Гюстав Курбе

Глава 24 Коммуна

В течение четырех месяцев, последовавших за падением Империи, республиканские армии почти непрерывно терпели поражение, и к январю 1871 года и либералы и радикалы, особенно в Париже, утратили веру в правительство национальной обороны. Ответственность за свои страдания во время осады и надвигавшуюся капитуляцию население Парижа возлагало на неумелое руководство Луи Жюля Трошю — военного губернатора города и командующего войсками, оборонявшими столицу. В сфере дипломатии Тьер, посланный в европейские столицы с целью заручиться поддержкой иностранных государств, нигде не сумел добиться обещания помощи. Некоторое время французское правительство оставалось в осажденной столице, а делегация его находилась в Туре, который стал центром военного сопротивления после того, как туда 7 октября на воздушном шаре ускользнул из Парижа Гамбетта, реорганизовавший республиканские силы. При умелой помощи Шарля де Фрейсине Гамбетта вдохнул новую жизнь в деморализованную армию, но не смог превратить поражение в победу. В декабре, когда стало ясно, что ввиду продвижения пруссаков Тур не удержать, правительство перенесло свое местопребывание в Бордо и 8 ноября провело выборы в Национальное собрание. Значительное большинство провинциальных депутатов, многие из которых стояли за восстановление монархии, требовали мира любой ценой; на дальнейшем сопротивлении настаивали лишь одни либеральные и радикальные депутаты Парижа. Большинство взяло верх, и 12 февраля Собрание уполномочило Тьера начать мирные переговоры. Предварительный мирный договор был подписан в Версале 26 февраля и ратифицирован 1 марта, после чего французское правительство возвратилось из Бордо в Париж. Официально война закончилась 10 мая подписанием Франкфуртского мирного договора.

В январе пруссаки вторглись во Франш-Конте. Немцы, находившиеся на постое в орнанской мастерской Курбе, нанесли урон зданию и разграбили часть имущества, но попыток досаждать семье не делали. То, что его родные не пострадали, художник объяснял, конечно, впечатлением, произведенным его баварским орденом. В письме к отцу, датированном 23 февраля 1871 года, он описывал свою жизнь во время осады и яростно возмущался властями: «Ты пишешь мне о неприятностях в Орнане, которых я и ожидал; я очень тревожился о вас… Здесь в Париже осада была фарсом, но не по вине населения: оно хотело сражаться до конца. Виновато правительство в Париже… Это оно не желало, чтобы Республика спасла Францию… Вся эта свора мошенников, предателей и кретинов, управлявшая нами, только и делала, что устраивала показные сражения, уложив зазря множество людей. Эти убийцы потеряли не только Париж, но и Францию, парализовав и развалив все, что смогли… Эти негодяи прибегли к пыткам, чтобы заставить население покориться… С самого начала решив капитулировать, они старались прославить себя под предлогом, будто этого требует народ. Они держали на линии фортов 200 000 национальных гвардейцев, хотя там хватило бы и 25 000. Перед муниципальными мясными лавками они выстраивали двухтысячные очереди, куда люди становились в шесть вечера, чтобы в десять утра получить кусочек конины размером в полкулака. В очередях каждый должен был стоять сам, поэтому женщины, старики и дети проводили зимние ночи на улице и потом умирали от ревматизма и проч. …В последний день не было даже хлеба — еще одно мошенничество, потому что на складах гнило четыреста тысяч килограммов продуктов, а нам пекли хлеб из опилок и мякины. За все время бахвал Трошю не отважился ни на одну решительную вылазку, а если Национальной гвардии удавалось захватить позиции, ее назавтра же отводили обратно… Настоящие враги не пруссаки — это наши дорогие французские реакционеры и их пособники попы. Г-н Трошю приказывал служить молебны, ждал чуда от св. Женевьевы и предлагал устроить крестный ход. Как вы понимаете, это вызвало лишь смех… В наш дом и дом напротив угодили снаряды. Мне пришлось покинуть мастерскую и поселиться в проезде Сомон. Недавно народ Парижа выдвинул меня в депутаты, и я без всяких усилий со своей стороны собрал 50 666 голосов. Если бы мое имя значилось в списках и я объявил о своем согласии, я получил бы самое меньшее 100 000 голосов… Во время осады я совсем не страдал: мне нужны были промывания, и голода я не испытывал. Теперь я тощ, и это хорошо… В Орнан приеду, как только смогу… Я знал, что мой орден пригодится… Очень расстроен тем, что моя мастерская [в Орнане] сильно пострадала; придется по мере возможности ее восстанавливать»^[362].

Действительно, на выборах в Национальное собрание 8 февраля Курбе получил 50 000 с лишним голосов, и если бы его кандидатура была выставлена вовремя и внесена в печатный список, он, вполне вероятно, был бы избран. Его друзья-социалисты наскоро провели предвыборную кампанию, в которой сам он не принимал активного участия. Помещение в проезде Сомон (ныне улица Башомон во II округе) он снял 6 января у портнихи м-ль Жерар. Опасаясь новых повреждений мастерской на улице Отфёй, 32, Курбе перевез бóльшую часть своих картин в проезд Сомон. Еще через несколько недель он отправил пятнадцать — двадцать значительных полотен торговцу картинами Дюран-Рюэлю на улицу Лаффит.

Горькое возмущение Курбе генералами, правительством и реакционным большинством в Собрании разделялось сотнями тысяч разочарованных парижан. По мнению консервативного правительства, Национальная гвардия, все еще вооруженная и в значительной мере состоявшая из республиканцев-экстремистов, представляла серьезную угрозу общественному порядку. Поддерживаемый Собранием, Тьер, официально глава исполнительной власти, а фактически премьер-министр, направил войска под командованием генерала Жозефа Винуа захватить артиллерию Национальной гвардии в районе Монмартра. Нападение в ночь с 17 на 18 марта не удалось, многие солдаты регулярных частей Винуа взбунтовались и присоединились к Национальной гвардии, два генерала были убиты, а правительство бежало в Версаль. 19 марта выборный Центральный комитет Национальной гвардии, единственная реальная власть, оставшаяся в Париже, провозгласил Коммуну.

Центральный комитет немедленно занял Ратушу и с согласия мэров многих округов 26 марта провел выборы. В VI округе при населении в 75 438 человек и 24 807 зарегистрированных избирателях было подано всего 9499 голосов. От этого округа в Коммуну избиралось четыре делегата, а кандидатур, включая Курбе, выставлено было девятнадцать. Художника не избрали, но он получил 3242 голоса, заняв шестое место. В связи с тем, что двое из победивших кандидатов не являлись на заседания Коммуны, в воскресенье, 16 апреля, в округе провели дополнительные выборы. От округа были избраны два новых делегата. На этот раз в их числе оказался Курбе, и хотя голосовали всего 3469 человек, он получил 2418 голосов. Его избрание было утверждено 19 апреля, за пять недель до того, как Коммуна закончила свое недолгое, но бурное существование.

В эти дни Курбе был целиком поглощен проектами реформ, касающихся управления музеями, выставками и другими связанными с искусством учреждениями. 5 апреля он выпустил воззвание к художникам Парижа: «Реванш взят! Париж спас Францию от бесчестья… Сегодня я обращаюсь к художникам… Париж вскормил их как мать, и дал им их гений. Теперь долг художников отдать все силы… восстановлению его духовной жизни и возрождению искусства — главного его богатства. А это значит, что нужно безотлагательно открыть музеи и всерьез подумать об очередной выставке»^[363]. 7 апреля в Медицинской школе состоялось собрание небольшой группы художников, и председательствовавший на нем Курбе представил на рассмотрение план «реформ, касавшийся искусства и составленный в духе Коммуны»^[364]: художники избирают по два делегата от каждого парижского округа (в то время их было двадцать два); этот комитет сорока четырех назначает директоров, хранителей и остальной персонал всех общественных музеев, а также разрабатывает положение о выставках. Школа изящных искусств, отделение искусств Французского института и Французская академия в Риме упраздняются, хотя помещение Школы может остаться открытым для учеников, которые сами избирают себе профессоров, программу и порядок обучения. Художникам, не согласным с большинством, предоставляются для выставок отдельные галереи. Награды распределяются голосованием выставляющихся, но все медали и ордена отменяются.

Для осуществления этих мер Коммуна 12 апреля уполномочила Курбе созвать собрание художников в большой аудитории Медицинской школы. На собрании, открытом для публики и проведенном 13 апреля, присутствовало человек четыреста. «Зал был набит битком, все искусства щедро представлены»^[365]. Один из помощников Курбе огласил манифест об учреждении Федерации художников Парижа, опирающейся на три основных принципа: «Свободное распространение искусства, избавленного от контроля со стороны государства и не дающее привилегий кому бы то ни было. Равноправие всех членов федерации. Независимость и охрана достоинства каждого художника, гарантированные комитетом, созданным на выборной основе»^[366]. В обязанности этого Комитета, получившего наименование Федеральной комиссии художников, входило охранять сокровища прошлого с помощью администрации общественных музеев; поощрять и поддерживать живое искусство путем организации местных, национальных и международных выставок; стимулировать будущих художников путем реформы обучения; выпускать периодический бюллетень «Офисьель дез Ар».

Комитет должен был состоять из сорока семи членов — шестнадцати живописцев, десяти скульпторов, пяти архитекторов, шести граверов и литографов, а также десяти декораторов или промышленных художников. 17 апреля на выборах этого Комитета Курбе получил самое большое число голосов — 274 из 290. В числе живописцев были избраны Бонвен, Коро, Домье, Аман Готье, Мане, Милле; из граверов — Бракмон, Фламанг и Андре Жиль. У многих выдвинутых в Комитет не спросили предварительного согласия, некоторых даже не оказалось в Париже. Несколько человек возмущенно протестовали против их включения в Комитет, еще большее число членов попросту игнорировало свое избрание и не являлось на заседания. Никто из вышеупомянутых художников и граверов, за исключением Курбе, Амана Готье и Андре Жиля, не принимал активного участия в последующих собраниях.

Курбе добросовестно посещал все эти собрания, которые сперва устраивались в Лувре, а с 25 апреля были перенесены в здание бывшего министерства изящных искусств на улице Риволи. Планы строились грандиозные, но прежде чем они смогли осуществиться, Коммуна пала. Тем не менее Комитет воплотил в жизнь отдельные замыслы, изложенные в манифесте от 13 апреля. Некоторые галереи Лувра были вновь открыты, но хотя впоследствии Курбе ставил это в заслугу себе, шаг этот был предпринят директором музея Барбе де Жуи не столько по приказу Комитета, сколько по собственному почину. 2 мая Комитет выполнил свое обещание упразднить Школу изящных искусств, отделение искусств Французского института, академию в Риме и в значительной мере прибрал к рукам Французскую академию в Афинах. 17 мая Комитет уволил директоров и заместителей директоров Лувра и Люксембурга, заменив их своими членами: в Лувре — Ашилем Удино, Жюлем Эро и скульптором Далу, в Люксембурге — Андре Жилем, Жаном Шапюи и Глюком.

Двадцать первого апреля руководство Коммуны назначило Комитет народного просвещения в составе пяти членов: Курбе, Вердюра, Жюля Валлеса, Жюля Мио и Ж.-Б. Клемана. После того как 19 апреля избрание Курбе было утверждено и он стал членом Коммуны, одним из первых его шагов был протест против ареста его друга и поверенного Гюстава Шоде. Шоде не был ни радикалом, ни реакционером, а просто искренним, но умеренным республиканцем, от всего сердца одобрявшим свержение Империи. После 4 сентября он занял пост мэра IX округа, но уже в ноябре его не переизбрали и перевели на скромную должность в Ратуше. Он не присоединился к Коммуне и не выступал против нее, но тем не менее попал под подозрение и был необоснованно обвинен в заговоре против новой власти. Главным источником этих подозрений был прокурор Коммуны Рауль Риго, у которого с Шоде были личные счеты. По приказу Риго несчастного адвоката 13 апреля арестовали и заключили в тюрьму Мазас. «Дело Шоде скандально»^[367], — заявил Курбе на заседании Коммуны 23 апреля, но ни его усилия, ни усилия других благожелателей Шоде не остановили мстительного Риго. 19 мая жена Шоде вымолила наконец, чтобы ее мужа перевели в более удобную камеру тюрьмы Сент-Пелажи, в отделение для политических заключенных, иронически прозванное «павильоном принцев». В ночь на 23 мая, последнюю ночь Коммуны, Шоде был расстрелян во дворе Сент-Пелажи под личным наблюдением Риго. На следующий день сам Риго погиб в уличном бою, который закончился падением Коммуны.

Взятая в кольцо войсками версальского правительства, раздираемая внутренними противоречиями, Коммуна была обречена, но Курбе пока что не замечал признаков неизбежного крушения. Он откровенно наслаждался напряженной деятельностью, суетой, возбуждением, декларациями и дискуссиями в различных комиссиях и собраниях. 30 апреля он написал родным письмо, полное наивного энтузиазма и сознания собственной значительности. «По воле парижского народа я с головой ушел в политические дела. Председатель Федерации художников, член Коммуны, делегат в мэрию [VI округа], делегат по народному просвещению — четыре ответственнейшие должности в Париже! Я встаю, завтракаю, а затем заседаю и председательствую по двенадцати часов в день. Я чувствую, что голова моя съеживается, как печеная картофелина. Несмотря на все эти заботы, несмотря на всю трудность для меня социальных проблем, в которых я не приучен разбираться, я — на седьмом небе. Париж — сущий рай: ни полиции, ни глупостей, ни притеснений, ни ссор. Париж катится вперед сам по себе, как на колесах. Хорошо бы, чтобы так было всегда! Короче, не жизнь, а восторг! Все правительственные инстанции [учреждения Коммуны] едины и в то же время независимы. И это я подал пример, объединив [в одной федерации] представителей всех искусств… Нотариусы, судебные приставы, архивариусы — все служат Коммуне и оплачиваются ею. Что касается попов, то, если они хотят отправлять службу в Париже (хотя никому это не нужно), им разрешат арендовать церкви. В свободное время мы сражаемся с версальским сбродом. Каждый по очереди. Пусть воюют хоть десять лет — им не войти [в Париж], а когда мы их впустим, они найдут здесь могилу. Мы в безопасности под защитой наших стен: людей теряем мало, а их потери огромны. Но это не беда, потому что вся версальская свора… должна быть уничтожена во имя торжества мира. На их стороне полицейские шпики с дубинками, папские солдаты, трусы, сдавшиеся под Седаном, а их политики — это те, кто предал Францию. Тьер, Жюль Фавр, Пикар [Эрнест Пикар, министр внутренних дел] и прочие бывшие лакеи тиранов… Не знаю, дорогие мои родители, когда вновь буду иметь удовольствие увидеться с вами. Я обязан энергично выполнить порученные мне дела, к которым всю жизнь питал большую склонность… [хотя] всегда был погружен в себя. Чтобы пребывать в согласии с Парижской коммуной, мне нет нужды раздумывать, мне нужно лишь повиноваться инстинкту. Парижская коммуна — самая удачная форма правления, которая когда-либо существовала… Мне не повезло: я потерял все, что приобрел с таким трудом, а именно: обе свои мастерские, орнанскую — по вине пруссаков, и здание своей выставки [1867 года]… которое пошло на баррикады против пруссаков»^[368].

Гармония между Курбе и Коммуной длилась недолго. К концу апреля Париж был осажден, подвергнут обстрелу и почти полностью блокирован войсками Версаля. 28 апреля Коммуна предложила чрезвычайную меру — создать Комитет общественного спасения из пяти членов, наделенный от имени Коммуны неограниченными полномочиями. 1 мая Комитет был утвержден сорока пятью голосами против двадцати трех. Исход голосования расколол Коммуну на две непримиримые группы — большинство и меньшинство. Курбе голосовал с меньшинством и вдобавок поставил свою подпись под заявлением, мотивирующим точку зрения оппозиции: «Поскольку создание Комитета общественного спасения неизбежно приведет к возникновению диктаторской власти, которая отнюдь не укрепит Коммуну, поскольку этот институт идет вразрез с чаяниями рядовых избирателей, которых представляет Коммуна; поскольку установление Коммуной диктатуры в любой ее форме явится фактически узурпацией суверенитета народа, мы голосуем против»^[369]. 17 мая меньшинство опубликовало манифест с подробным изложением причин своего отрицательного отношения к Комитету. В этом вопросе Курбе занял весьма последовательную позицию. Он всегда яростно восставал против любой формы диктатуры, не верил в нее и даже ради Коммуны не захотел нарушить свои принципы.

Во время споров о манифесте меньшинства от 17 мая Курбе заявил, что отказывается быть делегатом в мэрию, хотя соответствующего официального письма, кажется, не послал. Но это уже не имело значения, потому что Коммуне оставалось жить лишь неделю. Несмотря на свои возражения против создания Комитета общественного спасения, Курбе до самого конца продолжал выполнять обязанности председателя Художественной комиссии. В этом качестве он вмешался в дело о доме Адольфа Тьера на площади Сен-Жорж. В начале мая Тьер направил из Версаля в Париж для расклейки на стенах несколько пачек прокламаций, направленных против Коммуны. 10 мая Комитет общественного спасения ответил на это приказом о сносе его дома и конфискации имущества, в том числе ценной мебели, книг, мраморов, античных терракотовых статуэток, испанских и фламандских изделий из слоновой кости, китайских лаков и отличного собрания итальянской бронзы эпохи Возрождения.

Курбе ненавидел Тьера, но с почтением относился к его коллекции и на заседании Коммуны 12 мая выразил тревогу о судьбе этих произведений искусства, указав, что одна только бронза стоит, вероятно, миллиона полтора франков и заслуживает места в музее. После небольшой дискуссии Комитет общественного спасения назначил комиссию из пяти человек, включая Курбе, для наблюдения за упаковкой и перевозкой ценностей. В конце концов эта комиссия постановила распределить белье по лазаретам, произведения искусства передать в государственные музеи, книги — в публичные библиотеки, мебель и уцелевшие строительные материалы продать с аукциона, а выручку от продажи отдать вдовам и сиротам погибших солдат Национальной гвардии. Комиссия не знала, что несколькими месяцами раньше Тьер предусмотрительно переправил редчайшие экземпляры своей коллекции в подвалы Французского института. Несколько дней подряд Курбе и его коллеги добросовестно описывали имущество Тьера, следили за аккуратностью упаковки и отправляли ящики на временное хранение в склад, но тот оказался под угрозой обстрела, тогда коллекцию Тьера перевезли в Тюильри, где часть ее погибла при пожаре, который 24 мая уничтожил дворец.

В последний раз на заседании Коммуны Курбе присутствовал, видимо, 21 мая, когда проголосовали за освобождение генерала Клюзере. Клюзере, которого в апреле Коммуна назначила военным министром, был храбрый офицер, но никудышный организатор. За неудачную организацию обороны Парижа он 1 мая был арестован и обвинен в измене, хотя вина его, в сущности, сводилась к бездарности. После падения Коммуны он бежал в Швейцарию.

Вступление версальцев в Париж сопровождалось неделей отчаянных рукопашных схваток и кровавых уличных боев, в которых погибло около семи тысяч мужчин, женщин и детей. К 29 мая сопротивление коммунаров было сломлено. По более или менее достоверным подсчетам, репрессии версальского правительства в июле унесли еще двадцать пять — тридцать тысяч жертв.