Бывший. Ворвусь в твою жизнь

Глава 42. Я не хотела знать, кто ты такой

— Адам, — попискивает Настя.

— Сколько? — Адам щурится, сцепив ладони в замок.

Он специально поднялся на второй ярус, чтобы возвысить себя над нами.

— Что? — хлопает Настя ресницами.

— Адам, прекрати, — сжимаю переносицу, — это уже перебор. Даже для тебя.

— Это для тебя перебор, Мила, — холодно отвечает он. — А для нас с Настей — деловые переговоры.

— Ты жесток, — сипит Настя, но я не вижу в ее глазах жгучей обиды. Лишь притворное возмущение.

— Она плохая актриса, — Адам усмехается, — когда вопрос касается денег. С другой стороны, кто бы еще согласился за деньги калеке играть его бывшую любовь? Терпеть его окрики, приказы, недовольство, что не так даже дышит?

— Ёшки-матрешки, — шепчу я. — Да ты совсем головой поехал.

— От любви, — он хмыкает, — и от обезболивающих. Я их горстями глотал, Мила. Конечно, все по рекомендации врачей, но на мозги они все же давили. Но мы отвлеклись, — переводит взгляд на Настю, — сколько, Настюш, ты хочешь, чтобы ты исчезла из моей жизни и больше не тревожила? Я готов сделать тебе прощальный подарок, а то у меня тут совесть зашевелилась под осуждающим взглядом матери моего сына.

— Двести тысяч, — шепчет Настя.

— И я так понимаю не рублей?

Я округляю глаза. Вот это запросики у Настюши.

— Нет, не рублей, — она медленно выдыхает. — Я открою бизнес.

— Неожиданно, — удивленно тянет Адам. — Просрешь же, Насть. У тебя нет деловой хватки. Ты столько времени подчинялась мне без споров и попыток заявить о себе как о личности.

Настя должна встать и уйти. Вряд ли ее плевок долетит до ухмыляющегося Адама, если он попытается плюнуть ему в рожу, поэтому вариант только один — встать и уйти.

— Двести тысяч, — повторяет она, и я закрываю глаза.

— Она только снаружи копирует тебя, Мила, а внутри там ничего от того, что я искал.

— И хочу наличкой, — голос Насти становится тверже.

— Хорошо, Настюш, будет тебе наличка. Завтра в одиннадцать утра к тебе заглянет мой помощник. Можешь идти. И если напомнишь о своем существовании еще раз, то я найду способ, как от тебя избавиться.

Я хочу проткнуть себе барабанные перепонки, чтобы всего этого не слышать, но… это и есть жизнь Адама. Продажные женщины, желание их перекроить по образу глупой студентки и жестокая циничность.

— Уходи, Настюш.

Настя встает, торопливо идет прочь и у дверей оглядывается на меня:

— Мастерски ты его подцепила на крючок.

— Ждешь урока или совета от своего прототипа? — с издевкой спрашивает Адам.

— Может быть, — Настя поднимает на него взгляд. — Что же в ней такого?

— Если бы я попытался слепить из нее другого человека, то у меня бы ничего не вышло.

Настя фыркает и выходит встряхнув волосами.

— И еще, Мила, — Адам смотрит на меня, — ты знатная истеричка. Таким выпадам, как у тебя, не научишь же.

— Ты мог об этом не говорить, — недовольно цыкаю я. — У меня сердечко почти замерло от твоих слов, а ты взял и все испортил.

— И ты теперь знаешь, — он вальяжно шагает к лестнице, — что я тебя сейчас не отпущу. Я зациклился на тебе, — неторопливо спускается.

— Ты сказал сейчас, — внимательно слежу за каждым его движением, — значит, потом ты, возможно, решишь от меня избавиться, когда ты удовлетворишь комплексы брошенки?

— Ауч, Мила, — усмехается. — Я — брошенка?

— А кто ты?

— Допустим, брошенка, — подплывает к столику и садится напротив с улыбкой, — другой вопрос, кто ты, Мила? Давай начистоту, в тебе ко мне чувства не остыли. Ты эти пять лет была без мужчины, никого не подпускала, и сейчас, пусть ты отчаянно скалишь на меня зубы, не желаешь, чтобы мы опять разбежались.

— Я тоже, знаешь ли, тоскую по тому образу мужика, которого я себе придумала за две недели, — закидываю ногу на ногу.

— А какого меня ты себе придумала? Я бы с удовольствием послушал, — скалится в улыбке. — А то я утомился от твоих претензий, обвинений и оскорблений. Давай разнообразим весь этот поток твоими фантазиями об идеальном Адаме.

— Смысл о нем говорить?

— Не юли, Мила, — Адам смеется. — Утоли мое любопытство и отвлеки от того, что я только что решил выбросить двести штук на ветер.

— Ты ведь такой щедрый.

Адам не отводит от меня взгляда и терпеливо ждет от меня откровений об Адаме из прошлого, а я не хочу ему отвечать.

Адам из моих фантазий не складывается в четкую картинку, и я не могу его описать, и дать ему определенных характеристик.

Я помню, что мне было с ним хорошо. Я помню, как задыхалась от нежности в его объятиях, как сердце выпрыгивало из груди, но вот конкретики, какой личностью был Адам, у меня нет.

Да, как любовник он был хорош. А как человек? Стабильный, ответственный, заботливый?

— Что-то ты долго думаешь, Мила.

Вся моя тоска по Адаму сходится лишь к моим эмоциям и удовольствию, но не к отношениям с Адамом, как с человеком. Я за эти две недели получила мощнейшую дозу эндорфинов, и я была, по сути, обдолбана влюбленностью и гормональным всплеском. И все эти пять лет я скучала не по Адаму, как таковому, а по тому кайфу, который я словила рядом с ним.

— Мила, — Адам вскидывает бровь. — Что-то ты зависла. Настолько твой Адам из фантазий сложный?

— Я тогда убежала не из-за твоей жены, — шепчу я, — а потому что не хотела знать, кто ты есть, Адам. Хороший ты человек или плохой. Я ничего не хотела о тебе знать.