Гром среди ясного неба

19 ЧАСОВ 40 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Прекрасно, он все достаточно хорошо себе представил. Вполне художественная концовка. Сцена с врачом, вправляющим кость, должна быть снята под необычным углом и сильно увеличивающим объективом, без звуковой дорожки. Просто немой фильм. Так, как это действительно сейчас происходит в операционной. Время от времени раздававшийся звон инструмента о поднос лишь подчеркивал эту тишину. Бартлет ни единого слова не произнес во время операции, и медсестра тоже, словно была немой. Они осторожно наложили гипсовую повязку… А следующая сцена будет во дворе, с виселицей или стенкой для расстрела. На выбор. Хорошая, острая, современная концовка.

Поль уже видел такие фильмы, знает их героев, таких, как Алэн Лэдд, Джеймс Стюарт или Ричард Видмарк, и знает, как все бывает. Но, кажется, его ввели в заблуждение. Ведь в кино прямо из операционной палаты обычно ведут на казнь без этих нудных, вялых промежуточных эпизодов в середине. Как, должно быть, скучно сержанту сопровождать Поля по длинным коридорам и лестницам. Коридоры и лестницы! Как они надоели в фильмах Антониони! Но сыграть всю эту сцену и пройти через бессмысленность выстрела… А может быть, весь смысл именно в бессмысленности? В чем же еще?

Конечно, сейчас его поместят в какую-нибудь камеру. Но избавятся от него не раньше, чем на рассвете. Это всегда происходит на рассвете, не так ли? Еще один образчик иронии судьбы. Лучи восходящего солнца, освещающие трагическую, безысходную сцену конца. Но если таков замысел режиссера — или генерала,— Поль выдержит и это, еще одну ночь. Заснуть? Подумав об этом, он почувствовал, как он устал. Он очень устал и был способен уснуть, даже зная, что это его последняя ночь на земле. Он был уверен в том, что уснет. Если бы его сейчас повели вешать и палачи оказались бы недостаточно расторопными, он даже смог бы заснуть с петлей на шее…

Сержант копался, открывая запертую двойную дверь. Наверно, там камера. Но по сценарию дверь должна быть не такая. Она должна быть окована железом и с глазком посередине. Как ее там называют? Ворота Иуды? Что-то вроде этого. Ладно. Они смогут это исправить после того, как декоратор протрезвеет. Будьте прокляты эти дешевые фильмы! Будь проклята эта дешевая жизнь. Какой, к черту, смысл был в его собственной жизни? Так или иначе — конец! Какой смысл бороться за жизнь? Какую цель преследовать?

Наконец после долгой возни с громадной связкой ключей сержант открыл дверь и кивком головы попросил Поля войти. И…

— Поль!

Внутри было темнее. Несколько секунд он не мог ничего различить.

— Поль, это вы, правда? Поль?

И только тогда, когда глаза привыкли к темноте после яркого света в коридоре, он наконец увидел ее.

— Хоуп?

— Вы живы? Я была уверена…

— А я был уверен, что вы…

— О боже мой!

Она подбежала к нему и обняла его. Он ее поцеловал.

— О, Хоуп! Хоуп, дорогая!

Они опять поцеловались. И только потом он оглядел комнату. Там были другие… Ишида, Марта Пратт, миссис Райл. Горсточка людей из Тарсуса, оставшихся в живых.

Поль подумал, что самому смелому режиссеру романтических тридцатых годов не пришло бы в голову поставить что-нибудь более сентиментальное. Найти Хоуп, найти всех остальных… Такого натянутого, рассчитанного на эффект трюка ему еще видеть не приходилось! Но слезы счастья текли по его щекам, как это полагалось в кино, в последних, трогательных кадрах… Настоящие, неподдельные слезы.

И чтобы увериться в этой невероятной реальности, он протянул здоровую руку и снова обнял Хоуп.