Бывший. Ворвусь в твою жизнь

Глава 47. А теперь поплачь

— А теперь поплачь, — Адам прижимает меня к себе и душит в объятиях.

— Я не хочу.

— Врушка.

Я медленно выдыхаю, сдерживая обиду и жалость к себе. Нет. Не к себе сегодняшней, а к себе, маленькой девочке, которая отчаянно любила папу и своими капризами пыталась добиться от него объятий.

— Можешь с чувством поплакать, — шепчет Адам.

— Тут люди, — едва слышно отвечаю я.

— Ну и что? Тебе с ними в разведку идти? Или ты клятву давала, что не будешь перед ними плакать?

Задумываюсь, а Адам тем временем ловким рывком приподнимает меня и усаживает к себе на колени.

— Что ты делаешь?

Всматривается в глаза и мягко с нежностью улыбается, а у меня сердце сжимается и готово выпустить из себя накопившееся детское отчаяние.

— Ты замечательная. Была, есть и будешь.

— Прекрати… — мой голос предательски дрожит.

— И тебе очень не повезло с отцом.

У меня подбородок и плечи вздрагивают, и в следующую секунду я с рёвом утыкаюсь ему в шею.

Я — замечательная. И я была замечательной даже тогда, когда плевалась кашей и кричала. Я училась жить, и мне в этом помогала только мама, а папа испугался своей слабости перед капризным ребенком.

Адам покачивает меня в теплых объятиях, и моя маленькая Мила ревет от обиды еще громче. Захлебывается в слезах, вцепившись в рубашку, и самозабвенно выплескивает на сурового и молчаливого мужика истерику, которую должна была прожить много лет назад.

Всхлипы затихают. Воротник Адама и его шея мокрые от моих слез. Хочу сползти с его колен на стул, но он заботливо и аккуратно вытирает мои щеки, вглядываясь в глаза:

— Полегчало?

— Наверное.

— Этому я у тебя научился, — серьезно отвечает он. — Мне надо было Ваню также к себе прижать, когда его накрыло от слюней Конфетки.

Откладывает салфетку и вручает мне чашку с остывшим чаем:

— Любую непонятную ситуацию спасут обнимашки.

Делаю глоток мятного чая, и тихо спрашиваю:

— Ты Ваню любишь?

— Люблю, — тихо отвечает он и не отводит взгляда. — Я его люблю за то, что он есть. И да, это для меня странно, что в маленьком мальчике можно с первого взгляда признать свою кровь.

— И сомнений никаких не было?

— Было недоумение, Мила, — он вздыхает. — Растерянность. Я не могу сказать, что я осознал себя в роли отца, но Ваня — мой.

— Я себя иногда тоже ловлю на недоумении, — сжимаю в ладонях чашку, — и удивлении, что я мама, а я ведь Ваню родила. И это меня всегда пугает.

— Почему?

— Разве мать может удивляться тому, что она мать?

— Ты меня сейчас ставишь в тупик, как это делает мой водитель своим пространственными размышлениями о жизни.

Я правда иногда ловлю себя на диком удивлении, что я мама. Особенно когда Ваня подкатывается ко мне с объятиями и серьезными разговорами о динозаврах. Я родила целого человека, для которого я — мама. И я всегда буду для него мамой.

— Я не помешал? — за стол садится Алексей, водитель Адама, и взволнованно поправляет галстук.

— Помешал, — сердито отвечает, Адам, и я неуклюже перебираюсь с его колен на стул.

Конечно, я краснею, но вся надежда на синяк, который должен скрыть мое смущение.

— Лёш, — Адам недобро щурится, — серьезно, свали в туман.

— Я думаю, что между мной и твоей мамой проскочила искра, — говорит Алексей, и от его неожиданного хмурого признания кашляю, поперхнувшись чаем.

— Да чтоб тебя, — Адам устало откидывается на спинку стула и медленно моргает.

— Сразу оговорюсь, что я тоже в разводе, — Алексей прикладывает руку к груди. — И развелись мы не по причине моей неверности.

Отставляю чашку, и Адам протягивает мне салфетку, которую я прижимаю к влажному пятну на груди.

Так. Моя мама очаровала водителя Адама, когда он за ней приехал? Очень может быть. Она умеет быть вежливой, милой и очень приветливой.

— Я понимаю, что, возможно, мне стоило повременить с этим разговором, но… — Алексей хмурится, — но я должен был сказать о своих намерениях.

— О каких намерениях? — едва слышно спрашиваю я.

— Грубо говоря, приударить за твоей мамой, — деловито отвечает он. — Конечно, я могу потерпеть неудачу… однако обстоятельства вынуждают меня действовать решительно.

— Он серьезно? — в изумлении обращаюсь к Адаму.

— Похоже, что да.

— Так вы туда-сюда тут ходили, потому что оценивали моего отца, как соперника? — вновь смотрю на Алексея, который медленно кивает.

— И как? — насмешливо интересуется Адам.

— Я думаю, что он пройденный этап для Ирины.

— А ты ее будущее? — Адам хмыкает.

— Тут как карты лягут, — Алексей пожимает плечами, — но одно могу сказать точно. Мне было приятно вести разговор с Ириной.

— А с остальными неприятно? — тихо уточняю я.

— С остальными мне всегда неловко, — Алексей встает, оправляет пиджак за лацканы и вежливо улыбается, — если Ирина откажется от чашечки кофе сегодня вечером, то я закрою этот вопрос и мы обо всем забудем.

Десять минут назад я тонула в детских обидах, сожалении, а сейчас меня переключили на тихое удивление.

— Честно сказать, я в глубоком замешательстве, — поднимаю на него обескураженный взгляд.

— И прошу меня за это извинить.

Шагает прочь, а мы с Адамом молча переглядываемся. Минута тишины, и Адам задумчиво вопрошает:

— Твоя мама согласится на чашечку кофе?