещью. Когда-то о таком и я мечтал, когда жил с Юлей, подменяя настоящую любовь. Отчаянно хотелось настоящей ласки, чувственной отзывчивости, страсти, жажды, но был лишь животный первоклассный секс и долбаный обман, от которого с болтов срывало жестяной конёк и стремительным течением уносило к необитаемым берегам, на которых с большим трудом я переводил дыхание, поднимался, расправлялся и, сука, дальше шёл…

Проникаю полностью. Не даю расслабиться и подстроиться под скорость, время и размер. Запутав пальцы в шоколадной ленте, Ася, раздувая несуществующий капюшон, мелкой коброй поднимается и устремляет вниз свой взгляд. Именно туда, где каждый раз соединяемся, когда занимаемся любовью.

— Быстро? — спрашиваю.

— … — сглотнув, качает головой.

— Долго? — подмигнув, на всякий случай уточняю.

— Хочу тебя обнять.

— Обойдешься, — совсем немного выхожу. — Так хорошо?

— Да-а-а, — обреченно опадает, задирая ноги, раскрывается сильнее, а подавшись на меня, насаживается плотью до упора.

— Ты что творишь? — по волчьи запрокинув голову, рычу.

— Трахаю тебя, — хохочет стерва.

Люблю смотреть, как её мотает во время, после или даже перед полным погружением, когда я курсирую руками, языком, губами прежде, чем войти. На лбу у Аси пульсирует маленькая венка в такт каждому толчку. Жена зажмуривается, сцепляет зубы, растягивает рот пугающей улыбкой, а когда кончает, всегда распахивает глаза и смотрит прямо на меня. Так я понимаю, что она довольна, а дело остается лишь за малым — довести себя и выплеснуться, например, ей на бедро.

— Куда? — шепчу ей в ухо, активно двигая бёдрами.

— В меня! — прижимается щекой, потому как руки всё еще заведены и для личного пользования по-прежнему недоступны.

— В тебя? — раскрыв пошире рот и выставив наружу зубы, впиваюсь в жилу на влажной шее, предоставленной для ласк.

— Да, — вещает глухо, как будто из партизанского подполья, уже готовая жена.

Не прекращая поступательных движений, одной рукой ослабляю завязки на её кистях.

— Ты свободна, — двигаюсь, наращивая темп. — Ну же…

Она впивается ногтями в мои плечи, таранит грудью мой живот, скулит и почти сливается, насаживаясь плотью на мой ствол.

— Я всё, всё, всё…

И больше ничего! Выстреливаю внутрь, замирая на мгновение, таращусь на то, как сильно её крутит и сам, как дикий зверь, стону…

— Ты как? — неторопливо перебираю пальцами её плечо. — Аська? Слышишь?

— Это мой портрет? — водит пальцем по рисунку, обводит собственный овал, царапает кончик вздёрнутого носа, двигаясь по шее, опускается на грудь, обрисовав соски, трогает живот и останавливается, обмакнув подушечку в пупок.

— Угу.

— Ты великолепно… Очень красиво рисуешь, Костенька.

— Спасибо.

— Не знала.

— С этого всё и началось, — хмыкнув, отвечаю.

— Что? — приподнимается и, упершись ладошкой в мою грудь, суетится взглядом по лицу. — Что началось?

— Пейзажи, Ася. Местные и выдуманные.

— Пейзажи?

— Наша природа. Клокочущее море, песчаный пляж, игривые дельфины, говорливые чайки, ворующие у ротозеев булочки, вареную кукурузу, медовую пахлаву, воздушный рис и сахарную вату.

— Ты рисовал…

— Здесь нечем заняться, Цыпа. Это чёртов курорт! Жизнь тут начиналась только с началом соответствующего сезона. К нам приезжали богатенькие люди, снимали за бесценок комфортное жильё, любезно посещали центральный пляж, оставляя деньги на дешёвых аттракционах. Здесь же загорали, получали жуткие ожоги, затем облазили и вопили, когда обрывали друг у друга сильно шелушащуюся шкуру. Будучи мальчишкой, я зарабатывал карманные деньги тем, что рисовал портреты отдыхающих. Миленькая мордочка юной леди, которая то ли от жары, то ли от наслаждения высовывала кончик языка, сводила глазоньки на нос и издавала пошлый звук, имитирующий выпуск из заднего прохода скопившихся газиков, приносила мне довольно-таки неплохой доход. По крайней мере, на эскимо всегда хватало. И на развлечения, между прочим, тоже.

— Развлечения? — Цыплёнок внезапно настораживается.

— На банан, ватрушку, надувную горку, на крайний случай — колесо обозрения на набережной, морская вечерняя прогулка на катере или…

На флайборд с Юлой!

Чёрт! Чёрт! Чёрт!