Ася

Глава 1 ФИО

— Ступина, прекрати! — Валерик впивается острыми ногтями в мой голый локоть. — Ну, хватит! Блин! Чего ты завелась?

— Пора и честь знать. Я съезжаю. Дай мне полчаса. Постараюсь не задерживать.

— Гордая? — змеей шипит подруга.

— Нет, — спокойно отвечаю.

— Врешь?

— Не выходит.

— Что у тебя не выходит? Выскажись или ударь, но не действуй сгоряча. Зачем так круто-то?

— Круто? — неспешно распрямляюсь и обращаюсь к ней лицом. — Считаешь, что я не права?

— Да, считаю. Ты не права! — она подпрыгивает на месте и то же повторяет. — Не права, не права, не права, — звонко взвизгивает, а после убавляет пыл и усмиряет нервы за тем, чтобы еще раз жалко попросить. — Аська, пожалуйста, прости меня. Прости дурочку. Ты ведь прекрасно знаешь, какой жирности мое масло в голове. Мы с тобой уже семь лет знакомы. Да, блин! Я не подумала, зато вспылила, а ты, такая рассудительная, внимательная, здравомыслящая, моральная, мгновенно усекла и за глупость зацепилась. Хочу тебе напомнить, что все без исключения имеют право на ошибку. Ступина, услышь меня. Да, все! Так вот, я ошиблась. Сглупила, понимаешь? Мне жаль тебя. Невозможно без слез и содрогания смотреть на то, что происходит. От злости так и сказала. Мир к таким, как ты, несправедлив. Я продолжаю настаивать на этом. Однако ничего ведь не случилось. Можно считать, что я из-за природной недалекости просто сотрясла эфир, но результата все равно не добилась. Ни на йоту не сдвинулась, а ты по-прежнему настаиваешь на своем. Мы все еще подруги, Ступик?

— Да.

Взяв аккуратно упакованные в целлофан футболки, укладываю их в свой «чемодан».

— Тебя не злит, малыш, что в этом мире нет порядка и слабенького равновесия?

— Буддисты с тобой бы не согласились, Миллер. Все дело в восприятии. Я, например, ни на что не жалуюсь. Или я опять неправильно все поняла? Итак, что ты имеешь в виду? — с улыбкой мягко спрашиваю, уточняя. — День и ночь, мужчина и женщина, хищник и жертва, смерть и рождение, молодость и старость. Хм! По-моему, все просто-таки в идеальном порядке в нашем мире.

— Господи, ты точно не в себе.

— Вот снова…

— Нет уж! Ты! Ты! Ты видишь, к чему привел тот разговор? Ступина, я так не считаю. Что-то определенно происходит! Никто не желает вдаваться в подробности, потому что всех подобное устраивает. Так вот, белое перестает быть белым и становится любым, а черным мы с некоторых пор вообще не пишем. Мы в ней — в черноте — живем! Так тебе понятнее? Доходчиво?

— Вполне, — засунув палец в ухо, прокручиваю специально, настраивая слышимость. — Не кричи, пожалуйста, подруга.

— Вот ты, — толчком пинает мой незащищенный бок, — и я, и все на месте — и всем как будто хорошо. Была ссора, а теперь мировая и извинения. Что буддисты по этому поводу говорят?

— Мне нужно съехать, Лер. Не обижайся, малыш, но я должна. Не упрашивай, я не останусь. Простая необходимость и соответствующее настроение. Пока запал не пропал…

— Как же ты не понимаешь, Ступина, что здесь у вас и комната отдельная, и теплая кровать, и современная своевременная кухня, — которой я, как на грех, не умею пользоваться, но об этом лучше никому не знать, а уж тем более моей сейчас всполошенной подруге, — и чистый санузел, и… Скажи, но только честно-откровенно. Мой Данька, что ли, приставал к тебе? Лез ручонками, на чем-то настаивал, к чему-то принуждал? Он тебя обидел? Смотри сюда, подруга.

— Нет, — хладнокровно отвечаю. — Ты не доверяешь парню?

— Доверяю и не ревную, ты ничего такого не подумай. Но ты… Из-за меня, да? Все из-за того, что я сказала. Как откатить-то назад? Я так не считаю, Ступик. Не считаю. Поняла? Мне больно смотреть на то, что происходит. На то, что происходит с такими девочками, как ты, солнце. Такое объяснение устроит? Что думаешь?

— Не знаю, — пожав плечами, отвечаю.

— Думаешь, что этого заслуживаешь. Самогазлайтингом занимаешься?

— Я вообще не думаю. И к тому же я не знаю, что это означает. И да, Валерик, твоему Дане только тебя подавай на блюдце с голубой каемочкой. Определенно на громкой ярмарке он вытянул наисчастливейший билет в твоем лице. Вы идеальная пара и очаровательные ребята. А я вам здесь зачем? Только мешаю. Поэтому… Короче, все как нельзя лучше разрешилось. Прекращай канючить.

— Ты не обижаешься?

— Нет.

— Опять!

— Что?

— Врешь, говорю, опять.

— Мало времени, — глубоко вздыхаю. — Разговор окончен.

— Упрямая и своенравная! Подруженька, ты не мешаешь, не мешаешь. Ты моя красавица и умница, Ступина! Ты настоящий ангелок. Но, извини, пожалуйста, слишком странный Божий воин. Мне кажется, что к тебе подходит эпитет, — подкатив глаза, Валерик похлопывает по своим искусанным губам указательным пальцем с ярко-розовым ногтем, — старомодная. Допотопная, что ли? Твоя коса до пояса, например.

— Что не так? — не торопясь, вальяжно перекидываю волосы через свое плечо, уложив на грудь и зажав прихваченный волною кончик, раскачиваю шерстяным хлыстом, как мягким маятником.

— Сделай красивую стрижку. Приведи себя в порядок.

— Я и так в порядке. К тому же, я не хочу их резать. Стрижка — не мое, а длинные волосы — это женское богатство, — подкатив глаза, торжественно ей заявляю, припоминая мудрые слова одного прекрасного человека, которому я всем обязана. — Мне не пойдет короткая прическа.

— Откуда ты знаешь, если ни разу этого не делала.

Стоит, видимо, начать? Потом не выйдет быстро отрастить то, что по настоянию отчекрыжила, когда услышала слова:

«У тебя ведь идеальные черты лица. Тебе пойдет предубеждение моды, а если надоест, то нарастишь… Густой шиньон! Всего делов, подруга!».

— Нет, Лера. Тем более я помню себя…

— В младенческие годы с пушком на нежной попе? Ася, Ася, Ася… Неподдающаяся настырная девчонка. Скажи, пожалуйста, ты хоть раз в салоне красоты была?

— Была, — безбожно вру, но все равно ей отвечаю.

— Хорошо. Проехали — забыли! А эти платья…

— Платья новые, Лера, а вся моя одежда модная.

— Кто бы спорил, Ступик? Кто бы спорил? Новые, потому что переделанные? Но старые по составу? На возраст ткани ты не сможешь повлиять. Неоднократные стирки, химическая обработка и окраска нанесли ощутимый урон тем шмоткам, которыми ты оперируешь словно дефиле устраиваешь. Дефиле, на которое не приходят даже на лавках лузгающие семки бабки. Это что, например? — двумя пальцами приподнимает воздушную юбку в красно-белый меленький горошек. — Аська, ты восхитительная молодая женщина, а пасешься в комиссионках, разыскивая вторичный ходовой товар. Тебя не смущает, что это уже кем-то было ношено? Запах не настораживает? Пробег и собственная история шмотки не отталкивает?

— Нет. Тем более что после первой стирки пыль, грязь и даже посторонний, так раздражающий тебя, призрачный дух стопроцентно выполаскиваются. Сейчас о гардеробе станем говорить?

— Черт! Да на тебя все мужики на кухне засматривались и засматриваются. Мотя даже с ума сходит, а ты хоронишь свою фигуру под тряпками из журналов мод восьмидесятых годов и корчишь неприступную девицу. Эксклюзивно, но топорно! Почему ты не дала парню шанс, а вместо этого шустренько смоталась на курорт? М? Что скажешь, Ступик? — оттопыренным большим пальцем в отличном жесте показывает в другую комнату позади себя. — Увидела море, развеялась, загорела и обжилась проблемами. Как впечатления? Не хотела вспоминать, подруга, но ты вынуждаешь. Почти год прошел, а ты словно в рот воды набрала, — она вдруг наклоняется ко мне и шепчет прямо в ухо. — Тебя там изнасиловали? Ась, ты можешь мне довериться. Почему молчишь?

— Ты опять?

— Он примет тебя с прицепом, солнце. Матвей — твой самый лучший шанс, счастливый случай, и зоркий взгляд в уверенное будущее.

— Шанс?

— Именно!

— Низкорослый официант, у которого нет носового платка и расчески? Это его ты называешь лучшим, счастливым, выигрышным и зорким? — ловлю ее кивок в качестве скупого подтверждения. — Парень с грязными ногтями и постоянно шмыгающим носом? У него закисшие глаза, Валерик. Ни разу не замечала? Или для Ступиной сойдет? Она его отмоет, приведет в порядок, потому что… Старомодна, топорна, допотопна и постоянно посещает магазины с уцененными б/у товарами?

— Он не Аполлон, солнце, но…

— Между прочим, Матвей никогда не сходил с ума — к твоему сведению, подруга. Я убеждена, что это его обычное состояние. Он привык страдать, привык придумывать препятствия, потому как их преодоление — одно-единственное важное делом его никчемной жизни. Он по гороскопу — «ходячая неприятность и рассеянность». А я не хочу так! У меня другие планы, цели, идеалы. Ты достаточно меня обидела, Валерия. Надеюсь, что ты отдаешь в том себе отчет, — надуваюсь, в попытках выдернуть из ее рук дорогое сердцу платье, сильно вздрагиваю, грубо упираюсь, потом подпрыгиваю, но не солоно хлебавши на то же место возвращаюсь. — Верни туда, откуда взяла, и не трогай уже уложенные вещи! — рычу довольно глухо, насупив грозно брови.

— Ты самая лучшая, Ступик. Подруженька, остановись! — расставив руки, пытается меня обнять, но я почти мгновенно делаю зеркальный жест — сделав только шаг, спокойно отхожу назад и в то же время сильно отклоняюсь.

— Спасибо за комплимент, — лениво бормочу. — Но моя внешность, Лерочка, не имеет никакого отношения к тому, что происходит. А твои надуманные романтические этюды а-ля «пастушка-пастушок» совершенно не впечатляют и, уж тем более, не заставят меня изменить свое решение. Я намерена уехать и освободить комнату. Кстати, я что-то по деньгам вам с Данечкой еще должна?

— Аська, прекрати цепляться к словам, — теперь она топочет ножками. — Иногда полезно выключать слух и доверять инстинктам. Слушай сердцем. Значит, на мои замечания относительно внешности, а также слова извинений ты не обращаешь внимания, а на той глупости зациклилась? Избирательно, чрезвычайно избирательно. Где сердце? Почему оно не слышит?

— Все слышит и даже понимает. Я сейчас тебя, вероятно, пренеприятно удивлю и огорчу, но я все время им и слушаю. Хотя надо бы и рациональность подключать, но…

— Ася-я-я-я! — теперь подруга на повышенных тонах скулит, а я зажмуриваюсь в желании прикрыть руками уши. — Я извиняюсь, умоляю, и дергаю тебя. Хочешь, чтобы на колени встала?

— Нет.

— Господи, куда ты пойдешь?

— А тебе не все равно? — возвращаюсь к своей дорожной сумке, чтобы продолжить укладывать те жалкие вещички, которыми за семь лет самостоятельно и честно обросла. — Кому какое дело? Все будет хорошо, Лерочка.

— Послушай! — подруга цепляется пальцами, как длинными баграми, за мои снующие в пожитках руки. — Остановись. Выдохни. Успокойся. Давай подумаем. Последний раз. Проговорим ситуацию? Ты должна мне разговор, считай, что я решила долг с тебя взыскать. Итак, зачем ты продала квартиру?

— Деньги были нужны, — здесь нечего скрывать.

Теперь стою, как тычка, негнущимся стручком дебильно пялюсь в стенку, плавно проплывающую у меня перед глазами. Моргаю жалкой куклой и на автомате что-то повторяю. А Лерочка, по-моему, своего добилась.

— Роды — весьма дорогое мероприятие, подруга. Сначала я растратилась, пока собирала приданое для сына, затем старательно и дисциплинированно оплачивала внушительный перечень назначенных мне анализов. Видимо, этого было недостаточно и мне в довесок к перечисленному любезно выкатили бесполезные обследования. Уж больно ревностно врачи схватились за меня. А на анестезию, увы-увы, полученного от продажи все же не хватило. Представь себе, но эта мизерная часть, к сожалению, не спасла. И черт с ним, с тем обезболиванием. Правда, пришлось немного потерпеть, тужась и потея, — замечаю, как подруга удрученно качает головой. — Считаю, что вела себя достойно. Знаешь, Лерик, я ведь не кричала, только лишь постанывала, впиваясь острыми зубами в собственную плоть. Вот сюда! — вращаю перед ее носом той рукой, которая два месяца назад в городском родильном доме от меня же сильно пострадала. — Старалась не раздражать других девочек и акушерок. Этого не любят.

— Не придумывай.

— Мне не хватило на послеродовый бокс или хотя бы на двуместный номер. Я не жалуюсь, но ты спросила: «Зачем?». Вот я и ответила. Спасибо вам с Даней, что приютили голодранку.

— Я с этой планеты, Ступик. То есть ты считаешь, что стоимость небольшой по габаритам однокомнатной квартиры, пусть и не в центре, соизмерима с тремя сутками, которые ты провела в больнице? Не заскучала бы в том изоляторе? Отдельный бокс…

— Родишь — узнаешь. Мне, малыш, в тот момент хотелось немногого: тишины и полной изоляции.

Мой мальчик плакал и не мог пристроиться к груди, которая фактически орала от молока, которое почему-то слишком быстро прибывало. Специалисты по грудному вскармливанию в недоумении пожимали плечами и расчесывали затылки, спрятанные под медицинскими светло-голубыми шапками. Сынок лишь хныкал, старичком кряхтел и резко акал, стеснялся и тихонько — вторая странность, между прочим, — плакал. Ребенок как будто чувствовал, что слишком скоро пришел в жестокий свет.

— Ась…

— Еще больничный! — поднимаю голову, при этом гордо задираю нос. — Два месяца — до, и вот остаток — после. Я не работаю, а кормить его и себя ведь чем-то нужно.

— Больничный оплачивается государством, солнце.

— Цена вопроса — мизер, Лера. Чем мой Тима хуже других малышей? К тому же нас ведь только вот выписали…

У крохи совсем не заживал пупок: гноился и не подсыхал. Две недели мы провели с ним в частном стационаре, где каждая кривая тетка с напяленными на нос очками, выступающими в роли старомодного монокля, считала своими долгом и обязанностью устыдить меня, и сделать замечание о том, что я из рук вон плохо слежу за физическим состоянием грудничка-сынишки. Трясусь над тем, что должно по факту выходить само собой. Никому не объяснишь — да я и не пытаюсь, — что эта кроха — единственное дорогое существо, благодаря которому на белом свете я больше не одна.

— Еще бы! У тебя же сын болел, — поставив руки себе на пояс торжественно Валерия провозглашает. — Тима, Тимоша, Тимка, Тимочка, Тимофей. Все для него? Стоп! — внезапно прекращает умиляться.

— Да-да?

— Ты подмазывала врачам? Давала взятки? Золотила карман халата? До меня только дошло. Ася Ступина, ты чокнутая. Что с тобой?

— Да, — блаженно улыбаюсь. — Тебе этого не понять, Миллер. Но ты все осознаешь, когда появится живое существо, полностью зависящее от тебя: от твоей улыбки, слов, действий, наконец.

— Он ведь даже не зарегистрирован. Ась… — как будто чем-то поперхнувшись, мгновенно затыкается, а после словно родовую тайну всем вещает. — Ты грубо нарушаешь закон. Медицинское свидетельство о рождении давно пора обменять на обыкновенное, стандартное. У парня нет социальной карточки и полиса. Он не гражданин?

— Гражданин.

— Смеешься?

— Нет.

— Это административка, Ступик! Напрашиваешься? Денег и так нет, а там штрафы, между прочим. Поэтому и минималку получаешь. Я, похоже, пошутила. Это уголовка! Взятки и укрывательство ребенка. Думаю, что это не одна статья. Тебя лишат прав! Приди в себя, солнце. Пожалуйста… Молю-ю-ю-ю-ю-ю!

Мне оплачивают больничный. Но о том, что мой диагноз — новорожденный сын, знают единицы: подруга Лера Миллер, ее парень Даниил, и некоторые доверенные лица там, где я работала простой посудомойкой:

«Официантка в ресторане»? — серьезно, «Ступик»? — «А соврала зачем?».

— Ему третий месяц, а у тебя на руках нет свидетельства о рождении. Талдычишь, что не хватает денег, но при этом не подаешь документы на выделение гарантированных выплат по уходу за младенцем. Зато расправилась с жилплощадью, на которую имела право. Как же так?

— Не было времени.

— Даня мог это сделать. Почему ты…

— Я успею, — грубо отрезаю.

— Это беда, понимаешь? — вкрадчиво мне говорит. — Ты перегнула, Ступик. Стеснялась?

— Нет.

И, конечно, да! Предположим на одно мгновение, что я посетила ЗАГС и заявила о рождении сынишки. Какой первый вопрос мне там зададут?

«Родители?» — «Мне известна только мать!».

«Вы же понимаете, что это смешно, противоестественно и глупо?» — «Да. Очень сожалею, но у Тимофея есть только я!».

«Отец Вам неизвестен?» — «Да!».

Ложь номер один, за которую можно крепко зацепиться.

— Давай мы подсуетимся. Согласна?

Нет. Потому что:

— Сделаю сама.

— У него ведь есть отец?

— Унизительно, Миллер. Прекрати! — хриплю.

— Я спрашиваю, а ты увиливаешь. Сколько можно держать интригу? Мы взрослые люди. Ты без конца называешь меня будущей потенциальной матерью. По ощущениям, ты яростно этого желаешь. Я не буду извиваться ужихой на сковороде и поговорю с потенциальным папой, если вдруг он начнет уклоняться от своих обязанностей…

— Потому что Данька сделает все за тебя?

— Ася! — она, по-моему, звереет и разбрызгивает яд. — Виртуозно, но очень глупо. У Тимы есть отец? Что ответишь?

— Ах, черт возьми. Так это был вопро-о-о-о-с? — скривившись, уточняю.

— Понимай, как знаешь. Кто он?

— Мужчина.

— Ступик, перестань. Он в курсе, что должен нести такую же ответственность за маленькую жизнь, которая дрыхнет на кровати, раскинув руки?

— Да.

— Замечательно! Значит, совершеннолетний. Это часом не Матвей?

— Нет.

— Значит, все-таки курортный. Когда мы познакомимся с ним?

Никогда!

— Я не отдам его, Лера. Не отдам сына на государственное обеспечение. Как бы туго мне ни пришлось, уверена, что справлюсь и ни разу эту голову, — придавливаю пальцем свой висок, — не посетит подобная мысль. Не та ситуация и человек, то есть я, не тот.

— Господи! Да о чем тут речь? Об этом не прошу. Я сколько раз перед тобой за это извинилась? Чего тебе еще? Тем более что мы с тобой все выяснили, — рукой указывает на почти собранную сумку. — Ты упрямо продолжаешь укладываться из-за того, что я опрометчиво брякнула непотребство. Ну, блин, и характер!

— А как же «ангелок»? — подмигиваю ей.

— Беру свои слова назад. Ничего в тебе хорошего нет, Ступина.

— Благодарю на честном слове! Помнишь, как предложила отдать Тимошу? Подкинуть, что ли? Сдать его, как ненужную вещь?

— Но-но-но! Тихо-тихо, солнце. Не передергивай. Устала повторять, что погорячилась. Это ты так сердцем слушаешь? Эта мышца глуховата. Ась, ты чахнешь. Растрачиваешь впустую ресурс и деньги.

— Я заработаю.

— Не сомневаюсь, — ну просто очень громко выдыхает. — Каким только образом?

— Уеду и начну сначала.

— Ну да, ну да!

— Да! — определенно повышаю голос.

— Для того «сначала» скажи мне, хотя бы по секрету, кто отец Тимошки?

— Я не отдам! — вздергиваю верхнюю губу, оскаливая зубы.

— Ага-ага…

Я не отдам его! Никогда! Я сделаю все, чтобы мой единственный ребенок был бесконечно счастлив и вырос сильным и достойным человеком. Я позабочусь, чтобы он стал настоящим мужиком. И да! У него, конечно, есть отец, которому — убеждена беспрекословно — нет никакого дела до малютки.

— Ты ведь знаешь мою историю, Лера. К чему этот разговор? Он неприятен, и я на этом хотела бы закончить. Все, нам пора.

— А я и говорю: «Ступина, ударь меня!». Аська, выпусти пар и разбери сумку.

Легко сказать!

— Ты счастливица, Миллер! Поэтому ничего не понимаешь и с легкостью перешагиваешь через то, на что я без содрогания не могу смотреть.

— Не уезжай.

— Мы разные, малыш, но долго дружим. Что нас удерживает вместе столь продолжительный срок?

— Твой разум, вероятно? — Лерка подходит ближе. — Твое умение прощать? — песочит в пальцах мой выбившийся локон. — Твоя гибкость? — аккуратно заправляет прядь за ухо. — Твое терпение и покорность?

— По-твоему, я бесхребетная приспособленка, меркантильная манипуляторша?

— Ступик! — почти сиреною вопит.

— Тсс, — я приставляю к носу палец, затем прислушиваюсь. Из той комнаты, где спит мой крошечный ребенок по-прежнему не доносится ни звука. — Мы будем видеться.

— Когда?

— Я еще не уехала, а ты…

— Уже скучаю, — обнимает меня за плечи, рывком притягивая к себе. — Тебе нужен тот мужчина, отец Тимофея, Ася, — шепчет точно в ухо. — Ты была с ним. Добровольно?

— Да, — щекой улегшись на ее плечо, с закрытыми глазами отвечаю.

— Это замечательно. Значит, он нашел к тебе подход, подобрал нужный ключик. Понравился?

— Да.

— Скажи хотя бы имя.

— Не отстанешь? — пропускаю руки, чтобы обнять подругу.

— Никогда.

— Его имя Костя.

— Такое же, — Валерка пырскает нахально. — Я во-о-о-о-бще не удивлена.

— Что?

— Старомодное, говорю, имечко у принца.

— Его зовут Константин.

— Ха! Стало быть, Тимофей Константинович. Теперь про постоянство, видимо, зарядишь?

— У него очень темные глаза. Каштановые или коричневые, почти черные. И густые ресницы. Он намного старше…

— Как у Тимки! Ты ведь у нас синеглазка, у небес украла краски, — шурует пальцами, расчесывая мою кожу на затылке. — Вот и встреться с ним. Поговорите, обсудите, придумайте. Расскажи ему все. Ты говоришь, он старше? Но сына сделать смог, значит…

— Четырнадцать лет, Лерочка. Ему тридцать девять.

— Обалдеть, Ступина! Самый сок. Еще чего-нибудь расскажи.

— Вкрадчивый и тихий голос.

— Прислушиваться надо? Бубнит под нос?

— Очень четкий. С ним интересно. Боже мой! Он меня загипнотизировал. Он, наверное, шаман.

— А-а-а-а! Тогда готовь свой бубен, Ступина.

— Длинные пальцы и голая грудь, — не слушаю и продолжаю.

— Как тебя резко-то переключило…

— Мне было очень больно, Лера. На одно мгновение я усомнилась в том, жива ли! Сильный, понимаешь. Очень!

— Мужчина-гамадрил, тиран и деспот…

— Он растерзал меня.

— Силой? — Валерка странно настораживается.

— Нет-нет. Я просто очень волновалась. Все делала не так Я ведь ничего не знаю. Господи! Ему понравилось? Меня только это интересовало. Достаточно ли была хороша… Не напортачила ли? М-м-м-м! Что я натворила?

— Аська, я так рада за тебя! Ты знаешь, — бережно оттягивает от себя, обхватывает ладонями мне плечи и смотрит прямиком в глаза, — я почему-то уверена, что он достойный человек.

— Ты уже это говорила, — хихикаю, прикрыв свой рот. — Извини-извини.

— Ступик, ты шаловливая девчонка, хоть и с клопиком за пазухой. Глупости какие! Ты оттолкнула взрослого человека. Он же не мальчишка. Блин! Тридцать девять. Состоявшийся…

— Он строитель!

— Я тебя сейчас прибью, если ты не замолчишь. Ты просто дура!

— Еще один комплимент?

— Ругаю, как могу. Обидеть боюсь, но ты, ей-богу, на матерщину лезешь — совершенно не стесняешься. Если хочешь чего-то добиться — самое время!

— Таро-подсказка? — поднимаю-опускаю плечи.

— Опыт и женское чутье. Поедешь к нему?

— Неудобно.

— Черт! — впивается ногтями, я взвизгиваю и сразу замолкаю. — Не лишай мальчика отца. А вдруг…

— Вдруг?

— Вдруг это он?

— Шанс?

— Шанс — это сопливый Матвей Коробов. А этот Костя…

Держу пари, что Лера уже о чем-то внеземном мечтает. Я более приземленная натура. Что дальше? Разочаровать ее?

— Мы очень разные с тобой и с ним.

— Я, что, тебе его напоминаю?

— Нет, — выкручиваюсь, носом утыкаюсь в дружескую шею и жалобно скулю. — У тебя есть богатые и любящие родители, которые следят за тобой и Данькой, балуют вас дорогущими презентами, не отказывая, помогают и всегда поддерживают. Ты не знаешь и никогда не узнаешь, что такое казенное детское заведение. Сначала задрипанный дом малютки, а потом — городской приют. И слава Богу, подруженька, и слава Богу! — последнее я истошно воплю. — Не знаешь, что такое отсутствие личного пространства, что такое борьба за место под боком у старой нянечки и воспитателя, от присутствия которого у маленькой беленькой девчонки закипает кровь. Не знаешь, что означает ребенок-отказник, найденыш, подкидыш. Меня нашли, Валерия. Я никогда не рассказывала, как туда, в систему, попала. Но меня выкинули, как использованный мусорный пакет. Сначала брезгливо развернули, потом, наморщившись, понюхали, поковыряли пальцем, наверное, харкнули-растерли, после, конечно, завязали тесемочки и отнесли к пластиковому баку, предварительно отсортировав. По всем признакам я бесполезная органическая вещь, значит, прислоним ненужное к контейнеру асфальтового цвета. Кем была моя мать, а кем отец? Они были неграмотные изверги? Троглодиты? Раз не удосужились оставить в боксе для ненужных малышей, значит, не разобрались в правилах. Каждый роддом снабжен такой анонимной вагонеткой, в которую можно засунуть ребенка и, нажав на кнопку, отправить маленькую жизнь в свободный полет, зная, что при «приземлении» его на том конце с глубоким вздохом встретят. Но мне не повезло, Лерик. Меня просто выкинули. Какая-то бешеная или пьяная сука за гаражами высрала, а после засунула это тело, — раскрытые ладони укладываю себе на грудь, чтобы четко обозначить предмет не первой необходимости, — в картонную коробку и оставила на рынке в Ступино. Я Ступина, потому что это место моего рождения. Я Ася, потому что… Анна Семеновна Яковлева — старенькая воспитательница — в качестве подходящего для девчонки имени выбрала свои данные. Аббревиатура ФИО этой женщины — мое имя. Ася Олеговна…

— Солнце, мне очень жаль.

— Простой водитель, доставлявший продукты в приютскую столовку, угощал меня растаявшими шоколадными конфетами, которые он вытаскивал из замусоленного кармана, пропахшего бензином и машинным маслом. Олег Котляров — высокий блондин с голубыми глазами. Отец пятерых детей любезно согласился предоставить свое отчество. Вернее, я так решила. Господи! Кто я? Кто я, Лерик? Костя знает своих родителей, а я… Это параллельные вселенные. Мы не пересечемся никогда. Мне очень стыдно. И… Он, наверное, женат.

— Прости меня. Так этот непостоянный Константин…

— Я не знаю.

— Ась?

— Год прошел! — запускаю пальцы в собственную шевелюру. — Все! Все! Все! Хватит! Зачем я рассказала? Прошу пойми, услышь, прими. Я ухожу не потому, что мы не ужились или ты сказала что-то не то, а потому, что желаю нести полную ответственность за все содеянное и не обременять вас с парнем своим присутствием, — смахиваю слезы. — Не мешай, пожалуйста. Хочу спокойно собраться, пока Тимка спит. Господи, расклеилась…

— Как вы расстались? Что произошло?

— Я убежала.

— Убежала? — теперь у Лерика безумно круглые глаза и обезображенные оскалом губы. — Ступина, ты… Да что с тобой? Ты идиотка?

— Утром я выскользнула и вернулась к хозяйке, а потом…

— Не верю! Он не искал?

— Одно свидание — одна ночь. Один раз! — всхлипываю и прижимаю кулачки к губам. — Я залетела, лишившись девственности. Что я должна была ему сказать? Привет, я Ася. Помнишь меня?

— Ну да! После того, как ты сдрыснула из его объятий, весьма проблематично объяснить адекватному — исключительно по описанию — мужчине несознательность подобного поступка. Да-а-а-а! Ступик, с этим нужно что-то срочно делать? Ты хоть что-нибудь о нем знаешь, помимо, цвета глаз, гладкого кожного покрова и ощущений, когда он был внутри тебя?

— Да.

— Я сейчас тебя ударю, солнце.

— Не понимаешь?

— Табула раса, Ступик! Вот такой чистейший лист! — раскрывает руки, показывая чистоты масштаб.

Ей тяжело понять такое поведение. У Лерки нет детей и нет проблем в личной жизни. Ей, как и мне, всего лишь двадцать пять, но судьбы наши совершенно противоположны. Они просто несравнимы. Я не завидую — всего лишь констатирую чрезвычайно очевидный факт.