Гром среди ясного неба

15 ЧАСОВ 10 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Вход в туннель шахты был наполовину скрыт кустарником. Он находился ярдах в пятидесяти за развалившейся полусожженной церковью. Хоуп объяснила, что, когда женщины переселились в город, церковь была специально построена перед входом в шахту, чтобы охранять святость воскресного дня. Всякий, кто хотел работать в шахте в воскресенье, должен был идти крадучись мимо церкви, опасаясь религиозного пыла и праведного гнева священника старой закалки, жившего тогда в Тарсусе.

Пройти к входу в шахту оказалось легче, чем Поль ожидал, вернее, опасался. Еще в доме Хоуп он подумал, что безопаснее всего преодолеть расстояние в полмили до входа в шахту, осторожно пробираясь за домами и стараясь не попасть в поле зрения солдат. Однако Хоуп спокойно вышла из парадных дверей и направилась по главной улице. Поль нервничал, опасаясь третьего оклика часового и третьего доклада майору. Это могло кончиться тем, что их стали бы более строго охранять или даже наложили домашний арест. Ему казалось, что Хоуп действует слишком уж открыто. Но он недооценивал ее сообразительность. Когда они проходили мимо старой школы, где было расквартировано большинство солдат, она просто взяла его за руку. Держась за руки, как влюбленные, они миновали отдыхающих солдат так ловко и так незаметно, словно это трюк иллюзиониста.

Они спустились по ущелью, и за поворотом, когда их уже не было видно, Хоуп резко вырвала свою руку и прыгнула с дороги в высокую траву и мелкий кустарник, покрывающий все дно ущелья. Поль последовал за ней, тревожно озираясь. Но их никто не видел. А даже если бы и увидел, то нехитрая уловка, к которой прибегла Хоуп, чтобы обмануть солдат, объяснила бы и их внезапное исчезновение.

Хоуп пошла вперед через густые кусты белой индейской смородины, придерживая ветки, чтобы они не хлестали Поля по лицу. Его голова опять гудела, он весь взмок. То, что он вспотел, неудивительно, потому что солнце палило вовсю. Это даже нормально. Но шум в голове и невероятная усталость были явными признаками не оставившей его болезни. Однако даже с головной болью и слабостью, какими бы изнуряющими они ни были, он был готов осилить дорогу и добраться до Туэле.

— Надо было бы взять с собой фонарь,— сказала Хоуп, когда они подошли к темному входу в туннель.— Но я боялась, что это будет выглядеть подозрительно. Если вы пойдете… точнее, когда вы пойдете, я найду сумку. Тогда вы сможете кое-что взять с собой.

Они вошли в квадратное укрепленное бревнами отверстие. Косые лучи послеполуденного солнца футов на десять в глубину освещали деревянные подпорки стен и потолка и ржавую узкоколейку для ручных вагонеток, ведущую в шахту.

Поль порылся в кармане и вынул коробок спичек. Он шел впереди и зажигал спички, осматриваясь по сторонам, но огонек был слишком слаб. Тогда они решили подождать три-четыре минуты, чтобы глаза привыкли к темноте. Тем временем Хоуп рассказывала про туннель, про великий бум в Тарсусе много лет назад, когда здесь впервые обнаружили серебро, про капиталовложения, труд и разочарование, когда руда в шахте оказалась хуже, чем ожидали. Но самым важным в рассказе было описание выхода из туннеля на другой стороне горы.

— Кто-нибудь еще работает в шахте?—спросил Поль.

— Время от времени люди спускаются в шахту, чтобы поковыряться во время уик-энда. Серебряная руда еще есть, но очень дорого стоит ее переплавка. Железнодорожные перевозки невыгодны. Энтузиасты возят руду в грузовиках. Полный грузовик руды может принести приблизительно сто долларов. Они все еще бывают здесь, но теперь можно не беспокоиться. В Тарсусе нет ни одного здорового человека, способного на это… Кроме вас и меня.

— Не знаю, как долго я буду способен,— сказал Поль полушутя.

Все это походило на шараду, на игру. В темноте и прохладе туннеля реальная жизнь Тарсуса казалась такой далекой, почти придуманной. А если реальность там, значит, здесь выдумка: в полузаброшенном туннеле они вдвоем замышляют план побега. Но даже в игре есть свои правила, своя логика. Когда глаза привыкли к темноте, на расстоянии вытянутой руки обозначились контуры деревянных подпорок. Поль снова зажег спичку. Теперь они могли видеть более или менее ясно на два-три фута. Поль медленно двинулся вперед, подняв спичку. Когда пламя добралось до пальцев, он потушил ее и зажег другую, потом третью.

Когда догорала четвертая спичка, они внезапно наткнулись на что-то.

— У, черт! — сказала Хоуп.

Поль зажег еще одну спичку и осмотрел обвал. Сломанные балки, обвалившиеся стены и потолок. Проход был закупорен.

— Пожалуй, нет возможности пробраться через это,— сказал Поль.

— Есть,— сказала она,— но потребуются механизмы, бригада рабочих и новые бревна. Даже при этом уйдет несколько дней. Балки быстро подгнивают. Когда я была ребенком, дядя с тетей всегда предупреждали меня, чтобы я тут не играла. Они тогда за меня очень волновались. Мне жаль,— добавила она, как будто бы обвал произошел по ее вине.

— Мне тоже,— сказал Поль.— Давайте вернемся.

На сей раз Хоуп пришлось идти впереди, туннель был слишком узким, а она находилась ближе к выходу.

— Подождите минуточку,— сказал Поль,— возьмите спички.— Но когда он протянул руку, либо она, либо он уронили коробок. Некоторое время оба ощупывали землю, пытаясь найти его, потом бросили. Не так уж далеко было до выхода, и идти к свету легче.

— Обойдемся без них,— сказала Хоуп.— Через несколько минут мы выйдем.— И пошла вперед.

Вдруг она споткнулась и упала. Поль едва не упал на нее.

— Вот черт! — воскликнула Хоуп.— Ногу камнем придавило.

— Не можете вытащить? — спросил он.

— Нет, вытащила, только, по-моему, вывихнула. Он помог ей подняться и предложил:

— Опирайтесь на меня.

Опираясь на Поля и подпрыгивая, Хоуп кое-как одолела туннель. У самого выхода, в тени, она села и осмотрела левую ногу.

— Плохо? — спросил Поль.

— Болит,— сказала она.— Могу встать, но болит.

— Если вы можете стоять, значит, это не перелом и, по всей вероятности, даже не вывих. Возможно, растяжение. Отдохнем немного, а потом пойдем потихонечку.

— Дура дурой,— сказала Хоуп с некоторым раздражением. Она опустила руку в карман за сигаретами и засмеялась. Вместе с сигаретами она достала вторую коробку спичек.

— А я и не подумала. Забыла, что у меня тоже есть спички. Ну, просто полная идиотка… Поль! — произнесла она с какой-то странной интонацией.— Что это?

Поль посмотрел, куда она указывала. Там лежала скомканная пачка из-под сигарет марки «Пэл-Мэл гоулд».

— Пустая пачка из-под сигарет…

— Да,— сказала она,— но как она сюда попала?

— Не знаю, наверное, ее уронили шахтеры, работавшие в уик-энд.

— Дайте мне посмотреть.

Поль протянул находку. Пачка была сухая и довольно чистая.

— Взгляните,— сказала она.— Здесь нет налоговой печати штата. Это сигареты для военных.

Машинально они посмотрели внутрь шахты, но ничего не увидели. Да и что еще нужно было увидеть? Все и так было ясно как божий день. Обвал — отнюдь не случайность.

— Минуточку…— проговорил Поль,— это не обязательно так. Могло быть… Может быть, какой-то солдат во время караульной службы присел здесь отдохнуть в тени.

— Вы так думаете? — спросила она.

— Не знаю, просто не знаю.

Хоуп закурила. Они сидели там, озабоченные, ожидая, пока боль в ее ноге утихнет и можно будет возвращаться. Было очень тихо. Во время дневной жары даже птицы примолкли. Полю показалось, что он слышит далекий стук армейских генераторов. Но на таком расстоянии это было маловероятно, скорее всего ему почудилось. Говорят же фермеры, что они слышат шорох растущей травы.

Но тут, словно ножом прорезав тишину, раздался окрик: «Стой! Стрелять буду!» А потом послышался отрывистый, почти игрушечный выстрел из винтовки. Странно, что вопли, раздавшиеся где-то поблизости, походили на крики играющих детей — высокие, пронзительные, громкие. Поль тут же вскочил и втянул Хоуп в темноту шахты. Двух мнений о причинах стрельбы быть не могло. Даже возникло облегчение, что не надо больше придумывать разные логичные объяснения непонятному поведению армейцев. Укрывшись в туннеле, они осторожно выглянули. Поль хотел просто спрятаться и подождать, пока опасность минует. Двадцать минут? Полчаса? Он точно не знал. Обстоятельства подскажут. Но он никак не ожидал увидеть то, что они увидели,— два солдата несли носилки, на которых лежал человек в гражданском. Как только они услышали его жалобные вопли, Хоуп воскликнула:

— О боже мой! Ведь это Джим Ишида.

Вопли продолжались. Поль разобрал несколько фраз, которые донес порыв ветра:

— Я родился в этой стране… Никакого отношения не имею к Пирл-Харбору. Я такой же американец, как вы.— А потом, после нескольких неразборчивых выкриков, опять отчаянные патетические возгласы на высоких тонах: — Боже, благослови Америку!

— Что все это значит? — спросил Поль тихим голосом.

— Во время второй мировой войны он находился в одном из лагерей для интернированных,— объяснила Хоуп.— Может быть, он думает, что его снова хотят туда направить.

— Боже!

Из своего укрытия они наблюдали, как прошли солдаты. Ишида лежал на носилках и монотонно пел гимн, теперь уже гораздо тише. Следом за носилками шел сержант, которого они видели утром. Дуло его автомата было направлено на беспомощного пленника.

— О боже мой! — воскликнула Хоуп.

Поль посмотрел на нее, и без всяких слов потрясение, тревога, мольба, вылившиеся в этот возглас, относящийся к Джиму Ишиде, как бы выросли, охватывая и их, прятавшихся в туннеле, и весь Тарсус.