Ася

Глава 14 Новые правила… Что за черт, жена?

«Кто рано встает, тому Всевышний подает!» — гласит народная пословица, к которой редко кто прислушивается. Не знаю почему, но я, между прочим, тоже из глухого большинства. Но сегодня, видимо, не спится. Я бодрствую с четырех часов утра, хожу смурной, изображая зомби, у которого есть своя семья. Сыночек, проглотив язык, следит за тем, как я, не торопясь, размечаю внутреннее пространство его новой комнаты. Он водит темными глазёнками и кушает большой и сладкий палец на пухлой ножке, которую почти на лоб себе задрал.

— Вкусно, барбосёнок? — подмигнув, обращаюсь к маленькому компаньону.

Ни звука. Абсолютно глухо. Даже страшно. На небольших квадратных метрах хозяйничает гробовая тишина и два «здоровых» мужика!

— Не расположен, что ли? Плохо спал?

Опять молчание.

— Вырабатываешь характер?

Или защищаешь мать? Солидарен с Асей?

— А!

Отлично, значит, кто-то в «яблочко» попал.

— Как ты смотришь на то, чтобы завести семейный ритуал? — теперь серьезно обращаюсь к малышу. — Раз в неделю, например, мы будем собираться за большим столом — благо такой у нас уже есть, начнем устраивать семейный совет или откровенные беседы по душам, что-то с умным видом обсуждать, возможно, иногда конфликтовать, но без рукоприкладства, разумеется, — здесь я потираю подбородок, хорошо заросший за два дня, при этом вспоминаю, как одна блондинистая хивря показала мне «что зря», — потом съедим, например, глубокую тарелку сырного попкорна, выпьем по стакану молока, возможно, сока, кстати, я предпочитаю томатный, а ты?

— А! — он наконец-то отпускает маленькое яство и хлопает ладонями по мягкой и большой кошёлке, в которой разминает юные бока, пока с утра пораньше поджидает мать.

— Заметано, сын. Значит, сегодня и начнем. Тебе сколько?

Четыре, но очень скоро будет пять.

— А мне, знаешь, сколько?

Сорок, но только через четыре полных дня!

— Ты море видел? — щелкаю рулеткой. — Думаю, что только на картинках или по рассказам мамы. У меня сегодня выходной день, дружок, так что проведем его на пляже. Хорошо?

Похоже, кое-кто устал. Мальчишка громко крякает, молниеносно начинает всхлипывать и по спирали, разгоняя тон и полутон, заходить на дикий вой.

— Тшш-тшш-тшш! Что с тобой? — склоняюсь над сучащими ручонками, сжатыми в розовые кулачки, которыми он норовит меня ударить. — Кушать хочешь? Или компания чересчур навязчивая? — он водит плечиками, выгибает спинку, выпячивая грудь, показывает мне кончик языка, а на финал, посмеиваясь, сочненько плюется и четко попадает мне в лицо.

Все ясно! Мог бы и не продолжать…

Ее, наверное, сильно развезло? Жена валяется в постели и не спешит вставать. Тонкие бретели ночной сорочки застыли на ключичных косточках, с трудом удерживая шелковую ткань, которая нет-нет, да и оголит большую грудь. В это царство лучше не вносить ребенка, который видел женские титюли лишь под одним углом:

«Придется, барбосёнок, у себя немного подождать».

Она такая беззащитная, когда лежит с закрытыми глазами и делает вид, что сладко спит. Очень нежная, слишком хрупкая, почти хрустальная, прозрачная, незамутненная и чистая жена. О такой натуральности, если я не ошибаюсь, принято говорить, как о кристальности, сравнимой с чистотой слезы, которую на слишком белой коже рассмотреть без оптики нельзя.

Что же ты за явление такое? Распущенные волосы разложены — и не иначе — по небольшой подушке, красиво обрамляют кольцами задумчивое, погруженное в мечты и негу, идеальное лицо. Фролов заметил очень точно — она действительно красавица. Хотя я мог бы кое-что дополнить:

«Красива, когда не распускает руки и не раскрывает злого рта!».

Моя щека визжит о том, что обручальное кольцо, по-видимому, ей немного велико. Горячий обод застыл в районе сочленения первой и второй безымянных фаланг и не опускается на основание тоненького пальца. Спадает, но задерживается на косточке и не дает упасть на пол, зато эффектно раздирает кожу тому, кто под раздачу с ювелирным украшением по воле случая попал. Светлые ручонки, отсутствующий напрочь маникюр и единственное дорогое украшение, которое я ей навязал, напялив с легкостью на правый безымянный палец.

Как разбудить ее, чтобы не испортить впечатление?

Тимоша возится, при этом издает смешные звуки: курлычет, что-то на своем себе же говорит, агукает и гулит, тихо тпрукает губами, тормозит, затем хохочет и тонким голоском звенит. Я убавляю звук динамика детской рации и прячу электронное устройство под подушку, а после крадущейся походкой направляюсь к той, которая спокойно в одиночку спит.

— Доброе утро, — присаживаюсь на край кровати, напираю задницей, толкая спрятанное под летним одеялом тело в мягкий бок и твердое бедро. — Подвинься, синеглазка.

— … — жена забрасывает кисть себе на лоб и, щурясь, лениво открывает пока еще замыленный глазок.

— В чем дело? — я выставляю руки себе на пояс.

— М-а-а? — сладко широко зевает.

— Уже половина шестого утра, а ты еще не встала.

— М? — подскакивает быстро и расставляет по бокам в локтях согнутые руки, на которые опирается теперь, как небольшая рамка на устойчивый каркас.

— Какие планы на сегодня, А-С-Я? — специально делаю упор на имя, притормозив посыл.

— У меня клиенты, — бухтит под нос и опускает взгляд. — Ты не мог бы…

Ага, сейчас!

— Придется перенести, потому что суббота — это важный день семьи. Сын рассказал мне по секрету, что еще ни разу не был на море. Это надо срочным образом исправить. Отказов мы не принимаем, поэтому твоим клиентам настойчиво рекомендую подождать.

— Он слишком маленький. Я считаю, что рано, да и любой педиатр со мною согласится и подтвердит, что общественная вода — почти всегда полная антисанитария и верный путь к кишечной палочке. Поэтому, я возражаю. Костя, пропусти меня.

— Тимофей не собирается купаться, Ася, к тому же у него нет плавок или пляжных шортиков. Позаботься, солнышко, об этом. А посему он всего лишь составит нам компанию, тем более что от услуг хорошей няни ты отказалась, но сидеть в четырех стенах — никуда не годится. Поэтому я выберу место и организую программу на свежем воздухе. От тебя требуется предоставить парню своевременное питание, чистый подгузон и счастливую улыбку на лице, которое ты будешь направлять к нему под тент.

— Там слишком жарко, — оттолкнувшись от матраса, жена садится в кровати и, двигая ногами, начинает к изголовью отползать. — Я его не слышу. В чем дело?

— Все ништяк, — теперь ловлю ее недоумевающий взгляд. — Он вымыт и чист. Я его обтер, затем переодел, но, к сожалению, пока не накормил. В моем меню предусмотрены исключительно взрослые блюда. Боюсь, что в бутылочку с детской смесью случайно кайенский перец положу, поэтому…

— Вы давно проснулись? — двумя руками вспушивает гриву, струящуюся по ее плечам.

— Бодрствуем с четырех утра, но можно считать, что окончательно проснулись всего лишь полчаса назад. Мне почему-то казалось, — она толкается, пытаясь встать, — что малышня любит вздремнуть до двенадцати или часу дня. Что ты делаешь? — я не спешу, но все же отстраняюсь, освобождая ей пространство для маневров.

— У меня дела.

— Нет! — встаю и распрямляюсь. — Ты все отложишь, — категорично заявляю.

— Я обещала…

— У меня выходной, у Тимки выходной, а это значит, что и ты гуляешь с нами, так сказать, за компанию. Возражения не принимаются, к тому же, сегодня суббота.

— И что? Ты тоже уезжаешь по субботам.

— Давай не будем препираться по сущим пустякам и проведем наш первый общий день…

— Общий? Первый? — похоже, кто-то решил к моим словам придраться.

— После примирения, которое, откровенно говоря, пока еще не состоялось. За это, — надавливаю пальцем на свою щеку, мгновенно замечая, как Ася опускает вниз глаза, — ты, Мальвина, еще ничем не рассчиталась, но обещала быть покорной и послушной. Настало время слова делами доказать.

— Как голова?

Что, между прочим, очень странно — уже прошла и совершенно не болит!

— Нормально…

«Шеф, привет!» — некстати получаю сообщение от Фролова.

«Ты не вовремя, а я не в настроении» — дожевываю свой омлет, затем проглатываю вставший колом «семь злаков» хлеб и суечусь глазами, присматривая за светлой женской головой, которая наклонена к мальчишке, сосущему теплую молочную бутылку.

— Хорошо, сынок, — курлычет Ася. — Ещё или всё?

— А! — он вскрикивает, затем захлебывается и громко кашляет.

— Не спеши.

Да уж! Спешить нельзя, барбос!

«Нужна твоя подпись и личное присутствие» — во всей красе гундосит весьма настойчивый дружок.

— Пюрешку будем?

Нет, нет и нет! Я морщусь вместо сына и отворачиваюсь от того, что плавно приближается к его надутому лицу.

— Это что? — скрипя зубами, транслирую неприязнь и скрытый гонор. — Мне кажется, он уже поел. Ты его раскормишь и сделаешь толстым парнем. Это…

— Пюре из брокколи. Ноль калорий, зато масса витаминов. Все нормально.

Ох, да чтоб тебя!

— По его лицу я могу судить о том, что Тима явно не в восторге от подобного прикорма. Ася, если ты не возражаешь…

— Не мешай! — с последним возгласом заталкивает силиконовую ложку в ротик моему сынишке.

«Этот день посвящен семье. Я серьезно, Саша. Отложим до завтра, а в идеале — перенесем рабочее на ближайший понедельник» — разглядываю исподлобья снующую туда-сюда теперь надувшуюся не пойми на что чуть-чуть задумчивую Асю. — «Какой проект? Хотя бы намекни».

«Вавилов и компания. Там есть подвижки и срочным образом пошла деньга. Кость, хотя бы на несколько минут вечером. Давай, например, часов в шесть или семь. Ты подъедешь, поставишь визу, пожмешь им руки и уедешь. До восемнадцати, по-моему, времени на семью вполне достаточно!».

Ишь, какой он шустрый!

— Пора! — встаю и выхожу из-за стола. — Маршрут уже построен. Отклоняться от проторенной дороги мы не будем. Раз сын пока что игнорирует водную стихию, то ему за что-то необычное сойдет наш общий пляж. Здесь нет людей и берег чистый. Сколько выделить на сборы?

— Два часа.

Обойдется! Даю им тридцать пять минут и ни минутой больше…

Пока жена переодевается во что-то неблагоразумное, я закрепляю в песке и гальке огромный зонт от солнца, расстилаю пляжную подстилку, затем, схватив себя за воротник, снимаю с плеч футболку, но странно подвисаю на штанах. Засунув большие пальцы за пояс своих домашних брюк, с распахнутым до безобразия ртом я нагло, безобразно и немного тупо пялюсь на что-то сверхъестественное, приближающееся ко мне от высоких свай родного дома. Она или не она? Высокая фигура в белом одеянии с прильнувшим к ее плечу ребенком, одетым в модный хлопковый костюм, приближается к этим «берегам».

«Зря… Зря… Зря, придурок, панталоны снял!» — зудит противным комаром сознание. — «Хорошо, что с нами мелкий сын, иначе…».

— Я готова! — покачивая Тимку, заходит под пляжный зонт жена. — Ух ты!

Такой реакции я очень рад!

— Тут есть место, где он мог бы подремать, — Ася замечает переноску и удобства, которые я для мальчишки здесь организовал.

— Я об этом и говорил, Мальвина. Тимофей — не самый подходящий повод для отказа от полноценной жизни. Он тоже человек, которому требуется перемена обстановки. И потом, бесконечный потолок и твое лицо — все, что парень в этой жизни видел. Надо развивать и увеличивать пространство.

— Он очень мал! — по-моему, кто-то сильно сокрушается.

— Тимка будет под присмотром. Нас двое — не дадим барбосу заскучать. Ты, кстати, окунуться не желаешь? Здесь, — развожу руками, — никого нет, поэтому твои прелести будут под этим исключительным присмотром, — прикладываю пальцы к своим прищуренным глазам. — По очереди. Я уступаю даме. Вперед, Мальвина! В морской воде резвятся юркие дельфины…

Сын возится в пляжной переноске, дубасит пятками по развешенным игрушкам, пытается схватить вращающихся зверей, хохочет и шипит, раздувая мелкий нос.

Она умеет плавать. Я это помню, поэтому спокоен. Сейчас на первый план выходит четкий кадр, увы, годичной давности — я точно вижу, как в первый раз ее здесь повстречал. Вернее, дело было не конкретно в этом месте, а немного дальше, там, где цивилизация в лице курортников нахально наступает на пятки чумазым аборигенам, я встретил девушку в открытом до безобразия купальнике. То ли у моей жены чрезвычайно выдающиеся прелести, то ли у меня больное воображение, но Асе я бы порекомендовал не оголяться так.

— Ну как? — лежу на животе, подперев руками подбородок, поверх своих очков рассматриваю женский образ, с которого стекает мне на темечко и нос вода, облагороженная важными и дорогими минералами. — Ты капаешь, женщина, отодвинься, будь добра.

— Извини, — присаживается на корточки и поворачивает сведенные вмести колени, скрывая то, что скрыто между ног. — Теперь ты, — выставив назад руку, указывает на прибрежную волну.

— Позже, — отодвигаюсь, ерзая на животе. — Ложись-ка рядом, хочу поговорить.

— О чем?

Вот тебе и на!

— Полагаешь, что у нас нет тем для разговоров? — откидываю голову назад и вбок. — Падай, я кому сказал!

— Мне казалось, что мы все обсудили.

Увы, не все!

— Итак, Ася Олеговна Красова, с сегодняшнего дня я, как глава семьи, ввожу новые правила, — слежу за тем, как осторожно она присаживается на подстилку, как мягко расправляет ножки, затем укладывается на живот и поправляет грудь, которая к земле прижаться ей мешает. — Всё? — намеренно выказываю нетерпение, как будто дергаюсь, бешусь и завожусь.

— Да, — спокойно, не повышая голоса, мне отвечает.

— Все спорные вопросы мы будем решать исключительно в миролюбивом тоне. Ор, крик, шум и гам — не про нас.

— Согласна, — дергает бретельки лифа, выстраивая сиськи в ряд.

— Ты не могла бы прекратить, — прикрыв глаза, сиплю.

— Что?

— Аська, с нами маленький ребенок, более того я пытаюсь воззвать к чему-то главному и чересчур серьезному, а ты мнешь свое богатство и строишь глазки, демонстрируя ни черта не соображающий взгляд.

— Предлагаешь снять?

— Ты обалдела?

— На пляже принято быть в купальнике, Костя. Ты не пристыдишь меня, потому что я не обнажена.

— Ой, ли?

— Что? — она откатывается, выставляя мне под нос не маленькую грудь. — Не нравится?

Как ей сказать, чтобы не сбить крепкую струю?

— Нравится, — хриплю, одновременно с этим снимаю темные очки и растираю пальцами одной руки сильно воспаленные глаза. — Это был тоже комплимент…

— Грубость, ты хотел сказать?

— Я не грубил.

— Как посмотреть! — жена с глубоким вздохом возвращается в исходное положение и мостит полушария, пристраивая дыньки в образовавшиеся углубления на подстилке.

— Предлагаю сейчас все обсудить и стереть почти незримые штриховые линии недопонимания, а вечером, в качестве закрепления полученного результата и новых договоренностей займемся любовью, как в последний раз.

— Что?

Я наконец-таки догнал! Специально в дурочку играет: во-первых, по сто пятьдесят раз переспрашивает, будто бы не понимает настоящей сути предложений и очевидных смыслов моих простых вопросов; во-вторых, вращается и крутится угрём, которому в пространстве явно тесно, потому как он не привык с таким монистом быть где-то в последних, черт возьми, рядах; а в-третьих, обида все еще живет и пышет, и, что чересчур противно, не позволяет нам с ней синхронным образом дышать.

— У меня болит щека, жена, — скосив глаза, ей сообщаю.

— Извини, пожалуйста.

— Сто раз решила повторить?

— А что еще? Что мне нужно сделать?

— Во-первых, пообещать никогда не поднимать на меня руку…

— Ты тоже ударил меня, — обиженно гундосит в нос. — Я обещаю, Костя.

— Принимается. Могу поцеловать, если ты не возражаешь. В качестве поощрения, конечно же.

— Мне будет приятно, — глуше, тише и в песок шипит.

— Ася?

Я ведь не ослышался и не ошибся?

— Поцелуй, пожалуйста, — отвернувшись от меня, нудит.

Меня упрашивать не надо. Я подбираюсь ближе и, обняв ее за плечи, губами прикасаюсь к позавчера обиженной щеке.

— Больно? — посасываю и ласкаю языком соленую пергаментную кожу.

— Да, — жена боится, видимо, щекотки.

Ася подтягивает плечико и зажимает мой нос, пресекая продвижение.

— Во-вторых, не будем повышать голос. Слышишь? — забираюсь языком в ушную раковину, вылизываю лабиринт хрящей, проникая глубже, носом забираю душный воздух.

— Да.

— Сын не будет знать, что такое скандал и с чем его едят. Ася, это очень важно!

— Важно?

Я помню, как подобное происходило в моей семье, когда слепой отец воспитывал специфическим образом недалекую, но зрячую и чересчур жизнелюбивую мать. Он ни разу руку не поднял, зато словами грубо и безжалостно её стегал. Я выросший ребенок, довольно рано повзрослевший и узнавший, что означает почти полное отсутствие материнской ласки и любви. За это, между прочим, Петр Красов, простой смотритель старого маяка, казнил всю жизнь себя, безжалостно гнобил и грубо истязал. Вероятно, отец что-то начал понимать, когда в свои четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет я никак не мог найти себя. Вернее, Костя Красов сходился очень тяжело со сверстниками, предпочитая шумным компаниям уединение в развалинах или на топляках, которыми кишел наш дикий пляж. Вот там я повстречал Юлу и огромную семью Смирновых, в которую стремительно проник и сразу стал своим. Вполне возможно, что я ничем не отличаюсь от этой Аси, которой в жизни меньше повезло, чем мне…

— У тебя есть какое-нибудь смешное детское прозвище, Мальвина? — рисую пальцами и обвожу ногтем острый угол выступающей небольшой лопатки. — Приятно?

— Да, — подставляется и прикрывает глазки. — Цыпленок, наверное? — от наслаждения сильно сокращается, дергается и в ладонях прячет почему-то покрасневшее лицо. — Господи, что ты делаешь?

— Цыпленок? — я подключаю губы и язык. — Тшш, лежи спокойно, а то, — выставляю зубы, осторожно клыками прихватив тоненькую кожу, оттягиваю и смакую, увлажняя поры, — укушу!

— Так меня называла мама. Ну… То есть, мама Аня. Понимаешь? — вполоборота обращается ко мне, а я, чтоб ее, уже плыву.

— А почему? Ты была желтенькой? Тогда, наверное, канарейка. Лимончик? Нет? Настаиваешь на цыпленке?

— Я была очень маленькой и всегда взъерошенной. До восьми лет ходила Марьей Нерасчёсанной. Волосы, — трясет головой, на которой ее богатство собрано в высокий разлохмаченный пучок, — тяжело было собрать во что-то подходящее. Косы или хвосты, например. Понимаешь? Никто не желал с этим связываться, а постричь их я не разрешала. Пищала и забивалась в самый дальний угол, отбивалась, как могла. Вот так! — она приподнимается, расставляя руки, согнув их предварительно в локтях. — Растопыривалась и застревала там, где находилась.

— Попробуй найди, да?

— Ага. Я была похожа на птенчика, который неудачно вылупился и тут же выпал из гнезда. Очень светлые волосы… Альбинос, наверное, но с голубыми глазами. Ты представляешь, а я ведь потемнела. Костя?

Я не люблю блондинок. Терпеть их не могу. Наверное, потому что в своей жизни натуральных девочек с природным цветом не встречал.

— Угу…

— А у тебя? У тебя было смешное прозвище?

Мать называла дорогим Котёнком, а Юля — Костяникой.

— Нет.

— Не может быть, — отвлекаясь на завозившегося в своем гнезде ребенка, Ася дергается и подбивает плечиком мой подбородок. — Ой, извини…

Уж больно жалкие слова до приторности надоели, я подминаю синеглазку под себя и, прищурив взгляд, рассматриваю ту, которую сегодня предполагаю неоднократно взять.

— Я отъеду на пару часов, Цыпленок. Работа не отпускает, но это ненадолго. Подпишем документы, ударим по рукам, я обязательно отвешу щелбанов Фролову и сразу же назад.

— Цыпленок? — упирается мне в плечи. — Ты настоял на том, что день будет без моих клиентов, а сам…

— Цыпа-Цыпа, если угодно. Так вышло, Ася. К восьми вернусь. Обещаю. Короче, будь готова!

— К чему? Не командуй, пожалуйста.

Не терпит приказного тона, не желает подчиняться, хотела бы играть исключительно на первом плане и только в главной роле? Не хочу разочаровывать и обижать, но до подобного курочке еще расти, попутно развиваясь и оттачивая приобретенные с походом яркие таланты.

— Будь готова к закреплению полученного результата, — опускаюсь ниже, уже касаюсь грудью и прилипаю животом.

— А разве результат получен?

— Остришь?

— Нет. Интересуюсь просто.

— Заодно и проверим.

— Зачем пугаешь?

— И в мыслях не было, — нагло ухмыляюсь, не отводя глаза, вытягиваю губы и подбираюсь к женскому лицу, которое как будто отдаляется. — Ася, ты исчезаешь? Не третируй песок, лежи спокойно, а то…

— Я неумеха, Костя, — она проводит пальцем по моей щеке, обводит скулу, скребет по челюсти, придавливает бугорок на подбородке и несмело оттягивает нижнюю губу. — Я учусь…

— Учишься? — хмыкнув, опускаюсь, располагаясь полностью на ней. — Зачем?

— Чтобы соответствовать, — я слышу, как сбивается ее дыхание, как бьется сердце, тараня острыми ударами мою грудную клетку. — Вот увидишь…

— Не выдумывай, Цыпленок. Нет понятия «полное» или «неполное соответствие» или «образование» в подобном деле. Тем более в том, что ты, если я, конечно же, не ошибаюсь, имеешь в виду…

— Ну, ты же понимаешь, о чем я говорю, — теперь пытается оттолкнуть и сбросить жесткие оковы.

— У-у-у…

Меня интересуют только губы, скулы, выступающая челюстная кость, подрагивающая венка на виске и потайное место за аккуратным ушком, от прикосновения к которому у Мальвины однозначно сносит крышу — она тихонько едет, а соскользнув и потеряв конек, плывет. Жена лукавит, обманывает или притворяется, возможно, набивает цену, когда пищит о том, что ни черта не знает. Ей это и не надо. Достаточно того, что я уже осведомлен о «злачных» эрогенных зонах, на прикосновения к которым Цыпленок моментально реагирует и разрешает ласку. Жена по-прежнему стесняется, краснеет и опускает голову, когда я обвожу ее соски, задевая большие ареолы, но покорно… Терпит все, что я с ней вытворяю?

«Ася, ничего не поделать, но встреча затягивается» — еще раз посылаю сообщение в наш семейный чат. — «Очень жаль. Чем ты занимаешься?».

«Купаю Тимку. У вас там все нормально?» — отвечает мне жена.

«Да. Грубая ошибка в договоре, юристы заново вычитывают текст, а Сашка, кстати, принес чудесные цветы, которыми предлагает мне задобрить маленькую девочку с красивыми глазами. Надеюсь, ты поужинала?» — взъерошиваю волосы, носом шумно забираю воздух, посматриваю злобным взглядом на приунывшего Фролова, который, как это ни странно, совсем не смотрит на меня, зато усиленно печатает что-то важное на очередном машинном бланке.

«Я буду ложиться спать…».

А-а-а-а! Я так и знал. Знал, что этим все закончится.

— Долго? — сверкаю глазами. — Не люблю повторять задуренную фразу о том, что…

— Я же говорил? — начальник финотдела заканчивает предложение за меня.

— Мы запросто могли с этим расправиться в понедельник, Саша. Действительно! Я обещал жене и сыну побыть с ними рядом. Ты заверил, что все как будто на мази и юридическая сторона вопроса навсегда закрыта. А что по факту? Вавилов не доволен пунктом номер три, я тащусь от пункта номер восемь, и всем нам очень весело от того, что третья редакция простого свода правил никак не приобретет законченный, устраивающих абсолютно всех нужный вид…

А моя Ася, по всей видимости, уже ложится баиньки, так и не дождавшись обещанного секса и естественной разрядки!

— Езжай домой, начальник. Мой промах — мое же исправление. Правда-правда!

— Мне не нужно твое разрешение, Фрол. Добьем до победного, поскольку все здесь, то не имеет смысла мусолить обязанности и обстоятельства.

— Шеф…

«Я буду называть тебя Костенька. Хорошо?» — в разговор случайным сообщением вклинивается Ася. — «Но не всегда! Согласен?».

Видимо, под соответствующее настроение?

«И не на людях» — мгновенно добавляю.

«Да» — меня целует желтый пузырёк, подмигивает и прикрывает лапками невидимую грудь.

Она флиртует? Это флирт? Откуда этот смайлик Цыпочка взяла?

Перевернув экраном вниз свой телефон, откидываюсь в кресле и подношу к глазам увесистую стопку пока еще неценных, но все же денежных бумаг.

— Начнем еще раз. Твою мать!

Полное погружение в работу способно привести к эмоциональному и физическому выгоранию. Естественный процесс — закономерный результат. Я выжат, как лимон, и зол, как демон, выбравшийся из жаркой преисподней, в которой даже Люциферу стало мало места. Шиплю и брызжу во все стороны слюнями, подергиваю свой ремень безопасности и периодически посматриваю себе через плечо. Там, на заднем сидении, катается букет от Сашки, так комплементирующего свою симпатию моей жене. Выкинуть, забыть и притвориться «няшкой», случайно не заметившей сей миленький презент? А, черт с тобой, дурашка! Пусть будут эти розы, раз ничего другого финик не соизволил предложить.

Полночь — пора свершений и встреча прошлого с будущим в настоящем непростом моменте. Проверив сигнализацию и обойдя владения свои, растягиваю ворот надоевшей за неполный день рубашки, иду с поникшей головой в направлении нашей комнаты.

«Е. и меня, еще… Вот так! Ну же, ну! А-а-а-а-х!» — не может быть, ей-богу! Но стопроцентно женский голос заводит грубую пластинку и на повторе галдит одну и ту же пошлость, вздыхая, постанывая и булькая похабные слова. — «Мне нравится твой большой член. Когда ты там…».

Устал, как вол, но ведь не пьян! Это Ася! Этот тихий голос, жалобный прононс, заикающийся мягкий полутон.

Ногой тараню полотно и застываю в дверном проеме, присматриваясь к тому, что происходит на кровати, на которой что-то шустрое скрывается под одеялом и странно чертыхается:

— Молчать, молчать, молчать! Да что ж такое? Цыц! Прекрати! Стоп!

— В чем дело? — наощупь клацаю выключателем, зажигаю верхний свет в просторном помещении и щурюсь от имеющихся люксов в этой люстре. — Вылезай оттуда. Слышишь? Кому сказал? Ася! Будет хуже. Кто с тобой?

— Никого, — пищит и, кажется, вдогонку кому-то что-то все-таки бормочет. — Да выключайся же ты. Господи!

— Покажись немедленно, — я возвышаюсь над кроватью, находясь на женской стороне. — Перестань! Это не смешно, — хватаю одеяло и сдираю покрывало с полуголого тела. — Ты…

— Прости! — закрыв двумя руками лицо, скулит сквозь пальцы, затискивая на закуску между ними свой идеальный нос.

— Прости? Охренела, страх потеряла, да? Ты чем здесь занимаешься? Что за…

А недотраханная сука никак не затыкается и просит е. аря усилить на чуть-чуть напор:

«Да, мой лучший х. й! Еще, еще, еще… Да, да, да-а-а-а!».

Твою мать! Да что за черт?

— Ася, откуда этот блядский стон?

— Вот! — с определенной точностью мне в руки устремляется женский телефон.

— Серьезно? — я разворачиваю экран к себе лицом. — Цыпленок, это нежный секс и грязный порносайт? Ты…

— Доволен? — подпрыгивает на кровати и пятками топочет.

Теперь я понял, что означает фраза:

«Я учусь!».

По всей видимости, в качестве высококлассных учителей у нее записаны вот эти люди, на которых без слез и смеха смотреть нельзя.

— У тебя оплаченная подписка, что ли?

— Нет!

Ну да! Реклама и все дела выскакивают, вероятно, с периодичностью в два мужских толчка.

— Ты в курсе, что подобное деяние относится к тем, что нарушают установленный законом правопорядок?

— Неправда. Я ничего не делала, я просто смотрела, не сохраняла и не пересылала.

Даже так? Наверное, стоит похвалить и попросить устроить мне показ того, чему способная ученица научилась за неполный срок?

— И как? — приглушаю звук и отключаю мельтешащее изображение, отшвыриваю на матрас смартфон и все-таки сдираю с плеч рубашку.

— Слишком грубо! — задирает нос.

Зато эффектно, зрелищно и очень долго!

— Об этом, видимо, мечтаешь?

— Нет! — взвизгивает и спешно отползает от меня.

— Куда? — я успеваю обхватить ее лодыжку и одним рывком подтащить к себе в весьма провокативной позе. Малышка без трусов и хорошо увлажнена. — Ты возбудилась, детка? Мастурбировала, потирала губки, ждала, что очень скоро, что еще немного, что вот-вот? Перейдем, пожалуй, к практике, жена? Или разогреем «Костеньку» просмотром, а потом отточим мастерство, наслаждаясь обществом друг друга?

— Нет! Нет! Я не хочу.

Поздно о чем-то заклинать и взывать к остаткам моего благоразумия. Я забираюсь на кровать, обхватив жену под грудью, укладываю юркую себе под бок. Одной рукой фиксирую в неподвижной позе, а второй удерживаю предусмотрительно переведенный в полноэкранный режим ее смартфон.

— Посмотрим, чем современное общество живет. Итак, Цыпленок жареный, с чего начнем?

— Костя-я-я, — она ворочается и прячется, утыкаясь носом мне в подмышку.

— Куни или дрочка пятками? — пошленько хихикаю. — Потеребим пипиську или поквохчем, пока он будет с тылу заходить жене, с которой прожил не по сценарию, конечно, а в реальности, вероятно, всего лишь три-четыре дня.

— М-м-м, — мычит жена, вцепившись крепко, обнимает и теплыми губами рисует на моей груди извинения в виде трех обыкновенных слов. — Я люблю тебя, — а после добавляет надоевшее. — Прости-и-и-и…

Итак! Ты напросилась на небольшую порку, стрекоза… Посмотрим, насладимся, пока нас, черт возьми, не приняли!