Гюстав Курбе

Глава 17 «Возвращение с конференции»

В начале 1863 года Курбе сообщал родным, что пишет в Сенте «подрывную» картину: «Это большое полотно… метра три на два с половиной [подлинные размеры были примерно три тридцать два на два тридцать метра]; картина… сатирическая и в то же время в высшей степени комичная. Здесь все от нее в восторге. Не рассказываю, что она изображает, увидите сами, когда приедете в Орнан. Она почти закончена»^[252]. Картина эта, «Возвращение с конференции», изображала группу до непристойности пьяных священников, возвращающихся с собрания церковнослужителей. Такие собрания имели место каждый понедельник в том или ином приходе Орнана, и, хотя Курбе писал свое полотно в Сентонже, он по памяти воспроизвел в пейзаже долину Бонво близ Орнана.

Во главе шумной процессии молодой аббат ведет под уздцы ослика, чуть ли не раздавленного тяжестью толстого пьяного кюре, которому не дают свалиться с седла два священнослужителя — молодой и старый, — поддерживающие его с обеих сторон. За ними следует семинарист, с трудом удерживающий на ногах пожилого священника, который в пьяном гневе топает ногами и размахивает палкой. Справа кюре с более грубым, явно крестьянским лицом держит над собой зонтик и силится пнуть тявкающую на него собачонку. Шествие завершают четыре женщины, видимо служанки. С левой стороны крестьянин хохочет, глядя на беспутных попов, но жена его, опустившись на колени, находит это зрелище, вероятно, скорее огорчительным, чем смешным. У дороги — резной деревянный алтарь, украшенный фигуркой пресвятой девы, а вдали виднеются крутые холмы и обрывистые скалы Франш-Конте.

Мастерская в замке Бодри не могла вместить такое огромное полотно, к тому же Курбе не хотел причинять неприятности своему гостеприимному другу, создав под его крышей картину, которая неминуемо должна была вызвать скандал. Подходящее помещение он нашел на императорском конном заводе у самого Сента, где возводился дом для директора завода, однако после того, как вывели стены и накрыли крышу, стройка была приостановлена из-за недостатка средств. Бодри убедил директора разрешить Курбе устроить в этом пустом остове здания мастерскую, где художник мог бы работать вдали от любопытных глаз набожных горожан. Однако секрет просочился, и возмущенные обыватели запротестовали так бурно, что директор конного завода поспешил выставить Курбе с его вызывающим полотном. Тогда Курбе перебрался в Пор-Берто, где поселился и закончил картину в доме паромщика папаши Фора. Но и там он едва избежал выселения, когда Фор, увидев недописанную картину, узнал или решил, что узнает себя самого в одном из священников. Паромщик пришел в ярость и успокоился, лишь когда Курбе — очень своевременно! — влил в него две или три бутылки вина.

Однажды Курбе пригласил нескольких тщательно отобранных приятелей взглянуть на полотно, и посетители были крайне удивлены, увидев, что ослик, служивший моделью для перегруженного животного на картине, валяется на куче соломы рядом с постелью Курбе. В углу комнаты стоял манекен с накинутой на него сутаной. Курбе, видимо, не пользовался живыми моделями при работе над этой картиной, хотя несколько голов были, не без некоторых сомнений, идентифицированы; лицо аббата, ведущего осла, сочли схожим с лицом сентского адвоката по фамилии Пуатье, а прототипом хохочущего крестьянина явился, вероятно, скульптор Арнольд. С другой стороны, обитатели Бонво во Франга-Конте уверяли, что все фигуры, хотя и написаны по памяти, изображают людей из их деревни, а хохочущий крестьянин — местный бедняк Буалон. Дидье, кюре из Бонво, узнал себя в пьяном священнике, сидящем на осле. Дидье был человек необыкновенный, геркулесовой силы, с гигантским телом, ногами и животом. Уроженец Орнана, он отличался чертами, характерными для этого края. Курбе и Дидье, однокашники по семинарии, были добрыми знакомыми; оба любили старое вино местной долины и попивали его… Когда кюре увидел фотографию [«Возвращения с конференции»]… которую Курбе вручил ему с дарственной надписью, он… сурово сказал: «Гюстав, ты не должен был этого делать»^[253].

Курбе никогда не скрывал своих антиклерикальных взглядов, он был очень доволен тем, что изобразил духовенство как отталкивающих обжор и пьяниц и со злобной радостью испорченного ребенка предвкушал неизбежную бурю критических нападок. «Возвращение с конференции», пожалуй, наименее удачное из всех больших полотен художника. Юмор Курбе был слишком тяжеловесен для сатиры. То, что под карандашом Домье становилось блистательным и уничтожающим, выглядело лишь грубым под тяжелой кистью Курбе.

В марте художник возвратился в Париж. Кажется, лишь из чистого упрямства он не послал в Салон 1863 года ни одного из великолепных пейзажей и натюрмортов с цветами, написанных в Сентонже. Вместо них он представил четыре посредственные работы: «Возвращение с конференции», «Охота на лису», женский портрет, обозначенный как «Г-жа Л.», и гипсовую статую «Ловец форели». «Охота на лису» изображала охотника верхом на лошади, загонщика и лающего бульдога. Через год-другой Курбе записал обе человеческие фигуры и назвал картину «Конь охотника». Известна она также под названием «Конь охотника и бульдог в лесу».

В 1863 году было отклонено такое множество работ известных живописцев, что Наполеон III, надеясь умиротворить возмущенных художников и пристроить отклоненные произведения, разрешил открыть конкурирующую выставку «Салон отверженных». Как Курбе и предполагал, жюри официального Салона не приняло «Возвращение с конференции», и картина вызвала столь решительное неодобрение, что ее не разрешили выставить даже в «Салоне отверженных». Тогда Курбе, нимало не смущаясь, выставил ее на всеобщее обозрение у себя в мастерской, где на протяжении нескольких недель она привлекала целую толпу критиков, журналистов, коллекционеров и любителей сенсаций. Затем она была показана в Лондоне и многих городах континента, всюду имела скандальный успех, но мало что прибавила к репутации Курбе как художника. «Как вы могли узнать из газет, — писал он родным 28 июля, — я продал свою картину „Священники“, вызвавшую большой шум… одному американскому финансисту. Картина находилась в Лондоне неделю»^[254]. Однако по какой-то причине сделка не состоялась, и позже картину приобрел набожный католик, который поспешил ее уничтожить, потому что и купил с этой целью. Сейчас сохранились только фотографии этой картины да грубая копия, возможно предварительный набросок, сделанный самим Курбе. Фотографии и те частично не избежали конфискации. В апреле 1867 года художник извещал Кастаньяри: «Полиция только что по произволу своему уничтожила негативы „Священников“. Не знаю, кто ей это разрешил»^[255].

Большинство профессиональных критиков встретили три принятые картины Курбе с откровенным презрением. Даже благожелательный Торе был разочарован, хотя и сожалел, что «Возвращение с конференции» отклонили: «Курбе как мастер представил себя в этом году в невыгодном свете своей небольшой охотничьей сценой. Следует отметить, что одно его жанровое полотно было отвергнуто под предлогом безнравственности… Не думаю, что это прибавит Курбе благочестия. Но даже если он плохой католик, он все же хороший художник»^[256]. «Эта картина касалась современной морали, — продолжал Торе, — что показалось консерваторам опасным. Но разве портреты дробильщиков камня, землекопов и других, кто обречен на тяжкий труд, не являются уже косвенной атакой на классы, обладающие всем и не делающие ничего? А после этого восхваления добродетели тружеников осмелиться еще выставить напоказ пороки и даже глупость привилегированных каст! На этот раз Курбе написал картину, изображающую представителей класса, поставленного в особо привилегированные условия, и был отвергнут жюри Салона, хотя его медаль давала ему право выставляться без официального обсуждения. Более того, ему запрещено выставить свою картину в „Салоне отверженных“. На каком основании? Из уважения к нравственным устоям?.. Но какой вред можно усмотреть в этой картине?.. Разве провинциальным кюре не принадлежали всегда самые лучшие винные подвалы?»^[257]

Шанфлери воздержался от публикации статьи, но убедительно выразил свое мнение в ряде писем к Бюшону. «Картина Курбе с пьяными священнослужителями отвергнута, — писал он в апреле. — Это было неизбежно. Я ее не видел, но знаю, о чем она, и, учитывая прямолинейность Курбе, не считаю выбор сюжета удачным. Курбе недостает многих особенностей парижанина, которые вынудили бы публику проглотить такой кусочек. Что это — жажда славы или просто наивность? Тут уж скандал неминуем»^[258]. После открытия Салона Шанфлери снова пишет: «Скверные новости! Всё, что выставил Курбе, отвратительно, написано небрежно, нет ни цвета, ни рисунка. Охотничья сцена ужасна. Неужели у этой деревенщины не нашлось ни одного друга [способного дать совет] в его родном краю, где он так долго торчал, не подавая признаков жизни?.. Портрет женщины [г-жи Л.] странен и неприятен… Теперь, чтобы стереть из нашей памяти все эти ужасы, Курбе придется написать очень хорошую картину, однако я слышал, что здоровье его сильно пошатнулось после двух апоплексических ударов… Я знаю, что Курбе устал от борьбы. Смекалка у него, к несчастью, чисто провинциальная, он недостаточно знает парижскую публику, хотя все равно пытается потешить ее… Все его друзья поистине в ужасе. Он не перечеркнул, разумеется, все то хорошее, что уже сделал, но сейчас слишком лезет из кожи, вместо того чтобы спокойно идти накатанной дорогой пейзажной живописи. Если бы мы увиделись, я напрямик повторил бы ему все, что пишу Вам. Это было бы очень больно, но необходимо»^[259]. Упоминание об апоплексических ударах объяснялось, вероятно, циркулировавшими тогда в Париже слухами о том, что болезнь поразила Курбе, когда он находился в Сентонже. Но в этих россказнях не было ни капли правды, как много позже объяснил Бодри. С Курбе не случилось ничего серьезного, если не считать пары синяков, которые он заработал, свалившись с осла.

То, что Шанфлери не виделся с Курбе с самого возвращения последнего в Париж, свидетельствует об отчуждении, уже существовавшем между ними. Последующие встречи только усугубили его. «Курбе слишком быстро устал, — писал в июне Шанфлери Бюшону. — Живопись надоела ему… Все это поправимо. Я так, без обиняков, и сказал Курбе. Но он заморочен болтунами, бездельниками и шутами, которые в лицо захваливают его и этим лишь умножают его и так уже безмерное тщеславие… Мне жаль Курбе, у него слабый дух в сильном теле. Его так отбросило назад, что оправится он лишь после пяти — шести лет уединения в Орнане. Если он думает, что спас мир своей живописью, он пропащая душа»^[260]. Через несколько недель посыпались первые искры: «Мы с Курбе почти поссорились. Я сделал несколько замечаний по поводу его картины [„Возвращение с конференции“], назавтра же он, разумеется, объявил, что я продался правительству. Я в ответ написал ему, что думаю о его будущем, если он не обуздает свою чудовищную гордость; это, как я и предвидел, повело к роковым последствиям»^[261].

Среди критиков чуть ли не один Кастаньяри хвалил вызывающую картину: «„Возвращение с конференции“ вызвало скандал. В нашей стране — стране ругани, смеха и шутки — сатирическую живопись принимают неохотно… Но упаси меня бог защищать здесь подобный сюжет! Моя единственная цель — оценить ее художественное значение. Эта картина занимает выдающееся место в творчестве мастера, это превосходный Курбе. Цвет красив и чист. Рисунок, правда, кое-где небрежен, но этот недостаток искупается достоверностью характеров и пленительной естественностью поз. Никогда еще Курбе не создавал такой удачной композиции. Полотно поистине восхищает и чарует глаз. Наши внуки будут радоваться, глядя на остроумную и веселую картину; почему же их предкам не дают наслаждаться ею сегодня?»^[262]