Бывший. Ворвусь в твою жизнь

Глава 44. Невозможно

— Куда собралась? — в салон машины ныряет Адам. — Опять бежим?

Алексей, его водитель, кидает беглый взгляд в зеркало заднего вида.

— На этот раз тебя что сподвигло на побег? — Адам вглядывается в мой профиль.

— Я хочу встретиться с отцом, — решительно смотрю перед собой. — Я не убегаю. Уж от сына я не убегу.

— Я с тобой.

— Нет, — разворачиваюсь к Адаму. — Это моя встреча.

— Я еду, Мила. Напрашиваться на встречу я не стану и подожду тебя в машине.

— Зачем тебе это?

— Потому что я так решил.

Вряд ли у меня получится вытолкать Адама из его же машины, поэтому я лишь вздыхаю и замолкаю.

— Сына я нашего вручил бабушкам вместе со сказками, — глухо отчитывается Адам, и машина мягко выезжает из гаража. — Дедушка пока морозится.

— А что так?

— Дедушка у нас сложный мужик со своими тараканами, — Адам приглаживает волосы ладонью. — Заинтересованно косится на Ваню, но боится.

— Четырехлетнего мальчишку? — хмыкаю я.

— Не верит, что ему привалило такое счастье, — Адам пожимает плечами. — и свыкается с мыслью, что он теперь дедушка.

— И чтобы он свыкся, ему нужен тест на отцовство, — едко отвечаю я.

— Я не могу запретить тебе обижаться на моего отца, — Адам устало вздыхает. — И он всегда говорит свои подозрения прямо и без увиливаний.

— Я не обижаюсь.

— Да ну?

— Для меня он чужой дядька, а на чужих нет смысла обижаться.

— Я его предупрежу, что ты если обижаешься, то надолго, — Адам смеется. — Знаешь, ты очень тяжелый человек.

— Я знаю, — закрываю глаза и откидываюсь назад. — Такие, как я, старыми девами остаются, и умирают в обществе сорока кошек, но я умудрилась по юности покуролесить.

— С целью озлобиться на всех мужиков, и чтобы было оправдание для гордого одиночества.

— Именно.

— И мне тут неожиданно стало страшно за Ваню.

— В плане того, что я бы задавила его?

— Да.

— Я бы хотела сейчас опровергнуть твои слова, но… — медленно выдыхаю, — я думаю, что это могло бы случиться. Оно ведь произошло бы незаметно, — понижаю голос до зловещего шепота, — и однажды я бы очнулась с тарелкой борща у двери комнаты, в которой сидит тридцатилетний мужик.

— Я все же надеюсь, в нем взыграли бы мои гены, и он бы взбунтовался против заботливой мамочки и борща. Хотя…

Адам замолкает, и я в ожидании смотрю на него.

— Я же не взбунтовался против брака с Дианой, — криво усмехается. — И планы у меня на жизнь были другие.

— Это же какие? — заинтересованно вскидываю бровь.

— Быть дерзким свободным художником на байке. Или музыкантом. Кем-то другим. Меня воротило от всех этих разговоров, что я унаследую дело отца… А по итогу таки произошло.

Пытаюсь представить Адама у мольберта с кисточками или за пианино во фраке, и не получается.

— У моей комнаты с тарелкой борща никто не стоял, но я не смог пойти против семьи и вырваться из нее. Возможно, моя бунтарская жизнь закончилась бы печально и некрасиво.

— То есть у нас есть неиллюзорный шанс вдвоем задавить Ваню? Так? Ты к этому ведешь?

— Я не буду скрывать, что у меня есть в голове образ идеального сына, — тихо отзывается Адам, — и личный сценарий его детства, юности и зрелости, но что-то, мне подсказывает, что реальность будет другой.

— Да, она точно будет другой. Сценарии с детьми не работают. И у Вани и мои гены есть, Адам. И… это же… Короче, это — туши свет. Если они проснутся…

— Если мы вдвоем можем все испортить, то у нас должен быть шанс этого избежать, — Адам хмурится.

— Раз мне от тебя не избавиться, то придется этот шанс искать, — нервно поглаживаю кожаную обивку сидения.

— Нет, не избавиться, — Адам кивает и смотрит перед собой. — И у тебя и без Вани не было бы вариантов.

— Пусть Ваня будет. Я уже и представить себя без него не могу.

— Я тоже.

Хочу съязвить, что маловато времени прошло для того, чтобы Адам проникся чувствами к Ване, но до боли прикусываю язык. Адам — отец моего сына, и он имеет право его любить и говорить, что Ваня ему дорог.

— Хотела какую-то гадость сказать? — приподнимает бровь.

— Так заметно?

— Да.

— Даже синяк не спасает?

— Нет.

— Да, — я опускаю взгляд, — я хотела сказать гадость. Но я ведь сдержалась.

— Когда женщина говорит гадости, ее надо целовать, — неожиданно говорит Алексей, задумчиво глядя на дорогу.

— Тогда их не отучить от оскорблений, — Адам недоуменно смотрит на его затылок.

— Поправочка, не за всякие гадости надо целовать.

— Так за какие целовать?

— Сердце подскажет, — Алексей хмыкает. — Иногда в женских оскорблениях так и сквозит просьба их заткнуть и поцеловать.

Адам переводит на меня взгляд, с угрозой щурится и шепчет:

— Я все твои гадости так и расцениваю.

— Предлагаю помолчать, — чувствую, как краснеют мои уши.

— Молчание женщины — тоже часто призыв к действию, — Алексей легко посмеивается.

— Я вынужден согласиться, — Адам кивает.

— Так, а что женщине надо сделать, чтобы ее оставили в покое? — сердито обращаюсь к Алексею.

— Некоторые женщины сами по себе всегда к чему-то призывают. К поцелуям, ошибкам, глупостям… Таких, по-хорошему, надо обходить стороной, но это практически невозможно.

— Согласен, — Адам не отрывает от моего лица взгляда, — невозможно.