Гюстав Курбе

Глава 1 Орнан

Городок Орнан расположен в сердце старинной провинция Франш-Конте, неподалеку от швейцарской границы, в гористой местности, пересеченной во всех направлениях отрогами Альп. Над густо поросшими лесом склонами высятся отвесные, голые утесы, серый камень которых изрешечен пещерами и гротами, откуда после долгого пути под землей неожиданно вырываются на свет бурные потоки и по обрывистым, скалистым руслам стремительными каскадами низвергаются вниз. В эту суровую горную местность весна приходит поздно, да и тогда зимние снега порой лежат весь апрель и май на редко населенных вершинах; зато внизу, в широких, открытых, плавно изгибающихся долинах, где много деревень, испокон веков процветает земледелие. Архитектура здесь, в общем, непритязательна: частично Франция, отчасти Швейцария с легким немецким влиянием соседнего Эльзаса. Жители, отличающиеся свойственным горцам суровым и независимым характером, замкнуты, обособлены в своем кругу, гордятся красотой родных мест, упорно держатся за свои провинциальные обычаи и говорят с резким гортанным акцентом, резко выделяющим их среди остальных французов. Сам Орнан, находящийся в департаменте Ду на шоссе между Безансоном и Понтарлье, сохранил сегодня примерно те же размеры, что и во времена Курбе; это община с населением в тысячи три человек. Через Орнан протекает река Лу, ушедшая здесь достаточно далеко от истоков, чтобы стать широкой и спокойной. Это приятный, но не слишком живописный городок с крепкими домами из местного камня и островерхими крышами, типичными для районов с обилием снегов.

Здесь 10 июня 1819 года родился Гюстав Курбе и сюда же из года в год возвращался писать пейзажи, охотничьи сцены и портреты. Отец его, Режис Курбе, был состоятельным землевладельцем, чьи поля и виноградники тянулись на значительное расстояние от Флаже — деревни милях в восьми южнее Орнана, где он занимал простой, но удобный дом. Перебравшись в Орнан, Курбе жили в более просторном доме на улице Фруадьер; он выходил на реку и достался семье от деда Гюстава по матери — Жана-Антуана Удо. Сейчас этот дом — собственность г-на де Кастераса, камерного певца на пенсии и постоянного жителя Нанси. Относительно точного места рождения Курбе существует некоторое расхождение во мнениях. По устойчивой местной традиции считается, что его мать отправилась рожать из Флаже в Орнан, но по дороге, в экипаже, у нее начались схватки, и ребенок родился под придорожным дубом неподалеку от места, именуемого Ла Комб-о-Ро. Эта документально не подтвержденная версия может быть и правдой и легендой. Официальная запись о рождении художника гласит:

«Июня одиннадцатого числа года 1819-го, в два часа пополудни, перед нами, Жаном-Антуаном Турнье, мэром Орнана и государственным чиновником в означенном городе, предстал господин Элеонора-Режис-Жан-Жозеф-Станислав Курбе, землевладелец, проживающий во Флаже, который предъявил нам младенца мужеского пола, родившегося накануне в три часа ночи от предъявителя и Сюзанны-Сильвии Удо, и заявил, что желает назвать ребенка Жан-Дезире-Гюстав. Предъявление и пожелание имели место в присутствии господ Луи-Роже Эбера, секретаря мэрии, и Анатоля-Жоржа Сонье, совершеннолетних жителей Орнана.

Настоящую запись прочли и собственноручно подписали вышеназванные отец, свидетели и мы сами.

Курбе, Эбер,

Сонье, Турнье»^[1].

Предки Курбе жили во Франш-Конте на протяжении многих поколений. Дед его по отцу, Клод-Луи Курбе, родился в 1751 году и умер во Флаже 12 апреля 1814 года; бабка по отцу, урожденная Жанна-Маргерита Кюмне, умерла во Флаже 23 июля 1806 года. Оба они скончались задолго до рождения художника, но его дед и бабка со стороны матери — Жан-Антуан Удо, родившийся в 1767 году, и Тереза-Жозефа, в девичестве Сонье, тоже уроженка Орнана, — оставались в живых на протяжении всех детских и юношеских лет Гюстава и составляли неотъемлемую часть любящей и сплоченной семьи, в которой рос мальчик. Гюстав души не чаял в этих стариках. Бабушка его была «умелой, работящей, экономной хозяйкой»^[2], хотя несколько бесцветной рядом с колоритной фигурой своего мужа, «человека не без претензий, но весьма просвещенного, читавшего труды Вольтера и других философов, уверенного в себе, резкого, даже грубого в споре, чьи честность и доброта признавались всеми»^[3]. Именно от Жана-Антуана Удо, горячего поборника свободы, сражавшегося на стороне республиканцев во время французской революции, внук его унаследовал радикальные и антиклерикальные взгляды, которым был неизменно верен и которые много лет спустя навлекли на него беду. «Мой дед, — писал Курбе в 1861 году, — республиканец 93-го, сочинил афоризм, который то и дело твердил мне: „Кричи громче, иди, не сворачивая“. Мой отец всегда следовал этому правилу, я — тоже»^[4].

Режис Курбе был зажиточным крестьянином, но отнюдь не помещиком. Не снедаемый жаждой более высокого социального положения, он спокойно довольствовался своим — полукрестьянским-полубуржуазным. Время от времени он занимал какой-нибудь пост в мэрии Флаже, что отнюдь не было обременительно в этой деревушке, где он прожил всю жизнь, где все соседи знали и уважали его. Земли его, разбросанные там и сям небольшими участками, были в совокупности достаточно обширны, чтобы еще при Луи-Филиппе, задолго до всеобщего избирательного права, обеспечить ему право голоса. Сам он землю не обрабатывал, так как мог позволить себе пользоваться трудом батраков, но проявлял большой интерес к некоторым областям сельского хозяйства, причем не самым выгодным, почему его владения часто и давали меньше, чем дали бы в более практичных руках. «Он живо интересовался разными новшествами в сельском хозяйстве, — пишет Кастаньяри, друг Курбе. — Несколько раз предпринимал попытку усовершенствовать обработку земли в широких масштабах, но безуспешно, пробовал заниматься мелиорацией, изобрел борону новой конструкции, усовершенствовал другие сельскохозяйственные орудия. Но это скоро ему надоедало. Во Флаже я видел целый склад сельскохозяйственного инвентаря, изобретенного им, но не нашедшего применения и теперь пылившегося… Высокий, худощавый, неутомимый, он постоянно был в движении: шел пешком, скакал на лошади, ехал в экипаже… Был завсегдатаем ярмарок и базаров, где его можно было издали заметить в толпе. Жизнерадостный, шумный, он пожимал руки, разглагольствовал, кричал, смеялся, жестикулировал… В молодости он отличался редкой силой и красотой, которые сохранял много лет… Образован он был гораздо основательнее, чем можно было ожидать от крестьянина, родившегося в конце революции… Наделенный веселым нравом и острым языком, он всегда был рад пошутить… Он был, безусловно, самым словоохотливым человеком, какого мне приходилось встречать»^[5]. Страсть к никому не нужным изобретениям принесла Режису Курбе прозвище «cudo», что на диалекте Франш-Конте означает «фантазер, мечтатель». От отца Гюстав унаследовал изобретательность, а также мужественную красоту, неистовый нрав, фамильярную общительность и любовь к родной земле.

Режис Курбе родился во Флаже 10 августа 1798 года. 4 сентября 1816 года, в возрасте восемнадцати лет, он женился на Сильвии Удо, родившейся в Орнане 11 июля 1794 года и, следовательно, четырьмя годами старше его. Это была красивая, скромная и тактичная женщина, преданная жена и нежная, отзывчивая мать. Наделенная большей долей здравого смысла, чем ее непрактичный муж, г-жа Курбе занималась не только домашним хозяйством, фактически она управляла фермами и виноградниками, следила за посевом и уборкой, вела счета, продавала урожай и тактично, но твердо обуздывала чудачества супруга.

За Гюставом, первенцем и единственным сыном, последовали четыре дочери, все до одной родившиеся в Орнане. Кларисса (полное имя Бернардина-Жюли-Кларисса) родилась 9 сентября 1821-го и умерла в Орнане 29 декабря 1834 года в столь юном возрасте, что детские воспоминания брата о ней, видимо, быстро изгладились, и в более поздние годы он редко упоминает ее имя. Зоэ (Жанна-Тереза-Зоэ), появившаяся на свет 26 августа 1824 года, была нервной, легко возбудимой девочкой и с возрастом превратилась в бестактную, злоязычную, сварливую бабу, бельмо на глазу у всей семьи, в особенности у брата. Она причиняла ему бесконечные огорчения, а ее неуравновешенность, необъяснимая тогда для него и остальных членов семьи, привела к отчуждению между ними, которое так никогда и не было преодолено. Третья сестра, Зели (Жанна-Зели-Мелаида), родилась 1 августа 1828 года. Тихая, спокойная, кроткая, сентиментальная и набожная, она — видимо, по причине слабого здоровья — оказалась исключением из правил среди своих энергичных, шумливых родственников. Младшая, Жюльетта (Бернардина-Жюльетта), родившаяся 14 декабря 1831 года, была ближе всех к наследственному типу Курбе: крепкая, напористая, уверенная в себе чуть ли не до самодовольства, но суховатая и наделенная задатками старой девы. Самая отдаленная от брата по возрасту, она была ему ближе всех по духу. Их взаимная привязанность никогда не ослабевала: они неизменно понимали друг друга, полагались друг на друга и поверяли друг другу свои мысли.

В 1864 году друг художника Шанфлери вывел членов семьи Курбе в своем романе «Девицы Туранжо». Мишель, старший сын, студент-юрист, — почти точная копия самого Курбе. Занятие отца — «покупать, сносить и заново отстраивать дома… Он без устали носится по улицам города, подгоняя столяров, слесарей, каменщиков, плотников. Он неутомим, как олень, которого травят собаки… Г-н Туранжо — человек с идеями, изводящий жену замыслами, которые постоянно возникают у него в голове и сорок лет подряд дают ему основание заявлять: „Я сделал себе состояние“, хотя, сказать по правде, сделал он только одно — промотал наследство»^[6]. Г-жа Туранжо, «превосходная женщина, обожавшая сына, была именно тем противовесом, в каком нуждался такой муж»^[7]. Она вместе с одной из дочерей, Жюльеной (Жюльеттой), поглощена стряпней и хлопотами по дому; они постоянно заняты и постоянно улыбаются. Остальные сестры, обремененные куда меньшим числом обязанностей, не столь довольны жизнью. «Старшая, мадемуазель Кристина (Зели), — девушка с томными черными глазами, порой оживляющими ее болезненное лицо. Каждая улыбка стоит ей усилий… Кристина словно завидует энергии своей сестры Жюльены… Бедная девушка страдает от неумения проявить те душевные сокровища, которыми обладает… Ее нежный и печальный голос как бы скрывает тонкую меланхолическую душу, замкнувшуюся в себе…»^[8]. Но самой странной из сестер выглядит в романе — какой была и в жизни — Эммелина (Зоэ): «Ум, в котором из-за чтения чужестранных романов царит полный хаос. Не успел я переступить порог, как мадемуазель Эммелина принялась докучать мне бесконечными расспросами о Париже, где для нее существуют лишь драмы и романы. Больше всего ее интересует частная жизнь знаменитых людей… Несмотря на свои романтические представления, мадемуазель Эммелина — довольно милая особа»^[9].

Вечера на ферме Курбе во Флаже или городском доме в Орнане часто посвящались музицированию — развлечению, в котором участвовало большинство членов семьи. Каждый играл на каком-нибудь инструменте: г-жа Курбе на флейте, Зели — на гитаре, Жюльетта — на рояле в Орнане и фисгармонии (находящейся теперь в деревенской церкви) во Флаже, а Гюстав сочинял и во весь голос распевал песенки, написанные нерифмованным стихом и обычно представлявшие собой заимствования или переделку народных песен Франш-Конте. Он воображал себя музыкантом, с характерным для него тщеславием считая себя первоклассным композитором и превосходным исполнителем. Семья, равно как немногие друзья и соседи, обладавшие привилегией посещать эти концерты, принимала такую самооценку за чистую монету, но, по мнению более искушенных слушателей, стихи его были по-любительски неумелы, а пение отличалось скорее громкостью, чем мастерством исполнения. Порой в семейных концертах принимал участие кое-кто из соседей, в том числе Альфонс Промайе — сын орнанского органиста, выросший вместе с Гюставом и остававшийся ему верным другом целых сорок лет.

Ребенком Гюстав подавал надежды, что учиться он будет блестяще. Двоюродный брат его матери, профессор юридического факультета в Париже Франсуа-Жюльен Удо, в письме от 7 января 1830 года хвалит родителям Гюстава их десятилетнего сына: «Расцелуйте за меня вашего маленького писателя: его письмецо — прелестный сюрприз, лучше всякого новогоднего подарка. Почерк у него четкий, фразы хорошо построены, и мне, его педантичному кузену, хотелось бы писать не хуже, чем он…»^[10]. А супруга профессора добавляет: «Благодарю, милый Гюстав, что ты не забыл сообщить мне о своих успехах. Поздравляю: ты уже сейчас мог бы занять место секретаря мэрии. Побольше упорства! Иди вперед, не трать время зря, чтобы ни о чем не жалеть, когда подрастешь»^[11].

Однако надежды, которые подавал в этом отношении Гюстав, так и не осуществились. В следующем, 1831 году его определили в «малую» орнанскую семинарию — духовное учебное заведение, подчиненное Безансонскому архиепископству, но предназначенное для обучения как будущих священников, так и мирян. Школа эта существует до сих пор, хотя здание, в котором она размещалась во времена Курбе, заменено большим и крайне уродливым современным строением. Гюстав проучился в семинарии шесть лет и, с точки зрения преподавателей, потратил эти годы в основном зря: он упорно отказывался заниматься, и отметки его были неизменно плохими. Много лет спустя друг и соученик Гюстава Макс Бюшон, поступивший в семинарию в 1830 году, писал: «Мы были одноклассниками, и оба заикались; только я был пансионером, а он — приходящим. Я был спокойным, уравновешенным, немного замкнутым мальчиком; он — живым и шумным. В конце года я получал награды, он — никогда. Я покинул семинарию в конце 1833 года, Курбе остался… Не желая заниматься ни одним из предметов, Курбе выделялся только своими французскими сочинениями, такими забавными, что наш преподаватель обычно оставлял их разбор напоследок. По четвергам именно он выбирал маршрут наших прогулок…»^[12]. Сельскую природу Гюстав любил так же пылко, как ненавидел классные занятия. С самых ранних лет он исходил все окрестные тропинки, облазил все холмы, поля, рощи и ручьи, и его главенство во время подобных вылазок принималось как нечто само собой разумеющееся. Его успехи в сочинениях на свободную тему, единственное исключение среди плачевных результатов по остальным предметам, не требовали от него больших усилий и объяснялись природной склонностью: Курбе всю жизнь любил рассказывать необыкновенные истории, прерывая их взрывами смеха над своими собственными шутками. Что же касается заикания, оно вскоре бесследно прошло у обоих мальчиков.

Почерк, которым Гюстав в детстве восхищал своего кузена, профессора Удо, выродился в небрежные, неразборчивые каракули, тем более трудные для понимания, что Курбе был неспособен (или не желал) правильно писать даже простейшие слова. Орфографические ошибки попадаются у него на каждому шагу, особенно там, где речь идет о двойных согласных. Письмо его пестрит такими монстрами, как «atellier, toille, pitoreque, accademie, embarasse», и др. Чем объясняются эти ошибки — неграмотностью, небрежностью или просто упрямством? Взгляды Курбе на правописание иллюстрирует инцидент, имевший место в 1873 году, когда художник ввязался в историю с брюссельским торговцем картинами по фамилии Голландер. Курбе написал ему несдержанное письмо, а тот в ответ текстуально воспроизвел это послание в «Салоне» — немецком журнале, выходившем в Лейпциге, — да еще сопроводил комментарием, где подчеркивались и осмеивались орфографические ошибки. Друг Курбе д-р Эдуар Ординер писал Кастаньяри, что художник «ничуть не стыдится ошибок в своем письме. Во-первых, заявляет он, не стоит придерживаться правил орфографии, когда пишешь о такой темной личности; затем он ссылается на великих людей, делавших такие же ошибки, и гордится тем, что походит на них в этом отношении. Когда я возразил, что художнику подобает по крайней мере правильно писать слово „toile“ („полотно“), он продолжал настаивать, что правила существуют не для середины слова, а исключительно для начала и конца, а значит, он имеет полное право писать „toile“ через два „l“»^[13].

Духовные дисциплины, естественно, составляли часть семинарской программы. К ним Гюстав выказал еще меньше склонности, чем к остальным предметам. Он был совершенно не способен выучить катехизис, и некоторое время казалось даже, что он не сумеет подготовиться к первому причастию. Вероятно, семена его будущего антиклерикализма уже начали прорастать. «Каждый раз, когда он вместе с соучениками представал перед духовными экзаменаторами, его неизменно заставляли пересдавать, — пишет Кастаньяри. — Пороки, присущие его юному возрасту, и грехи, в которых он признавался исповеднику, были так чудовищно преувеличены как по числу их, так и по характеру, что никто не соглашался давать ему отпущение… Эти повторяющиеся отказы начали портить репутацию подростка. Орнанские хозяйки сплетничали о нем и не могли представить себе, что же с ним будет. Затем в Орнан приехал кардинал де Роган, архиепископ Безансонский, и его ознакомили с создавшимся положением. Кардинал, человек разумный, решил сам разобраться в деле. „Приходи ко мне — побеседуем“, — сказал он Курбе. Ничего лучшего мальчик и не желал. Он явился к кардиналу, который принял его благожелательно, и… убедил исповедаться. Курбе встал на колени и начал перечислять свои грехи. Неожиданно кардинал, смотревший в другую сторону, услышал признание в чудовищном злодеянии, он быстро повернул голову и увидел, что мальчик читает по объемистой записной книжке. Чтобы быть уверенным, что он ничего не упустит, Курбе составил список всех мыслимых грехов — от пустячных проступков до тягчайших преступлений. Эту чепуху он и читал другим исповедникам, которые из-за темноты в исповедальне не сумели раскрыть обман. Архиепископ сразу все понял и расхохотался. Так Курбе удостоился чести получить первое отпущение от кардинала, который, дабы выжать из удивительного происшествия максимум пользы, прочел изумленным местным кумушкам проповедь на текст: „Quomodo fiat istud“ — „Как это было сотворено?“»^[14] Позднее Курбе часто рассказывал эту историю, — наверняка с прикрасами собственного изобретения.

Отроческое отвращение Курбе ко всякого рода умственной работе с годами выражалось все ярче. Чтение не доставляло ему никакого удовольствия. Он был «так ленив, что читал лишь газеты, где упоминалось его имя, насмехался и подшучивал над культурой…»^[15]. «Вид книги приводил его в ярость, чернильница на столе — в содрогание»^[16], — не без некоторого живописного преувеличения пишет другой биограф художника.

Из всех предметов, преподававшихся в орнанской семинарии, глубоко интересовал Курбе только один — рисование. Этот предмет был введен лишь в 1833 или 1834 году, когда аббата Гуссе (ставшего впоследствии архиепископом Реймским и кардиналом) сменил на посту директора семинарии аббат Удо, бывший преподаватель риторики, а также кузен г-жи Курбе. При Удо основы рисунка и живописи преподавал некий Бо, ученик Антуана-Жака Гро, любовно прозванный семинаристами «папашей Бо». Бо «не отличался особым талантом, но метод преподавания был у него превосходный. Он уводил воспитанников на открытый воздух в какое-нибудь живописное место и предлагал им воспроизвести карандашом и кистью то, что у них перед глазами. Сам он тоже садился за работу — как ученик, как старший из учеников»^[17]. Бо оставил интересное, хотя и несколько наивное свидетельство об этих экскурсиях — картину, изображающую воспитанников за усердным писанием пейзажа; Курбе на ней сидит в первом ряду. Гюстав, которому было тогда около шестнадцати, послужил также моделью для св. Бернье, покровителя виноградарей; эта картина висит теперь в орнанской церкви и, вероятно, тоже написана Бо. Найдя наконец выход своей юношеской энергии, Курбе окончательно пренебрег книгами и целиком посвятил себя кисти и карандашу, торопливо заполняя альбомы этюдами и набросками цветов, портретов, пейзажей. С мальчишеским задором он за один сеанс попытался молниеносно скопировать картину религиозного содержания на стене часовни, используя фарфоровую палитру одной из своих сестер и краски, не то украденные, не то одолженные у маляра. Тщеславие побудило его даже попробовать свои силы в портрете: он написал своего соученика по фамилии Бастид, впоследствии полкового священника французского корпуса в Риме, который много лет спустя вспомнил, что у него в Орнане до сих пор хранится «ужасный портрет, написанный моим другом Курбе в возрасте пятнадцати лет»^[18].