Бывший. Ворвусь в твою жизнь

Глава 22. Волшебные обнимашки

— А где сцена ревности? — насмешливо спрашивает Адам, пока я молча наливаю в стакан воды.

Оглядываюсь. Он берет с пола потрепанного желтого зайца с оторванным левым глазом. Трясет его и вещает через несчастную игрушку:

— Мама опять злая?

Есть вариант огреть его сковородкой, но станет ли мне легче? Нет. Поэтому я делаю глоток воды.

Поддерживает связь с бывшей женой. Я помню ее. Ее идеальные волосы, ногти и презрительная улыбка въелись в память.

— Да, мама очень злая, — отвечает фиолетовый бегемотик в другой руке Адама. — Глаза горят, как у демона, который живьем хочет нас сожрать.

— Прекрати, — разворачиваюсь к нему и делаю новый глоток.

— Что же, друзья, — Адам вглядывается в мордочки игрушек и прячет их за спину, — я закрою вас своей грудью.

— И как я могла в тебя влюбиться? И это вопрос риторический. Он не требует ответа, Адам.

— Тебя так беспокоит моя бывшая жена? — вскидывает бровь. — Она уже бывшая.

— И вас, видимо, многое связывает, раз вы так тепло общаетесь?

— А вот это уже ревность, Мила, — улыбается. — Ты вещи собрала?

— Ты уходишь от ответа, — недобро щурюсь я. — И ты всегда так делал.

Молчит, смотрит в сторону и медленно моргает, вскинув брови. Я его раздражаю своими вопросами.

— Да, нас многое связывает, — вновь смотрит на меня. — Например, ее отец, с которым мы остались деловыми партнерами после нашего развода. Какая ты собственница, Мила. Если быть с тобой, то надо оборвать все связи?

— Почему вы развелись только год назад? Ты ведь мне заливал, что ты в процессе.

— Ты вещи собрала? — голос становится стальным. — Ты тянешь резину.

— Почему тебе сложно ответить на такой простой вопрос?

— Потому что я уже тебе говорил. На то были свои причины.

— Папуля Дианы прищемил хвост?

Усмехается, смеется и потирает лоб, а затем поднимает черный и злой взгляд:

— Пусть будет так. Отец Дианы погрозил мне пальчиком и я передумал тогда разводиться.

Врет. Бессовестно врет и юлит.

— Ты можешь быть серьезным? Я имею право знать. Ты тащишь нас неизвестно куда с непонятной целью, а вокруг тебя куча женщин.

— Три женщины — это куча? — вскидывает бровь.

— У тебя их три?! — охаю я и готова разбить о его высокий лоб стакан с водой.

— Если считать тебя, то три, — невозмутимо отвечает он.

— И опять ты увернулся, — в изумлении вздыхаю я. — Ты скользкий тип, Адам. И я должна была тогда это заметить.

Удивляюсь своей слепоте, влюбленности и тупости. Увидела большого, красивого мужика в дорогом костюме и мозги утекли в трусы? Плакать хочу, но не из-за разбитых в юности надежд, а от усталости и бессилия перед мужиком, который вынудит играть по его правилам, и наплевать ему на мои чувства, страх за себя и за сына.

— Я не считаю, что сейчас удобный момент для разговора, Мила.

— Почему?

— Мааам! Маа-ааааа-ам! — раздается голос Вани и топот его. — Мааа-аа-аааам!

— Поэтому, — шепотом отвечает Адам, и на кухню просачивается Ваня.

— Мааам! — Ваня держит в руках мою старую слитную пижаму сиреневого единорога из плюшевой ткани и улыбается с толикой детского безумия. — Маааам!

Я эту пижаму купила года два назад по дурости, но она стала для меня спасением, когда Ваня болел. Я надевала ее, обнимала сына и была большой плюшевой единорожкой, которая пела тихие колыбельные. И, похоже, Ваня отыскал ее в шкафу и на него нахлынули теплые воспоминания.

— Мам…

— Да, сына? — тихо спрашиваю и отставляю стакан.

Ваня протягивает пижаму и строит сладкую просящую моську, сложив бровки домиком.

— Ваня, мне надо чемодан собирать, — предпринимаю попытку отмазаться от обращения в сиреневого единорога с кривым, мягким и радужным рогом и смешными ушами на капюшоне.

— Бабуля его собирает, — Ваня распахивает свои глазки и смотрит на меня невинным ангелочком.

Адам переводит взгляд с Вани на меня и обратно. Опять в его глазах полное мужское недоумение происходящим.

— Ладно, давай сюда, — вздыхаю и мягко выхватываю пижаму из рук Вани, сломавшись по его детским обаянием.

Торопливо облачаюсь в широкую и просторную пижаму, застегиваю молнию на пузе, накидываю капюшон на голову и сажусь на пол по-турецки. Протягиваю руки к Ване, чьи глаза вспыхивают восторгом:

— Волшебные обнимашки.

Ваня кидается ко мне, устраивается у меня на ногах и прижимается, закрыв глаза.

Обнимаю его, медленно покачиваюсь из стороны в сторону и запеваю простой и незамысловатый мотив, который всегда его успокаивал, вглядываясь в глаза молчаливого Адама.

Два разных человека встретились и родился третий. Родился не по плану и из-за легкомыслия. Родился с громкими криками, оповестив молодую и дурную девицу, что рыдала на кушетке от страха перед будущим, о своем появлении. Родился похожим на маму и на папу, которого не было рядом. Возможно, все могло бы быть иначе, но что толку сейчас сожалеть об ошибках и злиться?

Сиреневому ушастому единорогу с радужным рогом теперь придется крутиться в новых суровых реалиях, в которых есть мужчина, у которого по лицу пробегает темная тень от моего мелодичного и тихого мычания. Мужчина, о котором ни черта не знаю и который многое скрывает.

— Я собрала ваши вещички, — на кухню заглядывает мама. — Кинула только основное, а остальное, если понадобится, заберете.

— Тогда поехали, — Адам встает и выходит из кухни с каменной рожей, будто ежа проглотил.

— Ма, — сонно шепчет Ваня. — Не снимай пижаму. Я немного боюсь.