Гюстав Курбе

Глава 11 Монпелье

Курбе прогостил в Монпелье у Брюйаса примерно с конца мая по сентябрь 1854 года. Еще никогда он не забирался так далеко на юг, и теперь сверкающее солнце, прозрачный воздух, синее небо и резко очерченные тени раскрыли ему глаза, научив по-новому воспринимать форму и цвет. Палитра его стала светлее и гораздо ярче в смысле цвета. Столь же новым для него оказалось и окружение. Семья Брюйас — Альфред, его родители и сестра — вели куда более роскошный образ жизни, чем тот, с каким доводилось сталкиваться Курбе, и его социалистические принципы, видимо, не помешали ему простодушно наслаждаться непривычными удовольствиями. Его живость снискала ему популярность у друзей семьи Брюйаса, особенно у тех, кто отличался более или менее богемными наклонностями и разделял любовь художника к долгим вечерним беседам и шуткам за столиком кафе, уставленным кружками с пивом и графинами с местным вином. После обеда он часто играл в шары — игру, напоминающую крокет, — и быстро приобрел в ней сноровку.

Наиболее близким из новых друзей, если не считать самого Брюйаса, стал для Курбе Пьер Огюст Фажон, родившийся в 1820 году. Незадолго до приезда художника Фажон вернулся в Монпелье из Парижа, куда отправился с большими надеждами на успех и богатство, но уже через несколько недель был вынужден стать уличным торговцем. В арабском бурнусе и тюрбане, он хриплым голосом предлагал свой товар, главным образом липкий мармелад из винограда и других фруктов. Неудачи Фажона никогда подолгу не отражались на его веселом расположении духа, и Курбе обрел в нем неунывающего товарища, всегда готового принять участие в шутках и всевозможных эскападах, изобретаемых художником на забаву себе и друзьям. В 1862 году в Париже Курбе написал портрет Фажона, который и подарил ему. Несколько лет спустя, отчаянно нуждаясь в деньгах, Фажон обратился к Брюйасу с просьбой помочь ему и приобрести у него единственную дорогую вещь — бесценный портрет: «Я обращаюсь к Вам лишь после того, как тщетно перепробовал все другие возможности. Вот уже две недели, как я в безвыходном положении. Один знакомый, приехавший в Бордо, сообщил мне, что моя дочь осталась совершенно без средств. Хотя отношения у нас с ней уже четыре года плохие, в данных обстоятельствах я не могу отказать ей в помощи, о которой она просит. Поэтому я подумал о Вас и предлагаю вот что. Я пошлю Вам свой портрет работы Курбе. Вы знаете, что он всегда предназначался для Вашей коллекции. Думаю, что могу его отдать, не обидев автора. Оправданием мне служит благородство намерения, тем более что портрет попадает в Ваши руки. Я без денег, без друзей, у меня нет зимней одежды, и ни один ресторан не хочет кормить меня в кредит. Сами видите, друг мой: положение у меня критическое. Вы один в силах выручить меня из беды. Портрет вместе с этим письмом доставят Вам утром. Буду ждать Вашего ответа от двух до четырех дня в кафе „Золотой лев“. Вашей собственной дочерью заклинаю Вас, Альфред, не покидать меня»^[164]. Брюйас, разумеется, купил портрет и приобщил его к своей коллекции.

За лето Курбе написал еще два портрета Брюйаса, оба несколько меньшего размера, чем выполненный год назад в Париже, а также автопортрет в профиль, известный как «Автопортрет Курбе с полосатым воротником», и более крупную по размерам и значительную картину «Встреча». Брюйас приобрел все эти полотна. «Встреча» изображает прибытие Курбе в Монпелье. На художнике — белая рубаха, голубые парусиновые штаны и гетры на пуговицах, в одной руке — шляпа, в другой — длинная палка, за плечами — тяжелый, завернутый в куртку этюдник. Он стоит на жаре, посреди пыльной дороги. Изображенная в профиль голова его поднята так, что темная, острая борода торчит вызывающе, даже агрессивно. В нескольких шагах слева — Брюйас, вышедший встречать гостя. На меценате — синие брюки и короткая синяя куртка с полосатым воротником и кантом. В одной руке у него трость, другой он держит черную шляпу и делает широкий приветственный жест. Позади Брюйаса — Калас, его слуга, в красновато-коричневом сюртуке; через левую руку переброшен красный плед, голова почтительно наклонена. Группу завершает Бретон — собака Брюйаса. В глубине справа исчезает за поворотом дороги дилижанс, который привез Курбе. На заднем плане — пересохшая от зноя растительность и сжигаемая солнечными лучами равнина под ярко-синим безоблачным небом.

Несколько подобострастные позы Брюйаса и слуги, контрастирующие с горделивой осанкой Курбе, равно как различие между энергичной, четко очерченной тенью, отбрасываемой фигурой художника, и неясными тенями остальных фигур, почти поглощенными тенью невидимого дерева, дали критикам лишний повод высмеять всем хорошо известное тщеславие Курбе. «Г-н Курбе тщательно выставил напоказ все достоинства своей персоны, — комментировал Эдмон Абу, — даже его тень стройна и сильна, у нее такие икры, каких не встретишь в мире теней. Г-н Брюйас изображен менее авантажно, это буржуа. Бедный слуга скромен и смотрит в землю, как будто он служит мессу. Ни хозяин, ни слуга не отбрасывают на землю тень. Тень существует только у Курбе; он один может остановить солнечные лучи»^[165]. На выставке 1855 года «Встречу» окрестили двумя прозвищами: «Здравствуйте, господин Курбе!» и «Богатство, приветствующее гения».

Воздействие южного климата на палитру Курбе сказывается уже во «Встрече», написанной в более звучной, сияющей гамме по сравнению с его предыдущими работами. Те же светлые, свежие тона использует он в своей первой марине, «Море в Палавасе», выполненной на низком средиземноморском побережье милях в семи от Монпелье. Если не считать одной или двух скал на переднем плане и нескольких парусных лодок, силуэты которых видны на горизонте, это безмятежное солнечное полотно изображает лишь море да небо.

В числе знакомых Брюйаса, которым тот представил Курбе, был Франсуа Сабатье — богатый владелец Тур де Фарж, большого замка близ городка Люнель на полпути между Монпелье и Нимом. Поэт, переводчик Лессинга, Шиллера и других немецких писателей, ученик Фурье, Сабатье, подобно Брюйасу, был меценатом, благодетелем нуждающихся художников. Жена его была широко известной оперной певицей. Курбе, по-видимому, прогостил несколько дней в этой культурной семье, потому что в Тур де Фарш создал три вещи: «Амбруссумский мост», изображающую руины римского моста через реку Видурль; «Тур де Фарж» — вид на виноградники и редкие сосны с длинным, низким замком вдали; и маленький овальный рисунок карандашом, на котором представлен Сабатье за чтением газеты и который часто по ошибке атрибуировали как портрет Прудона — вероятно, потому, что тот и другой носили очки и схожие бороды.

Работа и развлечения отнимали у Курбе так много времени, что он даже перестал писать семье, хотя обычно был крайне обязательным корреспондентом. Зоэ жаловалась Брюйасу, хотя никогда его не видела: «Простите, что решилась обратиться к Вам… Есть люди, для которых с глаз долой — из сердца вон; мой брат из их числа: вот уже полтора месяца, как он уехал в Монпелье и не дает нам о себе знать. Если Вы его видели, будьте добры сообщить мне об этом… Брат сочтет, что я ему докучаю; вот я и обращаюсь не к нему, а к Вам, господин Брюйас, за что и приношу извинения…»^[166].

Летом 1854 года в Монпелье вспыхнула сильная эпидемия холеры. Курбе заболел внезапно, на званом обеде, и некоторое время жестоко страдал. «Я пролежал почти неделю, глотал всевозможные лекарства, но вылечился, — сообщает он Бюшону. — В общем, умирают лишь те, кто не заботится о себе, да еще бедняки. Сейчас эпидемия пошла на убыль и стала менее опасна. В Монпелье умерли примерно полторы тысячи человек. Теперь все позади, и здоровье мое сильно улучшилось, потому что я сбросил лишний вес. Я ведь безобразно растолстел; в результате промывания у меня улучшилось пищеварение. Когда начинаются колики, надо делать клизмы из льняного масла, растворяя в нем по двенадцать капель опия, и боли прекращаются почти сразу»^[167]. Вероятно, такие сильнодействующие процедуры повлекли за собой осложнение, вылившееся в геморрой, который мучил художника все двадцать последующих лет.

В том же письме, незадолго до отъезда из Монпелье, Курбе сообщает о своем намерении посетить Бюшона по дороге в Орнан. Он также дает другу краткий, циничный и несколько шокирующий читателя отчет о своих недавних любовных похождениях, примечательный главным образом своим калейдоскопическим разнообразием: «Надеюсь быть в Берне 15–18-го, самое позднее — 20-го. Но, главное, не жди меня и не ставь мне сроки. Не беспокойся, я приеду тебя повидать. Спи на ногах, на заднице, на голове, на ушах, но только не жди меня… Я был бы уже с тобой, не закажи мне Брюйас еще один портрет. Ты должен понять: когда подворачивается случай, им надо пользоваться… Мои любовные дела сильно осложнились. Камелия, девица из Нуси, ревнует. Наши отношения с ней получили огласку. Роза в тюрьме. Ее сменила Бланш. Комиссар возмущен ею. Она выслана в Сет. Слезы, посещение тюрьмы, клятвы в любви, я еду в Сет. Камелия в тюрьме, мамаша Каде в бешенстве. Мы с ней занимаемся любовью. Мина с горя заводит нового любовника. У меня все еще остается Роза. Она хочет ехать со мной в Швейцарию, уверяя, что я могу бросить ее когда захочу. Моя любовь не настолько сильна, чтобы я отправился в поездку с женщиной. Помня, что женщин всюду на земле хватает, я не вижу смысла таскать их с собой. К тому же одна ждет меня в Лионе уже полтора года. Как только закончу портрет, отправлюсь в Марсель… Оттуда — в Лион, Женеву, Берн»^[168]. О терпеливой любовнице, ожидавшей Курбе целых полтора года, известно только одно: той осенью Курбе написал ее портрет, назвав его «Испанка». Случайное упоминание о ней в письме к Брюйасу носит отнюдь не романтический характер: «Расставшись с Вами, я все еще страдал от последствий холеры. К счастью, в Лионе я встретился с одной знакомой испанкой. Она подсказала мне лекарство, радикально вылечившее меня»^[169].

В годы своего добровольного изгнания Бюшон переводил произведения немецко-швейцарского поэта Иоганна Петера Хебеля, швейцарского романиста Иеремии Готхельфа (псевдоним Альберта Бициуса) и немецкого романиста Бертольда Ауэрбаха. Писал он также стихи, рассказы и небольшие романы, два из которых — «Татуированный» и «Прожорливая пучина» — были опубликованы в «Ревю де Дё Монд» в 1854 году. Несмотря на эту деятельность, Бюшон был неспокоен и несчастен. Он хотел вернуться во Францию, но его прошения об амнистии и выдаче охранного свидетельства неизменно отклонялись. В отчаянии он попросил Шанфлери пустить в ход свое влияние. В мае 1854 года Шанфлери ответил: «Мне было нелегко найти достаточно высокопоставленное лицо, которое поддержало бы Ваше прошение… но вчера я вышел на нужного человека. Это Франсис Вей… наш председатель [Общества литераторов]. И в этом качестве он поддерживает постоянный контакт с министрами. Он сердечно отнесся к моему ходатайству, и Вам остается только написать ему. Будьте с ним вежливы… Объясните свое положение, причину изгнания, перечислите литературные труды и т. д. … Он безусловно выполнит вашу просьбу»^[170].

Но это оказалось не так просто. Мягкий Макс Бюшон был упрям как осел, когда дело касалось его чести и принципов. При всем желании вернуться домой он отказался унижаться перед властями или хотя бы выражаться тактично. Несколько недель спустя Шанфлери снова писал ему: «Вей недоволен Вами, он говорит, что несколько раз писал Вам… и изо всех сил пытался помочь Вам, но все пошло прахом из-за Вашего грубого письма, которое он передал г-ну Колле-Мегре [чиновнику политической полиции] и которое исключает возможность удовлетворить Ваше прошение. Вы не правы, мой друг, вести себя надо дипломатично…». В ответ на просьбу Вея Колле-Мегре сказал: «Хотите знать, почему мы не можем удовлетворить прошение господина Бюшона? Да потому что нам пришлось бы переслать его письмо префекту департамента, а мы не можем адресовать нашим подчиненным письмо, составленное в столь неучтивых выражениях»^[171]. В июле Шанфлери предпринял новую попытку: «Напишите мне еще раз о причинах Вашего изгнания, перечислите поданные Вами прошения и кому они были направлены, основания отказов, от кого исходили отказы и т. д. Я, кажется, нашел способ удовлетворить Вашу просьбу»^[172]. Каков бы ни был замысел Вея, из него ничего не вышло, и Бюшон благополучно, но безрадостно еще лет пять просидел в Берне. Хотя Курбе и не пользовался в официальных кругах таким весом, как Шанфлери, он тоже пытался помочь другу вернуться во Францию. В конце 1855-го или начале 1856 года он написал, что наступил подходящий момент: «Императрица скоро родит, здесь все молятся, и биржевой курс повышается. Признаюсь тебе, что играю на бирже. Купил 25 австрийских акций: надо же и мне заработать на появлении нового императора… Ты на этом заработаешь амнистию»^[173]. Единственный сын Наполеона III и Евгении родился 16 марта 1856 года, но Бюшон не извлек никакой выгоды из рождения принца.

В письме к Брюйасу, отправленном из Орнана в ноябре 1854 года, Курбе так описывает свой недавний визит к Бюшону: «Я застал его мрачным, как ночь, несмотря на большой литературный успех в Париже. Я пробыл у него в Швейцарии десять дней. Швейцария — исключительно земледельческая страна. Это успокаивает: здесь никто не занимается умствованиями. Кроме того, тут можно вволю наслаждаться природой»^[174].