Гюстав Курбе

Глава 15 Мастер и ученики

На время пребывания в Германии Курбе оставил мастерскую на улице Отфёй на попечение своей сестры Зоэ и своего приятеля г-на Николе — товарища Прудона по тюремному заключению. Во Франкфурте он получил от них письмо, что двое русских хотят купить все находящиеся в мастерской картины. Перспектива такой неожиданной удачи привела Курбе в восторг, и он запросил 76 тысяч франков. Но сделка не состоялась: русские бесследно исчезли, а художник обозвал Зоэ и Николе идиотами и неумехами. Правда, негодование его, кажется, вскоре улеглось, потому что в 1862 году он написал портрет Николе.

Вероятно, перед самым отъездом во Франкфурт Курбе приобрел в Орнане участок земли, на котором собирался построить мастерскую. Эту мысль он вынашивал уже давно; еще в ноябре 1854 года он писал Брюйасу: «Я собираюсь купить участок для постройки мастерской. За него просят тысячу франков. Мне не хочется платить так много: считаю, что это дорого. Тем не менее придется на это пойти, так как место мне очень подходит»^[218]. Это мог быть тот участок, который он облюбовал в окрестностях Орнана на безансонской дороге. Здание удалось возвести лишь в 1861 году. Макс Клоде, скульптор из Салена и друг Бюшона, так описывает мастерскую, где побывал в 1864 году: «В ней царил полный беспорядок: холсты, прислоненные к стенам, книги и газеты на полу, банки с рептилиями на полках, на стенах — первобытное оружие, подаренное геологом Марку, коробки с красками, одежда и т. д. Все это вперемешку. Мастерская была просторная. На выступе стены под потолком Курбе написал две превосходные фрески: „Вид Шельды“ при впадении в море и „Сена в Бужевале“, с деревьями, отражающимися в воде»^[219]. Мастерская сохранилась доныне; теперь в ней винный склад, набитый бочками с вином и принадлежащий вино- и хлеботорговцу г-ну Маргье.

Весной 1859 года Курбе написал в Орнане еще две большие охотничьи сцены — «Олень с самкой в лесу» и «Насторожившаяся косуля»; один или два пейзажа и портрет Жозефа Лебёфа — нищего скульптора, который взамен сделал статуэтку Курбе в рабочей блузе. «Вид Орнана» был, вероятно, написан в 1859 году или на год раньше. Сравнение его с фотографией той же местности девяносто лет спустя характеризует неизменность облика провинциального городка и реалистическую трактовку сюжета Гюставом Курбе.

В июне художник вместе с Александром Шанном отправился в Гавр. Согласно много более поздним воспоминаниям Шанна, они ехали с группой ботаников, но музыкант, наверное, спутал эту экскурсию с поездкой в Монпелье в 1857 году. Шанн так описывал их первую встречу с Эженом Буденом, стяжавшим наибольшую известность своими маленькими светлыми картинами, изображающими побережье, море и небо, и оказавшим решающее влияние на молодого Клода Моне: «Вот мы и на Парижской улице в Гавре… Курбе замечает на витрине писчебумажной лавки небольшие марины, тщательно написанные на дощечках, и тут же требует адрес художника, чтобы лично его поздравить. Нас направляют к г-ну Будену, тогда еще очень молодому [на самом деле ему было тридцать шесть]… Вы представляете, как встретил нас г-н Буден, тут же вызвавшийся быть нашим проводником в этих краях. Уже назавтра он свез нас в Онфлер и устроил в деревенской гостинице на склоне скалы»^[220].

Гостиница оказалась той самой фермой Сен-Симеон, которая принадлежала папаше Тутену и которую пейзажисты писали так часто, что ее прозвали «Нормандским Барбизоном». Курбе увековечил свое пребывание в Онфлере четырьмя картинами: «Сад мамаши Тутен», написанный на ферме, «Утесы Онфлера», «Заход солнца над Ла-Маншем» и «Устье Сены».

Энергия Курбе подхлестнула Будена. 16 июля он заносит в записную книжку: «Визит Курбе. Ему понравилось все, что он видел. По его словам, я бесспорно вправе считать себя одним из самых талантливых людей нашей эпохи. Ему показалось, что моя живопись недостаточно интенсивна по цвету, и тут он, возможно, прав… Но он заверил, что не многие пишут так же хорошо, как я»^[221]. Два дня спустя Буден записал: «Возвратились с Курбе из Онфлера. Провели с ним и Шанном фантастический вечер у Дрейля, где чудовищно шумели. Головы шли кругом, разум мутился. Курбе излагал свое кредо, и — само собой — совершенно невразумительно… Мы пели, кричали, вопили так долго, что рассвет застал нас еще со стаканами в руках. По дороге домой мы затеяли шум на улице, что было крайне непристойно… Сегодня утром головы у нас разламывались… Мы наблюдали Курбе за работой: он отчаянный малый. Концепция его отличается широтой, ее можно принять, но тем не менее она, на мой взгляд, груба, да и пренебрегает деталями… Я нахожу его очень решительным, но не превратили ли его в фанатика те, кто называл этот фанатизм эксцентричностью?»^[222]

Шанн тоже описывает другую неожиданную встречу в Гавре: «Как-то утром, гуляя возле порта, мы, к нашему изумлению, встретили… Бодлера… Он объяснил, что против воли отправился на дачу — поехал к матери, у которой есть дом в окрестностях города, и добавил: „Пошли обедать. Я вас ей представлю“. Мы изрядно смутились, так как не захватили с собой подходящей одежды… Но наш друг настоял… и мы сдались. Я до сих пор вижу, как мой Курбе сгибается вдвое, чтобы взять под руку очень маленькую хозяйку дома… Богато сервированный обед прошел очаровательно со всех точек зрения… Часов в девять мы распрощались… и ночью отправились в Париж»^[223]. Бодлер проводил их на вокзал и неожиданно решил ехать с ними в Париж, заявив с характерной для него противоречивостью, что терпеть не может терять время за городом в хорошую погоду.

Первого октября, вернувшись в Париж, Курбе пригласил большую компанию друзей и знакомых к себе в мастерскую на торжественный «праздник реализма». Гости были в основном художники и писатели, завсегдатаи пивной Андлера и «Кабачка мучеников». В объявлении, отпечатанном на желтой бумаге, приводился перечень развлечений, который не следует понимать буквально: пьеса Фернана Денуайе, отвергнутая «Одеоном»; симфония Гайдна в сольном исполнении Шанфлери на контрабасе; канкан, исполняемый некой Титин; избранные фортепианные пьесы «кого-то»^[224] и другие забавы.

Длительное изгнание Макса Бюшона наконец закончилось, и, когда Курбе через несколько дней после этого гала-вечера вернулся в Орнан, он получил письмо от друга, датированное 11 октября: Бюшон приглашал его провести несколько дней в Салене, суля большой ассортимент отличных вин, специально подобранных для того, чтобы отпраздновать встречу. Через несколько дней Курбе навестил Бюшона и, без сомнения, воздал должное его вину; он также написал там портрет «Девушки из Салена».

В Орнане Курбе спокойно прожил всю весну 1860 года, работая и временами охотясь. Он написал несколько пейзажей, в том числе «Скалу Ораге» неподалеку от деревни Мезьер; портрет в профиль — «Женщина с зеркалом» и еще ряд охотничьих сцен, в том числе полотно, первоначально названное «Охотник» (оно могло быть написано и в 1861 году), изображающее всадника на сером в яблоках коне, скачущего по лесу. Впоследствии Курбе записал всадника и переименовал картину, назвав ее «Убежавший конь». Однажды зимним днем, охотясь в лесу Левье около Флаже, он стал свидетелем случая, подсказавшего ему сюжет одной из его лучших картин — «Поломка в снегу». Под мрачным, зловещим небом стоит дилижанс, прочно увязший в снегу, волы с соседней фермы силятся вытащить экипаж, испуганные лошади беспомощно путаются в упряжи, а незадачливые пассажиры ковыляют по глубокому снегу.

Вероятно, той же весной Курбе сыграл одну из своих веселых шуток с Лидией Мартой Шеноз — молодой девушкой, которую знал с детства. Лидия родилась в 1840 году в Понтарлье и была дочерью Жюста Фортюне Шеноза, известного в городе адвоката. В письме, написанном четверть века спустя после проделки Курбе, она так рассказывает об этом инциденте: «В 1860 году мы с отцом ехали в частном экипаже и остановились отдохнуть в Орнане. Как раз когда мы вновь собрались в дорогу, к экипажу подошел Курбе, попросивший отца и меня остаться до завтра. „У нас состоится концерт, — сказал он, — и Лидия должна в нем участвовать“. Как Вы понимаете, я отказалась; Курбе настаивал — я артачилась. В конце концов он уговорил нас зайти к его друзьям — всего на пять минут, как он заверил. Пока мы были там, он снова сбегал к экипажу и, чтобы лишить нас возможности уехать, отослал его в Безансон… велев, по его словам, ожидать нас там. Когда мы обнаружили этот трюк, я прямо-таки разрыдалась от обиды и злости: мне так хотелось не пропустить спектакль в Безансоне. Курбе как мог утешал меня, пригласил нас на ужин и вечером отвез на концерт в Орнан, где мне волей-неволей пришлось играть на рояле. Он устроил так, что меня забросали цветами, кричали мне „браво“ и поклялся в присутствии общих знакомых, что, раз я подарила ему свою музыку, он подарит мне свои картины»^[225].

Курбе сдержал обещание. 27 сентября 1863 года Лидия Шеноз вышла за Шарля Жоликлера, который был старше ее на одиннадцать лет. В 1864 году Курбе написал ее портрет, в 1869-м — портрет ее трехлетней дочери Анриэтты, а в ноябре 1872-го — портрет Шарля Жоликлера. Поговаривали, что Лидия стала его любовницей, но нет никаких свидетельств, подтверждающих, что она была для него чем-то иным, нежели преданным, нежно любимым другом и наперсницей. Художник находился в наилучших отношениях с ее мужем, в чьем доме на Гранд Рю, 10, в Понтарлье всегда был желанным гостем. Лидия была приветливой и радушной хозяйкой: «Г-жа Лидия Жоликлер, женщина редкостно умная и добросердечная, осталась и после брака с очень замкнутым человеком прежним избалованным ребенком, веселым, непосредственным, охочим до развлечений. Посещения Гюстава были поводом повеселиться. Она вспоминала свои детские годы, тысячи забавных мелочей…»^[226]. Умерла Лидия в 1879 году, ее муж — в 1899-м.

В 1860 году Курбе был представлен на четырех выставках — в Монпелье, Безансоне, Брюсселе и в частной галерее на Итальянском бульваре в Париже. В Салон 1861 года он послал пять картин: «Утес Ораге» и четыре охотничьи сцены, в том числе «Битву оленей». Он собирался выставить, кроме того, картину, в которую включены были фигуры людей, но зимой сломал себе большой палец левой руки и целых полтора месяца не мог работать. Официальные руководители Салона отказали ему в отсрочке, жаловался он Франсису Вею, раз правительство не желает ему помогать, он будет отныне опираться на частных коллекционеров. «Вы же лучше других знаете, что я работаю не из расчета и не скрываю от публики даже свои недостатки. Это, может быть, от гордости, но такая гордость по крайней мере похвальна, потому что моя честность лишает меня того, что могла бы мне принести живопись. При всей моей бедности у меня всегда хватало мужества оставаться самим собой, не колеблясь и никому не подставляя ножку. А ведь владея своим искусством так, как владею им я, нетрудно было бы действовать по-другому. Но существуют врожденные принципы, которые не переступишь»^[227].

Жюри в третий раз наградило его медалью второй степени, но эта невысокая награда, такая желанная в 1849 году и приемлемая даже в 1851-м, в 1861-м выглядела чуть ли не оскорблением. Критик Теофиль Готье протестовал: «Мы бы не стали награждать Курбе утратившей для него новизну медалью второй степени… Было бы… куда справедливее включить Курбе и Доре в число кавалеров [ордена Почетного легиона]; никто не стал бы возражать. Говорят, имя Курбе находилось в списке представленных, но император вычеркнул его. Однако… носи Курбе красную ленточку в петлице, это не повлияло бы на политическое положение в Европе»^[228]. Возможно, Курбе принял бы орден, будь тот ему предложен в 1861 году, возможно — нет. А вот девять лет спустя он с презрением отказался от него. Шанфлери, в порядке исключения, нашел на этой выставке мало поводов для критики: «Курбе, видимо, пользуется в этом году подлинным успехом у самой широкой публики, — писал он Бюшону. — На мой взгляд, две его картины — „Битва оленей“ и „Скала Орканьон“ (sic!) — весьма примечательны…»^[229].

Кастаньяри опубликовал в «Монд иллюстре» восторженный отзыв, но эта статья о Курбе или, еще вероятней, общий тон его замечаний о Салоне не понравился читателям. Арно, один из редакторов, предупредил его: «Г-н Пуэнтель [главный редактор] получил ряд писем, разносящих Ваши обзоры Салона… В Ваших собственных интересах советую Вам тщательно просмотреть гранки Вашей статьи о Салоне за эту неделю, исправить стиль и смягчить все резкости в Вашем материале»^[230]. Кастаньяри, видимо, не подчинился, потому что неделей позже Арно уволил его: «Каждый день обзоры в „Монд иллюстре“ вызывают яростные возражения против Вашей позиции. Г-н Пуэнтель, который, естественно, больше всего стремится угодить подписчикам, поручил мне передать Вам крайне для меня неприятную вещь. Он просит меня уведомить Вас, что в связи с постоянными нападками на Вас он не может, к сожалению, поручить Вам обзор выставки живописи в 1861 году»^[231].

Кастаньяри видел и расхваливал полотна Курбе в Салоне 1857 года, но лично встретился с художником лишь в 1860 году. В его воспоминаниях о первой встрече с художником в мастерской на улице Отфёй дан живой портрет Курбе в возрасте сорока одного года. «Курбе появился из узкой комнатушки, отгороженной в углу мастерской. Он был в жилете и шлепанцах, волосы взлохмачены, глаза заспаны… Он попросил разрешения закончить свой туалет и… скрылся в комнатушке… Вскоре он вернулся полностью одетый, с деревянной трубкой в руке, и, раскуривая ее, осведомился: „Хотите посмотреть мои картины?“ — „Да, — ответил я. — Мечтаю взглянуть на хорошую живопись“. — „Ну, — сказал он, слегка усмехнувшись, — здесь этого хватает…“. Рассматривая его работы, я старался разглядеть и человека. Это был уже не тот высокий, красивый парень, каким его описал Теофиль Сильвестр несколько лет назад… Годы изменили и слегка огрубили его впечатляющую внешность. Он начал полнеть, а у таких людей, как он, тучность сводит на нет все изящество. Тем не менее выглядел он утонченным и оригинальным, как всякий истинный художник. Крупная голова и выдающиеся скулы говорили о сильной воле, а сильно развитое основание черепа свидетельствовало о том, что он прирожденный боец. В его окладистой черной бороде уже поблескивала седина, а волосы, облегавшие череп, как ермолка, серебрились на висках. В уголках глаз наметились морщинки; цвет лица и складки на нем уже выдавали зрелого человека. Но если лицо утратило свежесть и очарование молодости, черты его зато приобрели характерность. Он производил впечатление человека прежде всего веселого, сердечного, мягкого, возможно, потому, что не сомневался в своих силах, возможно, потому, что верил в будущее. Курбе отнюдь не чувствовал себя побежденным в жизненной борьбе»^[232].

Примерно в 1861 году Курбе и Бюшон решили сотрудничать в подготовке иллюстрированной книги об охоте и охотниках, но из проекта ничего не вышло. 3 июня друзья Курбе дали в Париже банкет в ознаменование его успеха в Салоне и триумфа реализма. Спрос на его картины для провинциальных выставок все возрастал: в этом году он выставлялся в Марселе и Лионе, где его работы получили всеобщее признание, а муниципалитет Нанта приобрел для местного музея его «Веяльщиц». В августе он отправился в Антверпен на выставку своих картин, включавшую «Битву оленей» и прошедшую с огромным успехом.

Из Бельгии художник вернулся с убеждением, что реализм окончательно упрочил свои позиции, его, Курбе, теория оправдала себя, а долгая борьба за признание увенчалась успехом. Убеждение это еще более окрепло осенью, когда он получил послание группы молодых учеников Школы изящных искусств, неудовлетворенных академическим преподаванием. Они просили Курбе открыть собственную мастерскую и обучить их его системе живописи. Сначала художник, всегда неодобрительно относившийся ко всяким школам и гордившийся тем, что он самоучка, отказался от этой затеи, но затем дал себя убедить. Все детали практической стороны дела он возложил на Кастаньяри, который подыскал подходящее помещение на улице Нотр-Дам-де-Шан, 83. Договор от 6 декабря 1861 года гласит: «Г-н Сибо, домовладелец… сдает внаем… г-ну Кастаньяри… в качестве представителя учеников мастерской Курбе помещение, расположенное на первом этаже его дома. Арендная плата исчисляется из расчета девятисот франков в год, а срок аренды — три месяца…»^[233]. При подписании договора срок был, видимо, продлен до четырех месяцев. Через несколько дней начали прибывать ученики. Для начала записался тридцать один человек, но к концу месяца цифра увеличилась до сорока двух, и каждый из поступавших платил по девяносто франков для покрытия арендной платы и прочих расходов. Курбе не брал себе ничего. Только двое из этих пылких молодых людей — гравер Леопольд Фламанг и живописец Фантен-Латур — стали впоследствии известными мастерами.

В письме к ученикам от 25 декабря, которое Кастаньяри — составивший или по крайней мере заново переписавший его — опубликовал четыре дня спустя в «Курье-дю-Диманш», Курбе ясно дал понять, что его мастерская не будет традиционной школой: «Вы просили открыть мастерскую живописи, где бы вы могли свободно продолжать свое художественное образование, и вам угодно было предложить мне взять на себя руководство ею… Я не могу допустить, чтобы между нами были отношения учеников и профессора… У меня нет, у меня не может быть учеников. Убежденный, что каждый художник должен быть собственным учителем, я не могу помышлять о том, чтобы стать профессором… По моему мнению, искусство и талант художника являются средством выразить идеи и устремления эпохи, в которой он живет. Особенность живописи как вида искусства состоит лишь в том, что она изображает вещи видимые и осязаемые художником… Я считаю художников одного века совершенно некомпетентными воспроизвести вещи века минувшего или будущего… Никогда не надо начинать все сначала. Воображение в искусстве состоит в знании того, как найти наиболее полное выражение существующей вещи, но отнюдь не в том, чтобы придумать или создать эту вещь… Если прекрасное реально и видимо, оно само выявляет свою художественную выразительность. Но художник не имеет права преувеличивать эту выразительность. Он не может также ничего изменять, не рискуя отойти от природы и вследствие этого ослабить выразительность… Не существует школ — существуют художники. Школы полезны лишь для изучения аналитических методов в искусстве. Ни одна из школ не способна сама по себе привести к синтезу… Итак, я не могу претендовать на то, чтобы открыть школу… Я могу лишь объяснить художникам, которые будут моими сотрудниками, а не учениками, метод, придерживаясь которого, по моему мнению, становятся художниками, метод, которого с самого начала придерживался я сам. При применении этого метода каждому будет предоставлена полная свобода выражения своей индивидуальности. Для этой цели создание общей мастерской, напоминающей столь плодотворное сотрудничество в ренессансных мастерских, может, несомненно, оказаться полезным… и я с удовольствием сделаю все, чтобы быть Вам полезным для достижения этой цели»^[234].

Модели были столь же необычными, как и обучение: вдобавок к обнаженным фигурам Курбе ввел в мастерскую быка, лошадь и оленя. Быка привязывали к железному кольцу в стене; клячу держал конюх, олень был, видимо, чучелом. Поскольку животные не делали различия между мастерской и хлевом, Кастаньяри вряд ли удивился, получив 2 февраля 1862 года требование освободить помещение. «За два месяца, которые Ваши ученики занимали мастерскую, обои и пол доведены до такого состояния, что я не смогу [снова] сдать ее, пока не произведу ремонт. Если два месяца Вашего пребывания в помещении нанесло ему такой урон, как же оно будет выглядеть еще через два месяца, к концу срока аренды?»^[235] Выехать Курбе отказался, и мастерская осталась там же, где была, пока в начале апреля не истек срок аренды и она не закрылась уже навсегда.

Эксперимент не увенчался успехом. Как только прошла новизна, многим ученикам надоела вся эта затея, да и сам Курбе увидел, что она утомляет его и становится слишком большой помехой для его работы. Однако впоследствии опыт мастерской Курбе косвенно способствовал либерализации методов обучения в других мастерских и даже отчасти в консервативной Школе изящных искусств. Принцип, гласящий, что тот, кто обучается искусству, не должен слепо подчиняться незыблемым правилам, а, напротив, всячески развивать собственную индивидуальность, был принят Орасом Лекоком де Буабодраном — художником без полета, но чрезвычайно одаренным педагогом, который начал преподавать рисование и живопись в Императорской школе с 1863 года, а с 1866-го по 1869 год возглавлял ее. Среди его учеников были Фантен-Латур, Жан Шарль Казен, Леон Лермит и скульпторы Жюль Далу и Огюст Роден.

За несколько недель до закрытия мастерской Курбе впервые попробовал себя в скульптуре. В присутствии своих учеников он вылепил «Ловца форели» — статую обнаженного мальчика в натуральную величину с острогой в руке; он намеревался отлить статую в бронзе, чтобы украсить ею фонтан на главной площади в Орнане. Замысел этот родился у художника еще зимой 1853/54 года, но осуществление его по каким-то причинам отложилось на восемь лет. Это произведение не отличается большими достоинствами. Впоследствии Курбе создал еще несколько скульптур, но все посредственные. Он был настоящим мастером только в одной области искусства, а не во многих, как ему казалось.