Бывший. Ворвусь в твою жизнь

Глава 10. Вы друг друга стоите

Похоже, у Адама нет идей, раз он встает, подхватив рисунок космонавта:

— Благодарю за ужин, Ирина, и был рад познакомиться.

Складывает рисунок, кидает на меня разочарованный взгляд и выходит, а я за ним. В детскую не пущу, но он и не думает тревожить Ваню. Обувается в прихожей, накидывает пиджак и складывает рисунок космонавта, который у меня вышел сносным только с пятого раза, вчетверо.

Будет сейчас глупо кидаться на Адама в попытках забрать рисунок, однако завтра, вероятно, меня будет ждать истерика Вани, если после пробуждения не увидит на стене космонавта.

— В который раз убеждаюсь, — презрительно шепчет он и прячет рисунок в нагрудный карман пиджака к фотографии Вани, — что некоторые женщины слишком многое на себя берут. И нет, Мила, я не должен был за тобой бегать, валяться в ногах, разводить сопли-слюни и посыпать голову пеплом, чтобы потешить твое женское эго.

Вот как он воспринимает всю ситуацию: он непогрешимый альфа-самец, который имеет право на любовниц, ложь и шантаж.

— В наших отношениях, — подхожу к нему и заглядываю в лицо, — ты был старше и ты был мужчиной. Тебе стоило бежать за наивной девочкой в дикой истерике хотя бы для того, чтобы привести ее в чувство и чтобы она не попала в какую-нибудь историю. Когда я, значит, проявляла к тебе любовь на грани помешательства, тебе все устраивало, а как меня повернуло в другую полярность, так ты возмутился. Будь я уравновешенной девушкой, то не нырнула в эти две недели с таким восторгом. Хладнокровие оно касается и любви.

— А сейчас ты, я смотрю, взяла себя в руки, — ухмыляется.

— Потому что на кухне сидит мама, которая обнимет меня и успокоит.

Адам одергивает полы пиджака и выходит. Бесшумно закрывает за собой дверь, а я приваливаюсь к стене, закусив губы. Я не буду плакать.

— Сложный мужик, — мама пристраивается рядом с кружкой чая и резюмирует. — Такие хуже наркоманов.

— Мам, — вздыхаю я.

— И я права, — она невозмутимо делает глоток. — С наркоманами все ясно, а с твоим Адамчиком ни черта непонятно. Сам себе на уме. И здоровый такой, Мила. Прям шкафище, а не мужик.

— Ма…

— Я его представляла другим.

— Ма…

— Не знаю. Чуток поменьше, а тут обнимет и задушит.

Не задушит. В его объятиях было уютно, тепло и безопасно.

— Так он с концами ушел?

— Я не знаю.

— Спросила бы, — мама опять делает глоток. — Еще и рисунок забрал. Нового космонавта придется рисовать. Ты его теперь только побольше нарисуй, а то прошлый был каким-то хлюпиком.

— Мам, он разбил мне сердце.

— А ты в долгу не осталась, — держит кружку в ладонях и поднимает задумчивый взгляд на люстру. — Стоите друг друга.

— Ты сейчас должна быть на моей стороне, мам, — раздраженно отвечаю я, — а ты его котлетками кормишь, улыбаешься, шутки шутишь.

— Если он взбрыкнет, Мила, то мои котлетки сыграют свою роль, — серьезно смотрит на меня. — Да и вдруг он мне еще зятем станет, — деловито плывет на кухню, — а быть злобной тещей я не планирую.

— Сейчас твои шутки несмешные.

— А я не шучу, — разворачивается ко мне. — Знаешь, я была той женой, у которой увели мужа. И вот вроде бы я должна осуждать любовниц, но… ты бы тогда могла за него побороться.

— Что ты такое говоришь? — обескураженно шепчу я.

— Что думаю, то и говорю, — пожимает плечами. — Могла бы хотя бы попробовать, Мила. Не смотрят так мужики на своих детей, если у них не было чувств к их матери. Да, был женат, но я могу предположить, что вы не объяснились друг перед другом.

— Да что там объяснять? — цежу сквозь зубы.

— Ты вот так и отца своего не слушала.

— Ты серьезно? — я едва сдерживаю в себе крик.

— Когда в последний раз ему звонила?

— Зачем?

— Узнать, как он, — мама улыбается. — Сама ты на его звонки не отвечаешь.

— Он предал нас, — шепчу на грани истерики. — Ушел… Оставил…

— Ты бы предпочла, чтобы он остался со мной ради тебя в нелюбви и тоске?

У меня пальцы дрожат, и сглатываю ком слез:

— Прекрати.

— А я этого не хотела, и он пытался быть тебе отцом. Как умел, но ты, маленькая упрямая кнопка, уже тогда была категоричной. Папа может быть папой, если только живет с мамой. И вот Ваня в тебя пошел. Его папа — космонавт и все тут.

— Мы с тобой сейчас поссоримся… — медленно выдыхаю я.

— Нет, Мила. Это ты поссоришься со мной, а я с тобой — нет, — мама ласково улыбается.

И так каждый раз. Я взбешенная канарейка, которая готова самой себе повыдирать перышки, а мама моя — оплот спокойствия, мудрости и доброжелательности. Я думаю, что с такой же милой улыбкой она попрощалась с моим отцом, когда тот решил уйти.

— Ты ведь сама за отца не боролась, раз уж на то пошло, — горько усмехаюсь я.

— Я эту битву проиграла, Мила, — спокойная, как сытый слон. — Твой папа полюбил другую женщину. Такое бывает.

Меня аж всю корежит от ее слов. Прям как в детстве, когда она меня уговаривала поехать с папой и его новой семьей в отпуск. И чувствую я то же самое, что и тогда. Липкую обиду, злость и несправедливость.

— Вредная ты, Мила, — мама устало вздыхает и скрывается на кухне. — Адам еще не знает, во что ввязывается.

В кармане коротко вибрирует телефон, оповещая о сообщении, которое я читаю как зловещую угрозу: