Гром среди ясного неба

16 ЧАСОВ 10 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Беспорядок был страшный, но всего не предусмотришь. У миссис Дженкинс были такие сильные конвульсии, что, несмотря на полное бессилие, она полусползла-полуупала с кровати. Конечно, ей следовало поставить ограждение. Но и в трех десятках коек полевого госпиталя только тринадцать их имели. Ведь медицинское оборудование госпиталя в основном было рассчитано на раненых, а не на больных в бреду и конвульсиях.

Когда миссис Дженкинс упала на пол, Марта Пратт, лежавшая на соседней койке, закричала и позвала на помощь. Надо было, конечно, кому-то подойти. Кто-то немедленно должен был выяснить, в чем дело. Но всю ночь были вызовы, слышались крики, бормотанья, бред. Даже к кошмару через некоторое время привыкаешь. Стоны и крики, в большинстве своем бессмысленные, перестали действовать на персонал. Врачи и сестры больше внимания обращали на больных, лежавших тихо, находившихся в критическом состоянии, молча боровшихся со смертью. Они взывали о помощи подскочившей температурой, тяжелым дыханием, слабеющим пульсом. Слышавшиеся крики были не столь важны. Как уверял майор Робертсон, это положительный симптом, свидетельствующий о сравнительно небольшой степени поражения. Поэтому, как ни странно, вопли и стоны считались признакам выздоровления.

Только когда прошло полчаса и начался очередной обход, врачи нашли миссис Дженкинс на полу мертвой. Марта Пратт сидела рядом с ней. Голова мертвой женщины лежала на ее коленях.

Зрелище было удручающее. Но по-настоящему угнетало Льюина другое. Он знал, что эта женщина, сидевшая на полу и гладившая голову умершей миссис Дженкинс, как будто это была голова ребенка, за последние сутки потеряла четырех из своих пяти детей. Конечно, никто ей не сказал об этом, считая, что она еще недостаточно здорова, чтобы выдержать такое страшное известие.

Но кто и когда был достаточно здоров, чтобы выдержать такое известие? И кто и когда был достаточно здоров, чтобы спокойно видеть то, что видел сейчас Льюин?

Потребовалась помощь двух сестер, чтобы освободить мертвое тело миссис Дженкинс из безумных материнских объятий Марты Пратт, которая неистово твердила: «Мой ребенок! Мой ребенок! Верните мне моего ребенка! Где мои дети?»

Сестры уложили ее обратно в кровать. Льюин сделал Марте укол пентобарбитала и сел возле койки, ожидая, пока лекарство подействует и она заснет.

— Не волнуйтесь, Марта,— говорил он первые пришедшие на ум слова.— Все будет в порядке.

Льюин взял ее руку и сжал, чтобы проверить пульс, который стал сильней и чаще, чем раньше. Общее состояние Марты улучшалось. Самое худшее—по крайней мере физические страдания — было позади. Но ей еще предстояло узнать о смерти детей, и тут уж ни один врач не мог ей помочь.

Льюин был удивлен и даже испуган, когда Марта не в бреду, не в истерике спросила вполне спокойным и твердым голосом:

— Она умерла?

— Да, боюсь, что это так,— сказал Льюин.— Но она была уже старой женщиной, прожившей долгую жизнь.

Он стал наблюдать за реакцией Марты. Она кивнула головой, как бы соглашаясь с ним. Но он совершенно не понял последовавших за этим слов:

— «И когда они начнут расти, ты срежешь ветви, приносящие горькие плоды, учитывая силу хороших и размер их. Но не срезай все плохие ветви сразу, дабы не иссохли корни и привитые мной побеги и дабы не потеряла я деревьев моего виноградника…»

— Что вы сказали? — спросил Льюин. Эту галиматью он частично объяснял ее плохой дикцией. После укола язык обычно у всех заплетается. Вместе с тем он не исключал и расстройства психики. Майор Робертсон его предупредил, что болезнь может иметь такие последствия.

— «И плохие ветви будут выброшены со всей земли моего виноградника, потому что, знай, только единожды я привью его…» — продолжала Марта бессвязно.

Он не мог вспомнить, откуда это, и понять, о чем она говорит. Марта приподнялась, удивив его еще раз. Глаза ее блестели — от возбуждения или температуры? Жестикулируя дрожащими руками, она пыталась объяснить то, что ее волновало:

— Зло. Бог вытаптывает зло. Наверное, много зла.

— В Тарсусе? — спросил Льюин.

Он не намерен был вести с ней дискуссию. Он, безусловно, не хотел спорить с ней. Но она так жаждала быть понятой, что он чувствовал необходимость как-то прореагировать.

— Иноверцы,— сказала Марта. Потом она вернулась к своей аллегории или цитатам откуда-то: — «И мы срежем с деревьев ветви с плодами, которые должны погибнуть, и бросим их в огонь…»

Льюин не понял, каких иноверцев она имела в виду. Может быть, в Тарсусе были какие-нибудь евреи? Нет, не то. Она не обвиняла евреев. Она обвиняла… Ну конечно, ведь она была мормонкой. Все не мормоны были для нее иноверцами.

Разрешив эту маленькую проблему, он понял и то, что она старалась выразить. Она находилась в религиозном экстазе, являющемся верным симптомом паранойи. И ему ничего не оставалось, как делать вид, что он слушает, что он согласен, и проявлять все признаки искреннего сочувствия, которое он действительно испытывал.

Марта прилегла, продолжая говорить. Ее речь под воздействием лекарства вскоре превратилась в сонное бормотанье. Он прислушивался не к тому, что она говорила, а к замедляющейся скорости речи, к разрыву ее на мелкие фразы, потом на отдельные слова.

Он хотел дождаться благословенного молчания, когда сознание ее покинет. Но внезапно явился санитар.

— Вас ждут двое в приемной, сэр.

— Двое? — спросил он.— Вы имеете в виду солдат?

— Нет, сэр, гражданские. Двое из тех, что здоровы. Усталый Льюин встал, взглянув на почти уснувшую

Марту, повернулся и пошел в приемную.

(Когда Льюин раздвинул тяжелую занавеску, отделявшую приемную от палаты, то увидел, что его дожидаются молодая женщина и Поль Донован. Он тут же обратил внимание на именной жетон женщины и вспомнил, что она значится в списке здоровых. Поля Донована он узнал сразу, даже не взглянув на жетон: с ним он встречался накануне.

— Мистер Донован, здравствуйте. Рад, что вид у вас сегодня получше.

Донован поблагодарил его и представил молодую женщину, Хоуп Уилсон.

— Добрый день,— сказал Льюин.— Приятно видеть еще несколько здоровых людей в Тарсусе.

— О! Еще несколько! Сколько же нас всего? — спросила Хоуп.

Льюин помедлил с ответом, но, решив, что от правды никакого вреда не будет — они все равно могут встретиться друг с другом в городе,— сказал:

— Четверо, а с вами пятеро. Мистер Донован пока для нас под вопросом.— Он повернулся к Полю и спросил: — Как ваше самочувствие сегодня?

— Спасибо, достаточно хорошо.

Льюин шутя заговорил о том, что красивые подруги помогают выздоравливать. Да и ему станет гораздо легче оттого, что он теперь внесет Донована в список здоровых людей.

— Что я могу для вас сделать? — спросил он.

Хоуп хотела узнать про своих тетю и дядю, миссис и мистера Джеймса. Льюин сказал, что, по его мнению, их состояние стабильное, но повторил, что о болезни и ее течении толком ничего не известно. Отвечая на вопрос Поля о миссис Дженкинс, он с сожалением сообщил:

— Мне очень жаль. Она недавно умерла.

— Печально! — воскликнул Донован.— Она была такая добрая.

— Но уже немолодая и недостаточно сильная, чтобы одолеть болезнь,— ответил Льюин. Это звучало не очень-то утешительно, но что еще можно было сказать?

— Значит, у вас нет никакого представления о том, что это такое? — спросил Донован.

— Ни малейшего. Какой-то вирус. Но на свете сотни вирусов. Сразу невозможно определить, какой именно. Наша лаборатория работает круглые сутки, и мы ждем ответа с минуты на минуту. Но пока все, что мы можем сделать,— это пробовать лечить больных и ждать.— Он взглянул на Донована и потом на Хоуп Уилсон. Ему показалось, что они это проглотили.

— У вас что-нибудь еще? — спросил он.

— Да,— ответил Донован.— Мы гуляли, и мисс Уилсон подвернула себе ногу.

— Это сущий пустяк,— сказала Хоуп,— по сравнению с вашими заботами. Но нога немножко побаливает. И если бы вы могли меня перевязать…

— С удовольствием,— сказал Льюин.

Он не преувеличивал. Какое облегчение,— когда знаешь, чем помочь. Льюина несколько удивляло то, что сейчас он даже приветствовал бы человека со сломанной рукой, простым аппендицитом, но больше всего — нормальную роженицу.

Он пересек комнату, подошел к стальному столику на колесиках и взял там рулон широкого бинта и ножницы. Вернувшись к молодой женщине, он улыбнулся и извинился:

— Мы плохо экипированы, но думаю, что как-нибудь справимся. Садитесь на край стола, а я сяду на стул.

Донован помог Хоуп сесть на стол. Льюин внимательно осмотрел ногу, поворачивая и ощупывая лодыжку, чтобы убедиться в отсутствии серьезного повреждения. Потом он забинтовал ногу, ловко и умело.

— Спасибо,— сказала Хоуп, когда все было кончено.— Теперь гораздо лучше.

— Доктор Льюин,— сказал Донован,— могу я вам задать еще один вопрос?

— Конечно.

— Если мы все настолько заразны, что нам необходимо находиться в карантине, почему же вы, военные, сняли защитные костюмы, в которых приехали сюда прошлой ночью?

Прямо как в рекламном ролике о вреде курения, который Льюин видел несколько лет назад. Там какие-то странные личности разглагольствовали о том, как приятна первая затяжка и как отвратительна вторая. Иллюзия нормальной жизни врача — он бинтовал ей ногу, затем расслабился с сигареткой — внезапно развеялась. Обычного доверия между пациентом и врачом как не бывало. Они были врагами. Правда, не его врагами, а майора Робертсона. Или армии.

Льюин еще раз затянулся сигареткой не из желания курить, а чтобы успеть вспомнить, какова официальная версия.

— Хороший вопрос,— сказал он, все еще стараясь выиграть время и сохранить естественность тона и поведения.— У нас есть новая вакцина. Пока еще экспериментальная, но в таком экстренном случае, как этот, мы решили ее опробовать. Она защищает от целого ряда вирусов. Если бы мы больше знали о побочных явлениях, мы ввели бы ее и вам… Вам обоим и четырем другим, которые не заразились.

— А кто эти другие? — спросил Хоуп напряженно.

— Дайте подумать,— сказал Льюин. Он наклонился над столом и потянулся к папке. Перелистал бумаги, нашел список и прочитал фамилии: миссис Райл, Карл Джасперс, Джеймс Ишида и Чарлз Пирс.

— И это все? — спросила Хоуп.— Из целого города?

— Боюсь, что все.

— А долго еще будет длиться карантин?—спросил Донован.— У вас есть какие-нибудь предположения?

— Нет, это будет зависеть от результатов лабораторных исследований. После того как мы получим вирус и узнаем, что это такое, мы сможем решить, как с ним бороться. Вы понимаете, что мы не хотим допустить, чтобы этот вирус распространился на целый штат, на всю страну.

— Но Хоуп не больна. И не была больна,— упорствовал Поль.

— Если бы мы знали продолжительность инкубационного периода, тогда мы могли бы быть в этом уверены, не правда ли?

«Я неплохо выпутался»,— подумал Льюин. Все, что он сказал, звучало довольно правдоподобно, за исключением, конечно, вакцинации неизвестно от какого вируса. Это просто фантастика. Но ведь Дип уверял, что большинство людей ничего не понимают в биологии и медицине.

Когда Льюину пришла в голову эта мысль — «шестое чувство», как думал он потом,— Поль вдруг спросил:

— Простите, но кое-что меня все же смущает. Мне как учителю биологии показалось странным…

Льюин больше не слушал. В этом не было необходимости. Он прекрасно знал, какой вопрос последует. Учитель биологии, боже мой! Льюин сидел, ожидая, пока Поль закончит фразу. Он не знал, что ему отвечать, и не имел ни малейшего понятия, как себя вести. К счастью, вдруг пришло чудесное, невероятное избавление — из-за занавески высунулась голова санитара.

— Извините меня, капитан,— сказал он.— Вас вызывает майор.

Хоуп слезла со стола, стараясь осторожно ступать на больную ногу.

— Нам пора идти,— сказала она.

В это время между шторами появилась голова майора Робертсона.

— О, вы здесь,— сказал майор, переводя взгляд с Хоуп на Поля и снова на Хоуп.— Я вас приму через минуту.

Льюину он сказал:

— Норм! — и поманил его легким кивком головы.

Льюин вышел из приемной. Он и Робертсон отошли на несколько шагов от шторы.

— Что нового? — спросил Льюин.

— Меня только что разбудили. Как наш хирургический пациент?

— Ничего,— сказал Льюин,— эти ребята, безусловно, прекрасные стрелки. И им везет. Могла быть настоящая заваруха. Но у беглеца поранена только мякоть.

Робертсон слегка кивнул головой в направлении приемной.

— А что хотят эти? — спросил он.

— Они? Женщина подвернула ногу и попросила, чтобы ее забинтовали…

— Подвернула ногу? Где?

— Голеностопный сустав,— ответил Льюин.

— О боже мой! Я имею в виду, где в городе она могла подвернуть ногу, где она была?

— Я не знаю,— сказал Льюин. Он старался не выдать своего раздражения.— Я полагаю, они ходили гулять. Да, наверное, так и было. Она сказала, что мочила ногу в ручье.

Сначала Льюин считал эту подозрительность просто безобидной нелепостью, каких в армии немало. Но она становилась все более утомительной, ему надоело все время врать, говорить явную бессмыслицу людям, которые, как потом выяснялось, были учителями биологии. Ему также осточертело разыгрывать из себя хитроумного детектива. Ведь они врачи, а не полицейские. По крайней мере он.

— Хорошо,— сказал Робертсон,— теперь введи меня в курс дела. Что тут произошло за последние шесть часов?

Льюин рассказал ему, что произошло. Насчитывалось уже пятнадцать смертельных исходов…

Он повернулся, собираясь рассказать Робертсону о нескольких сложных случаях. Но тут через маленькую щель в занавеске Льюин заметил, что Хоуп встала со стула и подошла к стальному столу на колесиках. Продолжая разговаривать с Робертсоном и перечисляя критических больных, он наблюдал с каким-то отвлеченным интересом за тем, как Хоуп протянула руку и что-то взяла со стола. По всей вероятности — он не был в этом уверен, так как разглядеть было трудно,— она спрятала взятый предмет в задний карман джинсов. Закончив перечисление, Льюин добавил:

— Документы у меня в приемной.

— Нет, пока не нужно. Я их потом посмотрю. Сначала избавлюсь от этой парочки.

Льюин вошел в приемную следом за майором. Он не знал, о чем пойдет разговор, но предполагал, что это будет инквизиторский допрос, касающийся прогулки около речушки. А может, майор тоже заметил, как она что-то взяла? Скорее всего нет, но…

— Я полагаю, вы хотели меня видеть,— начал Робертсон.

Хоуп сидела на стуле возле стола. Поль прислонился к столу, полусидя на нем.

Майор сел за стол. Льюин встал около металлического столика на колесиках. Он слушал, как Хоуп объясняла майору, что она хотела позвонить врачу своей тети в Солт-Лейк-Сити. Раньше Льюин не замечал привлекательности Хоуп, потому что не обращал на нее никакого внимания. Но теперь он заметил, как умело она пустила в ход свое обаяние: улыбку, интонацию голоса, изящество фигуры.

Однако это не достигло цели. Робертсон был только вежлив, вполне дружелюбен, но сдержан. Он придумал какую-то маловероятную историю про строгую очередность переговоров по военным радиотелефонам, установленную для всех воинских частей. Затем немало удивил Льюина, пообещав позвонить ночью. Он записал фамилию и номер телефона врача в Солт-Лейк-Сити.

Пока они разговаривали, Льюин смотрел на металлический стол. Это напомнило ему детскую игру, в которой надо было один раз взглянуть и запомнить как можно больше предметов. Но сейчас он старался вспомнить только один предмет, который исчез, что было гораздо труднее. Если бы только он не устал! Если бы только он…

И тут он вспомнил. Конечно! Здесь была пачка декседрина. Он посмотрел на Хоуп и, слегка отступив влево, через решетчатую спинку стула разглядел контур пачки в ее заднем кармане. Да, это был декседрин. Но зачем он ей? Она непохожа на тех, кто пользуется амфетаминами для своего удовольствия. Совершенно непостижимо.

— Когда вы повредили ногу, миссис Уилсон? — спрашивал майор.

— Да около часа тому назад, я думаю,— ответила она.— Мы пошли погулять, чтобы немного от всего этого отдохнуть.

— Прекрасная мысль! — сказал Робертсон.— Хотелось бы самому иметь такую возможность. Вы не заметили… ничего необычного?

Майор резко обернулся и пробуравил Поля пристальным взглядом.

— Необычного? — спросил Поль.— Что вы хотите сказать?

— Необычного — значит выходящего из ряда обычного,— пояснил Робертсон, делая ударение на последних словах.

— Вы помните, Поль,— сказала Хоуп,— мы слышали крик? Или, во всяком случае, что-то похожее на крик. Поль даже хотел пойти и узнать,— пояснила она майору,— но он не мог оставить меня с больной ногой.

Льюин понял, что интересовало Робертсона. Конечно, задержание беглеца происходило примерно в одно время с их прогулкой. Почему он об этом сразу не подумал? А собственно говоря, почему он должен был об этом думать?

— Что это было,— спросил Поль.— Что случилось?

— Именно это я и хотел вам объяснить,— сказал Робертсон, наклоняясь вперед.— Мы еще не знаем точно, с какой болезнью имеем дело. Однако боюсь, что уже сейчас очевидны некоторые неприятные подробности. Не исключено расстройство психики, видимо, вследствие высокой температуры.

— Как это понимать? — спросил Поль.

— Ну, говоря прямо, больные, во всяком случае некоторые, становятся немного безумными, параноидными. Может быть, через некоторое время у них это пройдет, когда спадет температура. Но, конечно, пока мы этого не знаем. Вы слышали крик человека, который думал, что за ним гонятся крысы размером с собак. Они ему казались такими реальными, что он вскочил с кровати и убежал.

— Это ужасно,— тихо сказала Хоуп.

— Боюсь, что это малоприятно,— согласился Робертсон.

Он встал, показывая, что беседа закончена, и улыбнулся им. Поль и Хоуп поблагодарили его, поблагодарили Льюина и наконец покинули палатку. Льюин сел на стул, с которого встала Хоуп, майор снова сел за стол.

— Думаешь, они это проглотили? — спросил Робертсон.

— Проглотили? — спросил Льюин.— Что проглотили? Вся эта чушь с телефоном вроде бы сошла, но что ты им скажешь завтра?

— Сейчас август,— ответил Робертсон,— врач в отпуске.

— Прекрасно! Довольно вероятно. А что это за история с крысами размером с собак? Какой в этом смысл?

— Я хотел выяснить, действительно ли они там гуляли. Если да, то они не могли не слышать крик. Они и признали, что слышали. А если бы они что-то замышляли, то стали бы все отрицать, не так ли?

— Не знаю,— сказал Льюин,— может быть.

— И еще я хотел, чтобы они знали про психическое расстройство. Сейчас нам ничто не мешает этим воспользоваться. Все равно рано или поздно они узнают. А у нас будет лишнее оружие. Они не смогут никому доверять, кроме нас, даже себе самим.

Майор откинулся назад и спросил:

— Умно? — Он сказал это, как маленький мальчик, который принес домой хорошую отметку.

— О да, очень!

— Не думаю, правда, что это нам здорово поможет. По-моему, рано или поздно они все равно докопаются до сути. Я бы докопался, ей-богу! Ну, что там с этими рапортами?

Льюин передал ему папку.

— До вечера,— сказал Робертсон и ушел.

Льюин прошел через приемную и сел за стол. Он стал размышлять о том, что он сделал или, вернее, чего не сделал. Если бы не было майора, он, возможно, сказал бы что-нибудь Хоуп, спросил бы ее, зачем ей нужны эти таблетки. Но он чувствовал себя настолько неловко после собственного неудачного вранья и совсем уж бесстыжих выдумок Робертсона, что воздержался от этого вопроса. Между прочим, он мог бы сказать Робертсону, что видел, как Хоуп взяла таблетки. Но «хитрость» Билла и гордость своей «хитростью» пришлись настолько не по вкусу Льюину, что он вообще не хотел ни о чем с ним говорить. Робертсон непременно сделал бы какие-нибудь дикие выводы.

Но зачем, черт возьми, ей нужны были эти таблетки? Он дал себе слово, что утром спросит ее об этом.