Гюстав Курбе

Глава 33 Зоэ

Через пару месяцев после бегства Курбе в Швейцарию его сестра Зоэ с мужем и двумя малолетними сыновьями переехала в Орнан и поселилась в доме старого Удо, который она, ее сестры и брат унаследовали от матери. Там она продолжала всем докучать. Год от году она становилась капризней и безответственней, и в ее расстроенном воображении большинство «истинных друзей», к которым она так доверительно обращалась два года назад в интересах брата, превратились теперь в его (и ее собственных) злейших врагов. Одержимая этой навязчивой идеей, Зоэ ополчилась на самых преданных сторонников Курбе — Кастаньяри, доктора Ординера, Жоликлеров. Один Брюйас еще пользовался ее благосклонностью, вероятно, потому, что болезнь удерживала его в Монпелье и он не мог играть активную роль в делах Курбе.

Брюйасу она написала в августе 1873 года, вероятно, перед отъездом из Парижа: «Увы, мой бедный брат болен… Ему пришлось покинуть Францию, чтобы обрести покой. С тех пор как он, на свое несчастье, познакомился с К[астаньяри], этим мерзавцем журналистом из „Сьекль“, мой брат погиб: этот эксплуататор отвратил Курбе от живописи и заставил быть рупором его [Кастаньяри] политических взглядов. О сударь, Вы были бы возмущены, если бы знали, до чего низко вел себя этот журналист! Он вошел в сговор с семьей наших земляков О[рдинеров]. Они утверждают, что брат должен порвать с семьей и с теми, кто не из их партии, что только они знают, какую роль предназначено ему сыграть. А так как у него отказала голова, эти негодяи пишут от его имени, хотят, чтобы он взвалил на себя ответственность за делишки их партии и обжаловал приговор военного суда, который оправдал [!] его за отсутствием состава преступления. К[астаньяри] уверяет, что этот шаг прославит брата, привлечет к нему новых друзей и что брат должен платить за всех. Увы, друзья столько раз обкрадывали его, что у него не осталось ни гроша. Что будет с нами — его отцом и семьей, которые пожертвовали собой ради него? Брат губит себя как художник ради нелепой политики К[астаньяри], став игрушкой в руках этих негодяев»^[490].

Доктор Ординер, прекрасно знавший, что думает о нем Зоэ, и отвечавший ей не менее искренней антипатией, в октябре писал Кастаньяри из Тур-де-Пельс: «…Курбе пытается получить от г-жи Реверди свои записи и другие документы, касающиеся истории с колонной, которые находятся у нее. После неоднократных уклончивых ответов она недавно в Орнане, где теперь живет, ясно заявила семье К[урбе], что все передала властям; кто хочет получить документы, пусть к ним [властям] и обращается. Таким образом, она стала непримиримым врагом брата — это видно и по ненависти, которую она испытывает к его друзьям (включая нас с Вами), и по ее действиям. Она чувствует, что от нее ускользнула ее всегдашняя мечта — полная власть над личностью, взглядами и поступками нашего друга, и это приводит ее в ярость»^[491]. В декабре Курбе сообщил: «Нам так и не удалось получить записи от моей сестры. Думаю, она сошла с ума [подчеркнуто Курбе]…»^[492]. Художник, вероятно, не имел этого в виду буквально, но, сам того не подозревая, попал в точку. Если Зоэ еще не лишилась рассудка, то уже в течение некоторого времени выказывала первые признаки помешательства, однако психическая деградация протекала так медленно, что никто тогда не понимал истинной причины ее сумасбродного и явно нелепого поведения.

В январе 1874 года Зоэ возобновляет переписку с Брюйасом: «Вы, несомненно, знаете из газет, что этот злополучный процесс начнется в конце февраля или первых числах марта [он был отложен до июня], и мы почти уверены, что он [Курбе] его проиграет; полная изоляция, в которой г-да К[астаньяри] и О[рдинер] держат моего брата, стараясь убедить его расплатиться за всю эту подлую банду, физически и нравственно погубившую нашу семью, отнимает у нас всякую надежду. К[астаньяри] и О[рдинер]-ы хотят помешать мне представить доказательства, оправдывающие брата, и взвалить на него ответственность за случившееся, уверяя, что это его обессмертит… Мой брат не представляет себе, во что его превращают эти эксплуататоры…»^[493].

Ярость Курбе нарастала вместе с истерией его сестры. В феврале 1875 года он писал Кастаньяри: «Пришло время избавиться от г-на Реверди: он агент бонапартистов и прямая угроза моей семье, и мне, и Вам, и Ординеру, и любому из наших знакомых. Моя сестра — настоящее чудовище, она хочет погубить меня и с помощью полиции прибрать к рукам мои деньги даже в Швейцарии; эти Реверди всех называют ворами»^[494]. В апреле он негодует по поводу бесчинств Реверди на родине семьи Курбе: «Они перевернули вверх дном весь Орнан и установили там режим террора, запугивая людей с помощью правительства. Они… рассылают анонимные письма, исходящие якобы от безансонской полиции. Вы не представляете себе, как они обращаются с моими родными. Они пытаются добить моего отца, пока меня нет, угрозами и грубыми оскорблениями запугать сестер, а потом захватить наше имущество. Он [Реверди] начал с того, что силой завладел нашим домом и прикарманил ключи от всех комнат, потом от подвала, так что мой бедный отец, приехав из Флаже со своим ключом от входной двери, вынужден был во избежание скандала две ночи спать на лестнице. В его-то возрасте! Он пишет мне: „Я бесконечно несчастлив в обществе подобных людей, но у меня, наверное, железное здоровье, коль скоро я в силах вынести такие испытания!“ Кончилось все это тем, что на него набросились с неистовыми оскорблениями и навсегда выставили из родного дома. Теперь, приезжая в Орнан… он останавливается в гостинице „Франция“, а сестры [Зели и Жюльетта] — у своих друзей. Недавно отец приехал в коляске, чтобы взять вина из подвала, но обнаружил, что там ничего не осталось, и вынужден был купить вино [наитягчайшее унижение для винодела!]»^[495].

Примерно в то же время Курбе пишет гневное письмо Зоэ, официально именуя ее «госпожой Реверди»: «Судебные власти в Берне получили через дипломатические каналы доносы, подписанные Вами и пересланные французским правительством, где [Швейцарии] рекомендуется навести справки обо мне и моих доходах. Усмотрев в этих доносах маневр, явно противоречащий свободе личности, швейцарское правительство встревожилось и через швейцарское правосудие поставило в известность обо всем меня. Правосудие этой страны, немедленно оценив по достоинству эту преступную по отношению ко мне интригу, тем легче разобралось во всей этой клевете, что судейские чины, которым надлежало наводить вышеупомянутые справки, каждую неделю принимали меня за своим обеденным столом. Вам было мало скандализовать своим бесстыдством все Франш-Конте — Вы учиняете скандалы и в чужой стране, где я вынужден жить. После столь низкого поступка, завершающего собой целый ряд подобных же, мне остается лишь потребовать, чтобы Вы покинули дом [в Орнане]… Вы можете покинуть этот дом без всяких сожалений — он настолько разграблен Вами, что мой отец вынужден покупать вино в городе и останавливаться на постоялом дворе… Пора положить конец Вашему позорному поведению, равно как анонимным письмам, которые Вы ежедневно шлете моему отцу, сестрам и мне. Эти письма настолько отвратительны, что их невозможно читать; только бесчестные люди вроде Вас могут прибегать к таким средствам. Пора навсегда развеять тучи клеветы, распускаемой Вами о моих друзьях, которых Вы именуете ворами и которые до сих пор не стащили Вас в суд исключительно из уважения к нашей семье. Довольно об этом, но помни, отцеубийца: уймись или плохо кончишь»^[496].

Обоюдно несправедливо и несдержанно Курбе и Зоэ винили друг друга в смерти Зели. «Именно травля, которой они [чета Реверди] подвергли всех вас, убила нашу бедную сестру, — писал художник Жюльетте. — Горе, от которого всегда увеличивается печень, обострило болезнь этого органа, которой она страдала»^[497]. А в январе 1876 года Зоэ писала Брюйасу: «Бедная Зели! Несчастьям, на которые обрек нас брат, не виделось конца, и они так подействовали на нее, что она умерла, да и причиной плачевного состояния, в котором пребывает мой совершенно оглохший отец, являются все те же безумства моего брата»^[498].

Видимо, в самом начале 1876 года Зоэ вновь пишет Брюйасу: «Увы! Если бы мой бедный брат побольше слушал Ваши советы и остался в кругу истинных своих друзей, он жил бы теперь спокойно и счастливо. Но он дал себя увлечь лживым и опасным людям, которые, прикидываясь друзьями, безжалостно эксплуатировали его, как делают сейчас ловкачи, подражающие его манере и не стесняющиеся подписывать именем Курбе самую беззастенчивую мазню на свете. [Здесь Зоэ чувствовала себя увереннее, но ей следовало винить брата, а не его подмастерьев]. Эти мерзавцы погубили не только человека, ввергнув его в пропасть, откуда ему не выбраться, но и уничтожили художника, подписывая свою пачкотню его именем. Вы, конечно, знаете из газет, что в Швейцарии за подписью Курбе опубликована гнусная брошюра [возможно, собственное открытое письмо Курбе Национальному собранию], состряпанная бесчестными „друзьями“, которые не могли обнародовать ее во Франции без опасности для себя. На границе ее задержали и конфисковали — новый повод для обвинений против моего брата, в голове у которого так помутилось, что люди говорят и действуют от его имени, а он об этом ничего не знает… Наш бедный отец чрезвычайно удручен горестями, на которые брат обрек нас во всех отношениях»^[499].

Брюйас, уставший от вечных обвинений и жалоб Зоэ, к которой не питал симпатии, послал образец ее творчества Курбе, и тот в феврале 1876 года писал Жюльетте: «Г-жа Реверди послала безумное и злокозненное письмо моему другу Брюйасу в Монпелье. Я уже получил три возмущенных письма от тамошних моих знакомых по поводу [нее]. Письмо ее бесчестно. Она обвиняет меня во всех возможных преступлениях. Брюйас глубоко огорчен и не желает ей отвечать. Она просто адское чудовище. Не понимаю, как Вы позволили этим дряням уехать из Вашего дома, не сдав по акту все имущество; вот и пошли прахом моя жизнь, рукописи, каталоги, картины, всевозможные предметы. Все, все погибло… Супруги Реверди украли у меня на сто тысяч одних картин. В письме они обвиняют в воровстве Ж. [оликлер], но сами забрали многие [картины]. Надо бы обыскать их дом и отобрать то, что принадлежит мне и Вам…»^[500]. Брюйасу не пришлось долго терпеть приставания Зоэ: 1 января 1877 года он скончался в Монпелье.

В апреле 1876 года Курбе жаловался Кастаньяри: «Реверди продают в Орнане картины, которые украли у меня в мастерской на улице Отфёй и в проезде Сомон»^[501]. В августе жалуется снова: «Моя доля материнского наследства конфискована. Жюльетта купила все наследство целиком, чтобы выгнать Реверди, но это неосуществимо: они остаются, невзирая ни на что. У них в Орнане есть кладовая, набитая моими картинами, которые они продают одну за другой. Если я потребую свои полотна, они передадут их все правительству»^[502]. В состав недвижимости, которую Жюльетта купила у брата, входила и часть орнанского дома, в котором он родился и который захватили теперь Зоэ с мужем. После смерти Зели Жюльетта купила, видимо, не только братнюю долю материнского наследства, но и долю Зоэ. Примерно через месяц после кончины художника Жюльетта писала Кастаньяри: «Она [Зоэ] всю жизнь изводила семью; с тех пор как умерла мать, она устраивала нам всевозможные неприятности… четыре года против нашей воли занимала наш дом в Орнане. Я вынуждена была откупить дом и землю по просьбе Гюстава и отца; они не хотели, чтобы он попал в чужие руки…»^[503].

Как ни жаждал Курбе, чтобы Зоэ с мужем убрались из орнанского дома, он боялся, как бы выселение их не оказалось чревато дополнительными потерями. «Отец сообщает, что собирается выселить Реверди, — писал он Жюльетте в мае 1877 года, сразу после окончательного определения суммы его долга. — Это тоже опасно: они увезут все, что нам принадлежит. Придется осмотреть их багаж, придется в присутствии властей обойтись с ними, как со слугами, поэтому пока что не подпускайте их к моему имуществу»^[504]. Реверди сопротивлялись выселению, и в сентябре Курбе снова пишет: «Нужно обязательно и как можно скорее сказать Фюме [поверенный Курбе в Безансоне, занимавшийся его местными делами], чтобы он опечатал все вещи в нашем доме, где им [Реверди] нечего делать. Все, что в нем есть, принадлежит отцу или мне; итак, пишите Фюме. Это обязанность отца, если он не хочет, чтобы эти люди обокрали меня на тридцать — сорок, а то и пятьдесят тысяч франков. На что же я тогда буду жить и как расплачусь за колонну?»^[505].

Это была долгая, невеселая, злобная, часто мелочная и корыстная семейная ссора, которой можно было бы избежать, будь психическое расстройство Зоэ вовремя распознано. Тогда ее деятельность, можно было бы ограничить, да и брат теплее относился бы к ней, зная истинную причину ее враждебности. Роль, которую играл Реверди, и поныне неясна, хотя есть свидетельства о том, что человек он был жестокий, скупой и неразборчивый в средствах. Он, вероятно, гораздо более ответствен за интриги и преследования, отравившие Курбе последние годы жизни, чем его психически больная жена.