Ася

Глава 31 «АСЯ»

Сегодня трудный день. Один из — вероятно! Насыщенный событиями, известиями средней тяжести, а главное, долгожданным возвращением домой. Ещё минут пятнадцать или немногим меньше, и я наконец-то уберусь из галдящего на все возможные голоса любимого офиса, по которому, чего уж там, весьма соскучился, пока находился в вынужденном «декретном отпуске» по уходу за непослушными — да-да и это не милая оговорка, язвительная шутка, долбаный цинизм или грёбаная ехидца — мелкими детьми; затем приеду на край света за любимым сыном и свяжусь с женой, старательно помалкивающей в нашем чате: то ли ей нечего сказать и нечем, как результат, похвастать, то ли она просто изощрённым образом испытывает моё терпение, которое, объективно говоря, любезно подготовлено и выставлено на старт с довольно крупной, красочной пометкой «На исходе!». Все нервы синеглазка вытрепала! Неполный день, а я уже на взводе: психически контужен, а физически, к чему уже, естественно, привык, неудовлетворён.

Пребывание в гостях, но, как это ни странно, в «нашем месте», сильно затянулось. Чего уж! Простой визит и вероятная побывка на семь тире десять дней заняли, как говорится, «до обеда — целый день». Двадцать восемь! Вот столько по времени я провёл со своей семьей на старом маяке, будто бы в родных стенах, однако в чужом по документам доме. Почти месяц мы спали с Асей на арендованных у Яра с Дашей простынях, продавливая телами жёсткий матрас двуспальной кровати на нижнем ярусе заброшенного навигационного сооружения.

Матвей Аксёнов, что очень, если честно, подозрительно, растерял набранную скорость, сбился с ритма и намеченного пути, отвлёкся на кое-что иное и, как результат, заставил своего босса кантоваться за высоким забором давным-давно заброшенной жилплощади. Не в том, конечно, смысле, что благоустроенное жилище опустело и поселило в своих недрах только звёзды, солнце, снег, дождь и с ног сбивающий свистящий ветер, а в том, что я напрочь отвык от того, что мы с женой творили там.

Нет-нет! Никаких взрослых глупостей или безудержного секса, на который мы пока с ней, увы, не получили письменного разрешения, или ещё какого-либо запрещённого по чьим-то меркам разгула, вкупе с извращениями и содомией, от чего, если откровенно, у Аськи к чёрту сносит крышу, и Цыплёнок полностью утрачивает разум и контроль от того, что видит, но не может, к сожалению или всё же к счастью, реализовать. Там, в отцовском старом доме, мы просто были самими собой, изображали аборигенов, играли в домострой — под настроение, и, облизывая от удовольствия пальцы, «кушали» любовь.

Спали до обеда, пока сын не заявлял о себе громким криком, бормотанием или толчками пятками в бортик своей маленькой кроватки, затем с ленцой и только вместе готовили полезный завтрак, который уже можно было считать обедом, ели на смотровой площадке, закинув почти себе за уши ноги, при этом уставившись на линию горизонта, разделяющую одну стихию от другой; затем спускались, отвешивая «рукоплескания» по задницам, стихийно собирали вещи и почти под вечер выползали на полноценную прогулку. По-детски размахивая руками, я показывал жене как будто стёршиеся из памяти, но всё еще присутствующие в реальности местные достопримечательности, водил её по секретным детским базам, словно по военным объектам, целовался с Асей, развалившись на стволе упавшего от старости и ветра дерева, шириной с мою фронтальную проекцию, намеренно лохматил ей прическу, теснее прижимал к себе и терпеливо, но всё же по-садистски, вероятно, затаившись и притихнув, ожидал, пока жена попросит о пощаде или выкинет под нос мне белый флаг. Не тут-то было! У Цыпы, по-видимому, высокий болевой порог. Она кряхтела, подстраивалась под мои тиски-движения, иногда специально подставлялась, жалобно стонала, но не от боли, а от наслаждения, и закатив глаза, подергивая всеми четырьмя конечностями, шептала, что хотела бы ещё…

— Ты куда? — кричит мне в спину Сашка.

— Домой, — не поворачиваясь, как будто между прочим, отвечаю.

— Не рановато?

— Нет, — натягиваю свой пиджак. — Лилечка, я буду на связи и…

— Костя? — крепкая ладонь ложится на моё плечо.

— М? — скосив глаза, слежу за длинными мужскими пальцами уверенно сжимающими натянувшуюся до предела мышцу.

— Великий день — сегодня?

— Не начинай, — цежу сквозь зубы. — Вообще ни к месту. Довольно! Отвали, пожалуйста. Великий, невеликий, ровный кривой, косой. Тебе какая разница? Ты кто?

— Сколько слов и все с подъе. ом. А когда-то я был очень нужен тебе, мил ты человек. Кто-то даже жить без меня не мог. Каждый, сука, пятничный вечер на дерьмо профессионально переводил. Старался! Пакостил от всей своей души. Вот ты не ты был бы, если не умыл бы ненавистного Фролова какой-нибудь орфографической херней. Только я куда-нибудь намылюсь, а у и без того хмурого Красова офигительно дурное настроение и суицидальные посылки: там и головная боль, и острая необходимость поплакать мне в жилетку, и обсценная лексика дело не по делу, и тягостные воспоминания, потом еще проклятия, а на закуску бормотание и недовольство от того, что кто-то, видите ли, тоже занят. А как, е. ать, женился, так:

«Саша, выйди вон!».

— Не обижайся, но гостей в ближайшем будущем мы не принимаем, — спокойно отрезаю.

— Понял — не дурак! Соскучился? Надоело на папкином хозяйстве куковать?

Еще и как!

— И всё же, глубокоуважаемый Константин Петрович, переезд намечен на сегодня? — усиленно помалкиваю, вознаграждая финика совсем не нежным взглядом, а он спокойно убирает руку и продолжает говорить. — Хотел быть в курсе и не более того. Я ведь просто так спросил. Считай, что выказал внимание начальнику и другу. Тише-тише, — вальяжно обойдя, становится в противной точности передо мной. — Всё готово?

Естественно!

— Чего ты хочешь? — мне верится с большим трудом, что Александр не затеял светопреставление. — Однако новоселья все равно не будет, потому что дом старый. Небольшая перепланировка — и только. Саш…

— Могу я порадоваться за друзей или нет, в конце концов? Что ты постоянно ищешь какой-то тайный смысл в простых, совсем не животрепещущих вопросах? Всё устраивает? С премией Аксёнову не передумал? Акт подписал? Прораб твоё задание выполнил в той самой точности? Нежная жена не испугается, когда увидит, что ты там наворотил? — он выставляет руки себе на пояс. — Ты такой колючий, Красов, словно снова подменили, — шикает, прищелкивая языком. — Бедная Ася! Ей можно только посочувствовать.

Ну да, ну да!

— Я настроился на побег, старик, а тут ты меня с поличным поймал. Как я, по-твоему, должен был реагировать? Не удалось убраться незамеченным. Понимаешь? Что мне теперь петь песенки и полечку плясать?

— Еще и как! Вот Инга, если это важно, обрадовалась изменениям.

— Хорошо, — шиплю, застегивая пуговицы. — Понимаю, что вклинился в её проект, но она не возражала, — и вскидываю на него глаза. — Это не выглядело принуждением?

— Сначала сделал, а потом спросил. Поздновато спохватился. Но да! — он выставляет подбородок и сильно скалит зубы. — Это он и есть! Настоящий, черт возьми, эгоизм, Котян! Такой жёсткий и без права на спасение. Однако мы готовы простить тебе такую шалость.

— О, гранд мерси, писюша, — прыскаю и лезу мордой к Сашкиному носу. — Ты сама доброта, только какое отношение, дорогой мой, имеешь к этому проекту, что нагло заявляешь «мы готовы»? Неужели избранница или приговорённая на что-то согласилась? Примерила твоё кольцо на тонкий палец? А ты, я так понимаю, не послушался мудрого совета? Ползал у неё в ногах, облизывал носки, солёненькие пальчики сосал? Совсем мужественность растерял! Бедный-бедный. Всё нормально? Фролов — по-прежнему Фролов или хлебный мякиш, угодивший в приторную патоку?

— Держи себя в руках, шеф. Всё по плану. Мы там же, где и начали. Я не тороплю, она помалкивает. Сейчас речь идёт исключительно о делах.

— Взял подработку на дом, Фрол?

— Это против правил? — таранит меня цепким взглядом. — Если что, налоги я заплатил.

— О! Так у тебя теперь в её нафталиновом клоповнике обозначена официальная ставка? Неужели протиснулся в соучредители? Не верю, старик. Не могла Терехова дать добро на такое своеволие. Спать, иметь и трахать — пожалуйста, но стричь купоны, вливать бабло в рекламу, сдавать отчёты — нет уж, увольте. Насколько помню, что мадам, как ласково её называет Юрьева, не так проста. Не за то она боролась.

— А за что? — усиленно козлина делает вид, что ничего не понимает.

— За самостоятельность. Инга у нас кто?

— Кто? — наверное, Фролову тоже интересно.

— Феминистка.

— Это вряд ли! — язвительной улыбкой кривит губы, переходит на странный шёпот и почти хрипит. — Да, как угодно, Красов. Называй её, как твоя совесть позволяет. Ты босс и роковой мужик. Но что касается изменения в ТЗ, то Инга не возражала, потому что с тобой тяжело тягаться, Костя. Всё очень просто.

— Мне кажется, там не обошлось и без тебя, Сашок, — подмигнув, не скрывая издевки, продолжаю усиленнее копать.

— Ошибся! Ты непростой хрен, Костя, в особенности, по таким вопросам, — похоже, я перестал быть интересным с точки зрения, а как там наш новый дом, а вот Фролов увяз в истерике, в которую себя же погрузил. — Ты профессионал, почитающий СНИПы, ГОСТы, законы, правила. Ты ревнитель порядка на строительных площадках. Поэтому тебе и доверяют. Полагаются на твою надёжность и стабильность. Да чего я, собственно говоря, распаляюсь, выплевывая дифирамбы? Ты просто, нагло, как по написанному, выкрутил моей женщине руки! Выдернул суставы и стал внимательно рассматривать, видимо, надеясь после задуманного мероприятия вернуть назад. Она под моей защитой, Котя. Не смей играть против Тереховой, чтобы потешить маленькую Красову! — писюша гордо задирает нос. — Принудил, показал, что на многое способен, когда дело касается твоей жены. Она-то хоть обрадовалась или Инга зря старалась?

Легко сказать. Ася чересчур разволновалась. Вернее, звонко запищала и куда-то убежала, развив при этом просто-таки крейсерскую скорость. Придерживая свой рваный бок, она через три ступени перепрыгивала только для того, чтобы удрать и скрыться от меня в своем укромном месте. Если честно, я долго не мог понять, а главное, найти тот уголок, в который Цыпа забивается, когда желает побыть одна, замкнуться где-то, чтобы в тишине о чём-то помечтать. Это, видимо, сиротское прошлое так грубо, дико, жёстко с ней играет. У неё ведь никогда не было своей комнаты, собственной кровати без ярлыка «казенное» с поправкой на инвентарный номер. Цыпа любит прятать и обожает прятаться. Достаточно вспомнить ту коробку под кроватью, тщательно упакованную швейную машинку, которую я тоже с большим трудом нашёл, да и вообще, все действия Мальвины носили шпионский независимый характер. Диагноз «Я смогу, я всё сама, отстаньте» у моей жены приобрел за двадцать пять лет неизлечимый и хронический характер. Ей тяжело на кого-то полагаться, кому-то довериться, раскрыться, показать себя, попросить о безвозмездной помощи. Ну что ж, нечего сказать. Весьма великолепное воспитание современного поколения предлагает великодушное человеческое общество. Как позже оказалось — конечно, в тот же день, что потайной карман Цыплёнка — давным-давно вышедшая из строя трансформаторная будка, и слава Богу, без электрической начинки, под гигантской лампой маяка. Согнувшись пополам, жена туда укомплектовывалась, как заброшенная кукла, поджав ноги, укладывала на колени подбородок и утыкалась лбом в облупленную стенку напротив её головы…

— Смешно? Чего ты улыбаешься? — дергает рукав Фролов.

— Скажем так, Александр, жена была взволнована. Слова не передать, как неистово бурлила, — я просто кое-что припомнил — и всё.

Случайно воскресил в чертогах памяти, как Ася звонко голосила, когда я, обхватив её за плечи, вытягивал скукоженное тело из неожиданно оборудованного дзота. Она хныкала, стонала, выла и шептала так громко, что из морских глубин поднялись смертоносные кальмары, чтобы засвидетельствовать ей своё почтение. Скользкие твари, как по команде, выглянули из воды, синхронно покачали клювами и покрутили щупальцами у подобия виска.

— Саш, правда, — я вынужденно отвлекаюсь на сообщение в смартфоне, — но мне уже пора.

«Костенька, я уже освободилась» — кратко и по делу написала мне жена.

— Это она? — показывает взглядом на то, что я кручу в руках.

— Ага.

— Возьмешь парочку отгулов, я так понимаю?

— Если ты оплатишь, — лбом утыкаюсь в шею друга. — Сашка, не могу поверить…

— О, блядь, теперь расклеился издыхающей медузой. Красов, пиздец! Это, видимо, гормоны.

— Наверное, — вворачиваюсь в жилу лбом.

— Оторвись на одно мгновение. На нас, между прочим, твоя Лилечка смотрит.

— И пусть, — скулю, как старый пёс.

— Уже ревёшь?

— Нет пока.

— По рукам. Два дня с оплатой. Кого оставишь вместо себя?

— Тебя, — леща кидаю и моментально замолкаю.

— Да ты проказник, старый плут, — Фрол хлопает по плечу в безуспешной попытке снять меня с себя. — Смотри-смотри, директор ходит по палате.

— Что? — заинтересовавшись, вынужденно отрываюсь от него.

Наш гордый и серьёзный Юрьев лениво рассекает площадь рабочего пространства, кому-то головой как будто в снисхождении кивает, кому-то пошловато ухмыляется, но чётким, хоть и неспешным шагом, направляется прямиком в Ольгин кабинет.

— Прекратил бы ты эти встречи на рабочем месте, — сокрушается Фролов. — Люди им завидуют. Женская половина, между прочим, ненавидит эту сучку, а мужская ставит Юрьева на счётчик, к тому же регулярно. Каждое утро начинается с повышения ставки. Ромку подкараулят и прибьют, а потом…

— Не завидуй, Фрол, не завидуй.

— Они ведь там…

— И что? Дверь закрывают.

— Обижаешь! — разводит руки. — Думаю, эта дама не скинет носовой платок, если не удостоверится в безопасности на местности.

На это есть причины!

— Пока, Сашок.

— Вообще не интересует?

— Что?

— Как долго это будет продолжаться?

Пока не забеременеет.

— Не всё ли тебе равно, писюша.

— Я убью тебя, если ты еще раз… — выставляет зубы Фрол.

— Пусть занимаются, раз только здесь у них получается расслабиться и получить наслаждение от близости, которой сознательно себя лишают дома.

— Трудно трахаться в постели, Костя, если кроватей две и между ними расстояние в двадцать с лишним метров.

— Пока!

— Черт! Они тем делают детей, писюша.

Да на здоровье!

— Жаль только, что поздновато спохватились, — Фрол отступает и, засунув руки в карманы брюк, подтягивает накачанные плечи к своим развесистым ушам.

— Думаю, что их малыш будет следующим, кого мы окрестим в той же церкви. Не каркай и вали в свой кабинет. Инга будет беспокоится, почему ты не употребил ссобойку, которую она, вероятно, завернула в двойной пакет.

— Не беспокойся. Один вопрос. Позволишь?

Ведь не отвяжется. Кобель!

— На себя вообще, что ли, не уповаешь? Или Ася не хочет? Один и всё? Единственный наследник твоей строительной империи?

Она слаба, да и Тимошка очень маленький.

— Без комментариев, — обращаю телефон к его лицу потемневшим от выставленной блокировки экраном, — уже ждёт…

«Нам достаточно одного!» — так я самостоятельно решил. Поднимем на ноги, вырастим, воспитаем, дадим путёвку в жизнь, потом порадуемся свадьбе и понянчим внуков. Разве дело в количестве, до которого необходимо добить себя и свою жену? У меня есть сын. Один! И мне нормально, я больше не ропщу на грубую судьбу.

А наш Тимошка проводит сегодняшний слишком длинный день в компании Алины Семёновны Яковлевой, которая, действительно, оказалась родной младшей сестрой любимой воспитательницы Аси. Я всё проверил. Её сын, Денис, выразил желание посотрудничать в этом плане — не настаивал, конечно, но всё, что нужно было для получения информации своевременно предоставлял. Одна семья, одна кровь, общие гены и разные по содержанию судьбы. Не хочу так говорить потому, как слабо в это верю, но пути Господни поистине неисповедимы. Кто бы мог подумать, что здесь, в приморском городке, небольшом посёлке городского типа, моя Ася встретит названую тётю, с которой Анна Яковлева с момента их расставания до своей кончины ни разу не увиделась.

Жена легко смогла убедить меня в том, что с профессиональным заслуженным педагогом барбосёнку будет хорошо. Видимо, я поплыл и окончательно расклеился, раз позволил ей самостоятельно принимать решения в этом направлении.

— Добрый день, — приветствую поджидающую меня возрастную женщину. — Давно ждёте? — придавливаю носик сыну.

— Здравствуйте, Константин. Нет, только вышли.

— Не дал Вам насладиться интеллектуальным обществом? — улыбаюсь ей и крохе.

— Он сегодня воевал, — она специально супит брови и с таким «ужасным» выражением лица обращается к Тимошке.

— Воевал? — становлюсь как будто бы серьёзным, однако же на самом деле пугаю мальчика, призывая баламутика к порядку.

— Отказался от дневного сна, а вместо отдыха возился с игрушками и ползал туда-сюда. Хватал кубики, Костя.

— Быть ему строителем? — подмигнув ей, говорю.

— Вам лучше знать.

Не буду заклинать:

«Да упаси, Господь!».

Настанет время — самостоятельно решит. Индустриальный колледж? Если я не ошибаюсь, так писала ровным почерком жена.

— Он, по-моему, сегодня спортом занимался.

— Разминался перед плодотворным вечером? Тимофей? — грозно рявкаю, специально повышая голос.

Он обращается ко мне лицом. Лениво тянет губки, формируя ямочки на мягких щечках.

— Ты со мной не кокетничай, барбос. Почему не спал? — выставляю себе на пояс руки, при этом задирая, растягиваю полы пиджака. — Что-то хотел доказать? Зачем боролся со сном? Решил нас поразить? А вечером закатишь нам с мамочкой скандал?

— Ой, это вряд ли! Устанет и отключится. Убеждена, что ему было интересно, Костя. Он так пыхтел, как старичок, потел, стучал ладошкой по коврику. Тимоша так усиленно работал, что растёр коленочки. Я поменяла боди. Запачкал, пока оттачивал мастерство передвижения. Мне кажется, в ближайшие дни, малыш примет вертикальное положение. Встанет на ножки. Полгодика! Пора пробовать. Ползает хорошо.

— Всего шесть, Алина Семёновна, — качаю головой. — Он еще не отработал маневрирование между ножек стульев. Не наблюдается аптекарская точность.

Только шишки цепляет на чугунный лоб. К тому же, я где-то недавно прочитал, что стоять детки начинают в общей сложности месяцев с восьми. До первого топа нам ещё расти и расти.

— Это по правилам, а по имеющимся исходным данным — Тим ищет подходящую опору, чтобы ручками зацепиться и подняться. Неинтересно внизу. Понимаете?

Это я понять могу.

— Я застирала его вещи, но пока не высохло. Денис Вам передаст. Вы не возражаете?

— Нет, конечно. Ничего страшного. А то, что коленки потрепал, так до свадьбы заживёт. Да, детка? А ну-ка, не строй мне миленькие глазки!

Наращивает парень мышечную массу. Ничего тут не поделать. Тимофей полон энергии, потому что рано не встаёт, как следствие, не ходит на проклятую, но приносящую стабильную прибыль работу, не подписывает ненавистные тяжелые контракты, не раздаёт нагоняи обленившимся подрядчикам, в конце концов, не утешает Фрола, который по-чёрному завидует Юрьевскому счастью, и не смотрит с замершим дыханием на кроткую жену.

— Как у Асеньки дела? Я думала, Вы её привезёте. А она… — женщина заглядывает мне за спину.

— Сейчас отправимся за ней. Она пока в больнице, у врача.

— В больнице? — всполошившись, оживает, вытягивает шею, выровняв спину, упирается ладонями в брусья детской лавочки, на которой сидит.

— Это плановая встреча. Всё нормально.

С утра, как мантру, повторяю.

— Господи, я перепугалась. Она здорова?

И на это я надеюсь. А если Цыпа ничего не скажет, то я запросто обо всём смогу прочесть по её ярко-голубым глазам. Навык есть!

— Вы нас простите, но… — с очевидной аккуратностью беру на руки покряхтывающего сына. — Ты хорошо потяжелел, барбос, — немного отстранившись, заглядываю мальчику в лицо. — Набираешь силу? Или много кушаешь? Мало двигаешься, зато работаешь и что-то строишь?

— Аппетит, тьфу-тьфу, — она стучит по дереву, — у сладкого отличный…

Сладкий! Ну уж нет! Так называла сына Юля, того мальчишку, к которому я неожиданно кожей и хребтом прирос. Мой сын — не сладкий, он другой.

— Всего доброго, — придерживая под шейку Тимку, с поклоном говорю.

— Передайте Асеньке привет. Приезжайте в гости!

Позже… Позже… Будем! Обязательно!

Торчу, как прокажённый, у ступенек перед входом в женскую клинику, уткнувшись лбом в рулевое колесо, вращаю обод собственными силами. Телефон молчит и не транслирует какие-либо сообщения. Прикрыв глаза, погружаюсь в дрёму под напевный детский стон, издаваемый сынишкой под музыку, которая раздается из динамиков стереосистемы.

«Наш ковёр — цветочная поляна, наши стены — сосны-великаны…» — поёт спокойный голос, Тимоша подпевает, а я жду ту, которая на выход не спешит и где-то хорошо задерживается.

— Привет, Костенька, — неожиданно прохладная рука касается моего затылка, а мягкие податливые губы трогают осторожно щеку. — Ты спишь? Устал? Привет, барбос!

— Нет, — ворочаюсь, устраиваясь с небольшим комфортом на руле. — Задержалась?

Она размахивает перед моим носом тонкой карточкой и хихикает, прикрывая рот рукой.

— Что это? Рекламный проспект?

— Нет, — подмигивает мне.

— Напрашиваешься?

— Угу.

— Ась…

— Доктор отменил половой покой, — с воровской оглядкой на ребёнка, шепчет мне. — Сегодня можно.

Умру? А похрен! Хотя бы потрахавшийся и удовлетворенный.

— Я сейчас подпрыгну, Цыпа, — жалобно скулю.

— Ты не рад?

Да я её сейчас сожру.

— Поехали домой, — жена наощупь дергает ремень, не глядя вниз, вставляет карабин в замок, и не спуская с меня глаз, одной рукой проглаживает эластичный шлейф. — Костя, почему ты так странно смотришь? Всё хорошо? Нормально себя чувствуешь? — специально наклоняет голову, чтобы встретиться лицом со мной.

— Маршрут иной, — я наконец-то отлипаю от руля, покривившись и размяв суставы, криво улыбаюсь. — Тимофей? — теперь ловлю его глаза, встречаясь с парнем в зеркале. — Ты готов, сынок?

— Костя? — тронув осторожно мою руку, обращается ко мне. — Куда мы?

— Домой!

— На маяк?

— Домой, Ася, домой. Холодно на камнях. Пора и честь знать.

Последнее сказал лишь для проформы. Горовые не взяли денег за постой и за приглашения в их святилище страдающих бессонницей гостей.

— Ремонт закончен, синеглазка. Ленточка протянута и ждёт, когда её разрежут чьи-то ножницы.

— Но, — она озирается по сторонам, как будто ищет чьей-либо поддержки и посильной помощи, — наши вещи… Вещи Тимки… И…

— Ты мне веришь? — придавливаю кнопку запуска. — Есть сомнения в моих словах? Как-то по-другому сообщить, что…

— Я просто не могу поверить, что мы наконец-то будем дома. Вернее, у нас. То есть…

— У нас! У нас!

Она не оговорилась. Дом — наш!

Когда Ася приехала, разместилась и стала жить со мной, то вынужденно пользовалась только современной кухней, двумя жилыми комнатами и служебными помещениями, расположенными на первом этаже, потому как второй был мощно разворочен и изрыт лесами, будто ограждён прогнившим насквозь, довольно редким и убитым в хлам штакетником.

Я не сдержался и ни в чем себе не отказал, когда от меня ушла бывшая жена. Там ведь осталась наша с Юлей спальня и детская комната мальчишки, которого я сыном называл лишь по случайному недоразумению. Мне было тяжело туда входить. В какой-то момент решил снести всё к ебеням. Но с их появлением, с появлением Аси и Тимофея, моя непростая жизнь утратила аффект и приостановила внезапные заплывы против бурного течения. Я вдруг стал довольно трезво рассуждать. И первое, что пришло тогда на ум, это возведение с нулевой отметки игровой просторной комнаты и переоборудование спального места для подвижного ребёнка. Он ведь вынужденно находился там, где ничего к нему не относилось. У барбосёнка не было собственной кровати и свободного пространства. Это был мой первый шаг к возможному преобразованию!

Я что-то вдруг увидел, подробно изучил и рассмотрел, внезапно окрылился непростой идеей и перенес её в компьютер, неторопливо и старательно раскроив проект.

Потом под мой удар попала наша вынужденная с Асей спальня. Насточертело ютиться с ней в сарае, в котором кроме гигантского траходрома и пары прикроватных тумбочек больше ничего не было. Ситуацию выручал, конечно, широкий выход на веранду, а оттуда — прямо в море, но это романтизма в наши отношения не добавляло. Кто ж знал, что жена была больна и каждые проникновение и мои толчки сопровождались адской болью? Она терпела, хотела мне понравиться, изучала плотское искусство, паслась на порносайтах, закачивала научно-популярную литературу, а всего-то надо было обратиться к женскому врачу.

Я вынес этот факт, переименовав рабочий файл и добавив еще одно помещение, в котором, уверен стопроцентно, мы будем счастливы неоднократно.

А на финал её помятая коробка, в которой я нашел небольшие пачки денег, её записки, словно финансовые поручения потомкам, рисунки, на которых жена изобразила то, что считала модным и своевременным для исполнения, если бы у неё было собственное дело в виде небольшого ателье, и засушенные бутончики цветов, которые я дарил ей, завоевывая безграничное доверие и сильную симпатию. Увы, в нарядах я ни черта не понимаю и вряд ли в этом направлении поумнею, поэтому я обратился за советом и, возможно, оплачиваемой помощью к той, с которой якобы когда-то спал. Последнее — записано исключительно с её слов и не соответствует действительности и её желаниям. Так в моё «секретное общество» нежданно влезла Инга.

И как будто всё?

— Костя… — Ася всхлипывает, пока вращается в просторном помещении. — Это… Как? Когда ты всё успел? Я…

Забыл, конечно! После общения с избранницей Фролова я снова изменил проект, добавив место, в котором мы сейчас находимся.

— Это манекен? Господи, настоящий! Стол закройщика? Господи, здесь даже маркеры, линейки, лекало… Я… — жена, как вышедший на нужную дорожку запыхавшийся от жесткой тренировки стайер, принимает низкий старт и мгновенно разгоняется, не теряя зрительный контакт.

Она ко мне бежит, стремительно пересекая, если честно, небольшую по возможным габаритам площадь, подпрыгнув и мощно оттолкнувшись от деревянного настила, обхватив ногами корпус, повисает на моей громко хрустнувшей шее, прильнув щекой к груди.

— Тебе нравится? — шепчу в маячащий туда-сюда затылок. — Ася, что ты делаешь?

— Я тебя люблю. Люблю, — она выкручивается в попытке ослабить свой собственный захват, вращается волчком и наобум целует, попадая, куда, как говорится, Бог пошлёт. — Люблю тебя! У меня сейчас выскочит сердце. Как? Как ты смог? Это же…

— Я с цветом угадал? Если что…

— Нет-нет, нет-нет.

Так и знал, что все оттенки синего — не женский выбор абсолютно. Решил, что будет элегантно, если цветовая гамма будет оттенять её глубокие глаза, похожие на морские бездны.

— В какой тогда?

— Ты не понял, — немного отстраняется, определенно ёрзает, когда я нахально перемещаю ладони под женские ягодицы и бережно сжимаю натянувшиеся мышцы, — мне всё нравится. И цвет, и яркий свет…

— Аська, уже вечер, это искусственное освещение.

— А окно? — указывает себе за спину. — Оно же в пол. Оно…

— Тебе нравится?

— Очень! — растекается улыбкой. — Это так неожиданно и…

— Идём посмотрим спальню, — предлагаю, губами прикасаясь к ушку.

— Ага, — она пытается сползти.

— Сиди спокойно, женщина. Доставлю с комфортом.

— Ну, хорошо, — слегка откинувшись, прогибает поясницу и выставляет мелкие ладошки мне на плечи. — Неси меня, любимый муж.

— Спать сегодня не будешь, синеглазка, — подмигнув, неспешно поворачиваюсь, настраиваясь на выход из мастерской, в которой она сотворит коллекцию для реализации в магазинах Тереховой. — Как назовешь свой модный дом?

Надеюсь, таким запалом я её не испугаю.

— И не собиралась. Спать не собиралась, — зачем-то уточняет.

Слава Богу, Тимофей откинулся в переноске, пока мы добирались с ней домой. Барбос не расклеил глазки даже тогда, когда Николай вопил, как оглашенный:

«Поздравляю, голубки! Добро пожаловать! Черт возьми, а ведь мы вас уже заждались!».

Сосед дергал шнурки многочисленных хлопушек, пока мы выползали из машины, потом проходили почти маршем мимо каменного парапета, чтобы добраться до входных дверей, где нас действительно встретила ярко-алая лента, которую Ася аккуратно перерезала, а уж после мы шагнули внутрь.

— Ася?

— А? — она рассматривает обстановку. — Костя, это просто…

Я запечатываю женский рот жадным, чего-то алчущим, настырным поцелуем, стону ей в рот и направляю нас к кровати, на которой не намерен спать, по крайней мере, сегодня ночью, а дальше… Дальше — как пойдет!

— Цыпа? — на одно мгновение отрываюсь от её рта. — Аська? — громко прыснув, утыкаюсь ей в переносицу толоконным лбом. — Ты хоть название подобрала?

— А? — она обмякла и чересчур расслабилась.

Свесив тонкие ручонки и запрокинув голову, жена рассматривает потолок, вернее, то, что от него осталось.

— Это звёзды?

— Угу, — трогаю губами шею, прихватываю нежно, однако быстро и довольно резко.

— Они настоящие?

— Угу, — коленями встречаюсь с кроватным краем. — Вот так, — укладываю Асю на спину.

— Они живые? — она вытягивает руки, сжимает-разжимает пальцы, словно хочет пощупать огоньки, которые ей подмигивают через стеклянный купол.

Это атриум! Наш персональный световой «двор», о котором я когда-то мечтал.

— Костя, это ведь окно? Это настоящее стекло?

— Угу, — не спуская с неё глаз, отвечаю.

— А если снег, град, сильный дождь?

— Только это беспокоит? — осторожно раздвигаю свесившиеся с кровати ножки, становлюсь между ними, возвышаясь над женой. — Оно закаленное, более того, конструкция имеет покатую форму. Пласт не задержится, скатится вниз. Расчеты точны, а Матвей дотошный исполнитель. Аська, всё прошло проверку.

— «АСЯ»! — внезапно произносит, указательными пальцами выписывая собственное имя, соединяя гигантские, но холодные светила.

— Ася? — а я как будто не расслышал, специально задаю ещё разок вопрос.

— Ты спросил о названии. Помнишь? — теперь её глаза встречаются со мной, а руки направляются в простом желании обнять.

— Ты хочешь назвать собственным именем ателье? — накрываю её тело, а жена подтягивает согнутые в коленях ноги и, как в последний раз, с особой жадностью вцепляется мне в плечи.

— Это в честь мамы, Костенька! — еле слышно отвечает.

— Я… — упершись ладонями в матрас, немного отклоняюсь, чтобы рассмотреть её лицо, стремительно покрывающееся пурпурными пятнами. — Тихо-тихо. Перестань! Не плачь…

— Она прекрасно шила, но была самоучкой. Простая воспитательница. Педагогическое училище и колоссальный опыт, который она приобрела за годы раболепия в приюте. Анечка всегда покупала иностранные журналы, переводила оттуда выкройки, затем распарывала старые вещи и аккуратно, и очень экономно выкладывала чертежи на ткань. Мои платьица были от неё! Её марка, понимаешь? — смахнув противную, настырную слезу, говорит жена.

— Я этого не знал, — почти шепчу. — Цыпа…

— Я смотрела и училась у неё, а потом выпала возможность, которую я не смогла откинуть. Выучилась и получила диплом. Мама Аня мною гордилась. Я хочу, чтобы моё дело носило это имя. Ты не возражаешь?

— Из-за неё?

— Нет, — качает головой. — В честь неё!