Гюстав Курбе

Глава 6 Пивная Андлера

Курбе стал бывать в пивной Андлера примерно с 1848 года, и это непритязательное заведение лет пятнадцать с лишним служило ему рестораном, баром, клубом и форумом. Находясь в Париже, он завтракал и обедал там — сперва чуть ли не ежедневно, затем менее часто. Расположенная на улице Отфёй, 28, в двух шагах от его мастерской, она была удобным местом встреч художника с друзьями, многие из которых жили в том же квартале. Шанн описывает эту пивную как «очень скромное на вид заведение, настоящий деревенский кабачок… Хозяин был уроженцем Швейцарии [согласно другим источникам, швейцаркой была г-жа Андлер, супруг же ее — баварцем], и французское произношение навсегда осталось для него тайной. К тому же он был тугодум, и если понимал наши шутки, то не раньше, чем после целой недели размышлений»^[96]. Еда была простая, обильная, тевтонская и выставлялась напоказ. «С потолка свешивались окорока, — пишет Шанфлери, — всюду громоздились гирлянды сосисок, сыры, огромные, как мельничные жернова, а бочки аппетитной кислой капусты напоминали о монастырской трапезной…»^[97].

Кастаньяри так описывает пивную в день его первого посещения, примерно в 1860 году: «Помещение, похожее на туннель, длинное, темное, без всякой меблировки, кроме деревянных столов и скамей, на которых посетители сидели спиной друг к другу. Велась пивная на немецкий лад: пиво, кислая капуста, ветчина. Центральный проход был свободен, чтобы можно было обслуживать посетителей, чем тоже занимался сам г-н Андлер… Г-жа Андлер, плохо приспособленная для ходьбы толстуха, и [ее племянница] м-ль Луиза, белокурая и мягкая, как пиво, девушка… В глубине — бильярд, очередь к которому устанавливалась полюбовно. Сбоку находилась светлая веселая комната с застекленным, как в мастерской художника, потолком. Ее целиком занимал огромный стол из некрашеного дерева. Здесь обслуживали завсегдатаев, здесь велись философские, эстетические, литературные дискуссии, перемежаемые каламбурами, эпиграммами, взрывами смеха. Трапеза затянулась. Курбе ел медленно, как едят крестьяне и домашняя скотина. Мы говорили о множестве разных вещей. Как только он понял, что я не жду от него других разговоров, кроме как о живописи, он успокоился, повеселел, стал очаровательным собеседником. После еды мы закурили трубки, выпили кофе… Реализм, вероятно, родился в голове Курбе в мастерской… но восприняла его от купели пивная Андлера. Именно там художник общался с внешним миром. С шести до одиннадцати вечера мы ели, спорили, отпускали остроты, смеялись, играли на бильярде. Курбе как бы устраивал прием. Пивная была для него продолжением мастерской. Люди, желавшие повидаться с ним, приходили именно туда… Курбе разглагольствовал обо всех искусствах, обо всех науках, даже о таких, о каких не имел представления… Эта пивная привлекала очень многих парижан: в ней, по слухам, рождалось новое божество… Слава пивной росла, ее восхваляли в прозе и в стихах»^[98].

Разговоры за столом Курбе редко бывали серьезными, мрачными — никогда. Художник обладал острым чувством юмора, смеялся взрывчато и заразительно. Смехом он, сообщает Кастаньяри, «разражался так же неожиданно, как взлетает ракета. Заслышав в общем шуме сдавленный хохот, каждый переводил глаза на Курбе, который словно бился в конвульсиях: он корчился, стучал ногами об пол, тряс головой, грудь его вздымалась и неистово содрогалась. Не успевал он уняться и смолкнуть, как все начиналось сызнова, словно под бородой у художника что-то бурлило. Это было похоже на фейерверк: время от времени в воздух взлетали одинаковые снопы искр. Наконец после многократного чередования тишины и шума художник унимался и восстанавливалось спокойствие. Такие приступы длились две-три минуты»^[99].

Столы у Андлера не пустовали в течение всей недели, но самым оживленным днем был четверг. Группа избранных во главе с Курбе, более или менее регулярно собиравшаяся за большим столом, включала в себя нескольких уже известных людей и еще больше таких, кому еще только предстояло выдвинуться. Это были: художник Франсуа Бонвен, так часто водивший Курбе по Лувру, Камиль Коро, который был старше большинства завсегдатаев и уже успел прославиться, Оноре Домье, Александр Габриэль Декан, Франсуа-Луи Франсе, Аман Готье, Жан Жигу, уроженец Безансона. Бывали там скульптор Бари, музыканты Промайе и Шанн, а также многие литераторы: Бодлер, Макс Бюшон (в последние годы перед бегством и добровольным изгнанием), Шанфлери, Фернан Денуайе — будущий автор пантомимы «Черная рука», Дюранти — впоследствии издатель журнала «Реализм», Эмиль Монтегю — переводчик Шекспира на французский язык, художественные критики Гюстав Планш и Теофиль Сильвестр, Прудон, Жюль Валлес — социалист, писатель и журналист, автор ряда статей о Курбе и незаконченной биографии художника.

Сделанный Курбе набросок интерьера пивной Андлера послужил иллюстрацией к «Анекдотической истории парижских кафе и кабачков» Альфреда Дельво, опубликованной в 1862 году. Гораздо более значительной работой был портрет г-жи Андлер, написанный примерно в 1855 году и известный под названием «Тетка Грегуар». Пухлая хозяйка пивной, в черном платье с белым кружевным воротником и манжетами, сидит за мраморной стойкой, которую украшает ваза с цветами; там же лежит мелочь и большая плоская книга, вероятно конторская, со счетами посетителей. Одна ее рука покоится на книге, в другой — цветок. Это сочный, зрелый портрет невероятно толстой, но сильной и энергичной женщины. Хотя Сильвестр утверждал, что сидящая фигура «затмевает своим безобразием ведьм и карлиц, которых самые склонные к грубости живописцы ради контраста вводили иногда в свои композиции»^[100], большинство критиков нашли портрет замечательным, а некоторые даже сочли, что «Тетка Грегуар» с ее тройным подбородком достойна сравнения с пышнотелыми красавицами Рубенса.

После лет примерно десяти процветания популярность пивной Андлера постепенно пошла на убыль. Потере престижа способствовало несколько причин: Андлер упрямо отказывался последовать примеру более современных заведений и установить насос для пива, а пуританские взгляды г-жи Андлер раздражали клиентов помоложе, которым, когда они приводили в пивную своих подружек, «приходилось всячески стараться погасить пламя гнева в глазах хозяйки»^[101]. Многих завсегдатаев переманила к себе популярная племянница г-жи Андлер Луиза, или Люисс, как на швейцарский манер именовала ее тетка: выйдя замуж за некого Шаллера, Луиза открыла за углом, на улице Медицинской школы, конкурирующий ресторан. Другие, в том числе Курбе, перебрались в ближайшую пивную, которую содержал папаша Лавер на улице Пуатвинцев, 6. Последний удар пивной Андлера был нанесен примерно в 1866 году, когда через этот старый квартал проложили бульвар Сен-Жермен и снесли здание, где она ютилась.

По временам Курбе, присоединяясь к группе приятелей, весело коротал вечер в пивной Мучеников на одноименной улице, протянувшейся вдоль подножия Монмартра. В отличие от незатейливых, бедно обставленных заведений такого рода на левом берегу Сены пивная Мучеников была пышно украшена зеркалами, расписными панелями, позолоченной лепниной и ослепительными канделябрами. Клиентура тоже была иной: она состояла не только из приверженцев реализма, но и последователей всех прочих тогдашних парижских «измов». В пивных Андлера и Лавера Курбе царил как самодержец — у Мучеников он был лишь одной из многих заметных фигур. В числе наименее видных был юный, застенчивый Клод Моне, который в 1859 году приехал в Париж из Гавра и теперь издали глазел на Курбе, не решаясь пока что заговорить с ним.

Конторская книга, так случайно попавшая на портрет «тетки Грегуар», несколько лет спустя причинила Курбе уйму неприятностей. Примерно в 1864 году яростная ссора из-за неоплаченных счетов положила конец шестнадцати годам добрых отношений между Курбе и Андлером. Художник часто бывал щедр, но расточительностью никогда не отличался: в нем было слишком много от крестьянина, чтобы не знать цену каждому грошу; даже когда прошли трудные годы молодости и Курбе стал получать изрядный доход от продажи своих полотен, деньгами он не сорил. Но он был также в достаточной мере человеком богемы, чтобы не задумываться о повседневных тратах, особенно не связанных с немедленной уплатой наличными. Он охотно откладывал расчет на долгие годы, не утруждая себя проверкой своей задолженности ни по частям, ни в общей сумме.

Когда Андлер стал докучать Курбе по поводу неоплаченного счета за последние лет восемь — точно неизвестно, однако какая-то переписка по этому вопросу несомненно велась еще до письма Андлера к Курбе от 17 января 1865 года: «В своем письме Вы обвиняете меня, будто я явился к Вам с видом опасного и страшного человека. Не думаю, что заслуживаю такого упрека… Я не держу на Вас никакой злобы и даже не возлагаю на Вас ответственность за тех, кого Вы приводили ко мне в пивную. Я, как и раньше, даю Вам лишнее доказательство доброго своего отношения, предлагая оплатить только ваш личный счет. Я готов ждать следующей выставки [в Салоне, которая должна была открыться в мае], которая, надеюсь, предоставит мне счастливую возможность увидеть Вас. Как бы то ни было, если Вам удастся прислать мне часть денег еще до нее, не премините это сделать…»^[102].

Это было примирительное, чуть ли не подобострастное письмо скромного трактирщика к своему самому выдающемуся клиенту. Андлер не хотел обидеть того, кто как магнит притягивал прежде посетителей в его пивную. Ответ Курбе, если художник снизошел до такового, не сохранился. В сентябре 1865 года Андлер написал еще одну вежливую записку: «Заходил к Вам уже несколько раз и… теперь, не застав Вас дома, надеюсь, что до отъезда [из Парижа] Вы окажете мне честь своим визитом и встретитесь со мной за завтраком или обедом…»^[103].

Мы не знаем, принял Курбе приглашение или отклонил, отделался от Андлера обещаниями или предпочел игнорировать всю эту историю. На протяжении ряда лет он время от времени посылал швейцарцу небольшие суммы в счет долга, но значительная часть его осталась неоплаченной, и после очередного долгого ожидания Андлер обратился в суд. Курбе поручил дело своему другу и поверенному Гюставу Шоде, который много лет был связан с Прудоном, а после революции 1848 года арестован как отъявленный либерал и ненадолго отправлен в ссылку. В июне 1868 года Курбе пишет к Шоде: «У меня есть ряд возражений по поводу этого счета, который определяет общую сумму моего долга Андлеру с 1855-го по октябрь 1863 года… Итог… составляет 7153 франка 35 сантимов; Андлер вычел из них уже уплаченные 3500 франков, и, таким образом, я должен ему 3533 [sic!] франка 35 сантимов. Я знал, что задолжал Андлеру, но не представлял себе, что сумма так велика; я действительно вправе взять эти цифры под сомнение… Я долгое время бывал у Андлера, в какой-то мере это был мой дом. Я смею даже утверждать, что немало способствовал популярности его заведения; я… разрешал записывать все, никогда ничего не проверяя, а когда расплачивался, мне и в голову не приходило требовать расписку. Сегодня я не в том положении, чтобы оспаривать счет. Допустим, я в самом деле уплатил лишь 3500, но разве я не вправе требовать сведений об общей сумме моих расходов? Кое-кто из моих добрых друзей рассказывал, что, когда бы я ни присел к чьему-либо столу… у кассирши он считался столом Курбе и все, что там заказывали… записывалось на мой счет. Признаю, что частенько приглашал приятелей позавтракать или пообедать со мной, но если совершенно бесспорно, что я должен платить за своих гостей, я решительно не понимаю, почему должен угощать всех или быть теперь в ответе за счета неопознанных клиентов, сидевших по соседству со мной… Я настаиваю, чтобы Андлер предъявил мне свои кассовые книги и я мог детально проверить свои счета. Не удивлюсь, если после такой проверки приду к заключению, что должен не больше 1500–1800 франков»^[104].

В декабре 1868 года Шоде сообщал Курбе, находившемуся тогда в Орнане: «Что касается дела Андлера, я сумел добиться отсрочки до нынешнего дня. Мне была вручена конторская книга с полным и подробным подневным перечнем всех закусок и напитков, за которые с Вас требуют плату… Поскольку без Вас я не в состоянии оспаривать каждую запись в отдельности, могу лишь опротестовать сумму в целом… Рассмотрение дела отложено до января»^[105]. 16 апреля 1869 года Шоде писал об окончательном решении: «В своем постановлении суд принял во внимание все аргументы, выдвинутые мной… Признано, что иногда на Ваш счет могли записываться закуски, поданные лицам, за которых Вы не несете ответственности. Но учитывая, что Вы долго тянули с расчетом и не платили проценты целых восемь — десять лет, суд лишь снизил сумму претензий с 3553 франков до 3000. Полагаю, нам придется этим и удовлетвориться»^[106].