Гюстав Курбе

Глава 32 Судебное преследование

Девятнадцатого июня 1874 года многократно откладываемое дело Курбе начало наконец слушаться в суде по гражданским делам департамента Сены [Париж]. Виктор Лефран, прокурор по надзору за государственным имуществом, еще раз заявил, что Курбе ответствен за разрушение Вандомской колонны, доказывая, что, хотя художник и не подписал декрет от 12 апреля 1871 года, последний был обоснован и подсказан петицией Курбе от 14 сентября 1870 года. Возражения Лашо не убедили судей. 26 июня суд подтвердил законность уже состоявшейся конфискации имущества Курбе, дал полномочие на дополнительную конфискацию всего, что могло остаться, и приговорил художника к уплате полной стоимости восстановления колонны, с тем что эта сумма будет определена по окончании работ.

Феликс Пиа, член Исполнительного комитета Коммуны, бежавший в Лондон, совершил запоздалую и безуспешную попытку спасти Курбе, публично взял на себя ответственность за декрет о сносе колонны и признав себя автором этого декрета, что до тех пор оставалось под сомнением. В письме в «Таймс», датированном 23 июня 1874 года и опубликованном на следующий день, Пиа писал: «Согласно вашему сообщению из Парижа о суде над Курбе, г-н Виктор Лефран, бывший министр, а сейчас представитель правительства, строит обвинение против бывшего члена Коммуны на предположении, что декрет был подсказан теми же причинами, по которым художник желал сноса колонны; это не совсем верно, нет, совсем не верно! Г-н Виктор Лефран рассматривает дело односторонне. Парижская Коммуна предписала снести Вандомскую колонну исключительно по политическим соображениям. Законно или нет — это решит история — я, как член Исполнительного Комитета, взял на себя инициативу в деле свержения колонны, не советуясь с Курбе и не учитывая его антипатию как творческого художника к этой подделке под римский монумент. Я предложил этот декрет и составил его в чисто демократических выражениях [далее Пиа приводит декрет полностью]… Ни малейшей ссылки на искусство! Таким образом, художник не инспирировал этот „социалистический“ декрет и даже не голосовал за него. Этот декрет, как вы могли заметить, прошел 12 апреля [1871], а художник стал членом Коммуны лишь 20-го [sic! на самом деле — 19-го], после дополнительных выборов. Если 27 апреля Исполнительный Комитет поручил художнику привести декрет в исполнение, это было сделано только затем, чтобы сохранить те части [колонны], которые могли иметь художественное значение. [Тут Пиа допускает ошибку: Курбе послан был проследить за сносом особняка Тьера, а не колонны. 27 апреля Гамбон действительно предлагал ввести Курбе в комиссию по наблюдению за сносом колонны, но когда выяснилось, что работу выполняет подрядчик, предложение отпало]. Поэтому я не могу допустить, чтобы ответственность за разрушение колонны возлагалась на Курбе. В любом случае это дело моих рук. Я выступаю с этим заявлением искренне и добровольно на благо великого художника, которого пытаются [наши правители] разорить, после того как хотели убить. Надеюсь, что „Таймс“ поможет мне добиться справедливости для Курбе»^[478].

Курбе немедленно подал апелляцию, но 6 августа 1875 года апелляционный суд подтвердил постановление. 19 ноября Дюваль сообщает художнику: «Департамент государственных имуществ только что запретил раздел наследства, оставшегося от Вашей матери… и Зели… Этот их ход помешает нам распоряжаться недвижимостью… Я со дня на день жду, что правительство потребует от Вас уплаты компенсации в размере 500 000 франков. Единственная наша тактика… выиграть время, ждать новых выборов [в будущем декабре] и новой Палаты. Тогда мы сможем решить, какие шаги предпринять в соответствии с обстоятельствами»^[479]. В том же письме Дюваль сообщал, что торговец картинами Дюран-Рюэль, который должен был Курбе значительную сумму, ликвидирует свое дело; он, Дюваль, попытается взыскать долг: хотя правительство, без сомнения, конфискует его, это все-таки уменьшит компенсацию, которую с Курбе хотят получить; кроме того, эти деньги могут быть даже возвращены художнику, если правительство когда-нибудь откажется от претензий к нему.

В марте 1876 года Дюваль снова пишет: «Я получил от правительства предварительное требование на уплату 286 549 франков 78 сантимов… Вас обяжут уплатить их. Не вижу способа спасти Вас от этого»^[480]. Неделей или двумя позже, вопреки совету Кастаньяри, Курбе составил (как всегда, с чьей-то большой редакторской помощью), опубликовал и распространил открытое письмо вновь избранным сенаторам и депутатам Национального собрания, многие из которых были более либеральны, чем их непосредственные предшественники: «Опыт уже долгой жизни избавил меня от многих иллюзий… но осталась одна, за которую я держусь, — вера в справедливость и великодушие французского народа… Вот почему я взываю к суду более высокому, чем все остальные. Я взываю к членам Собрания, избранным 20 февраля 1876 года, прося о пересмотре решения тех, кто был избран 8 февраля 1871 года»^[481]. Далее Курбе изложил все уже знакомые аргументы в свою пользу, но письмо не возымело действия.

После неблагоприятного решения апелляционного суда Курбе — не совсем обоснованно — утратил доверие к своему поверенному Дювалю; впрочем, он — также без всяких оснований — не доверял и своему адвокату Лашо. 28 августа он жаловался Кастаньяри: «Я все еще в нерешительности и так встревожен, что не могу работать. Отец очень постарел и все пишет, чтобы я возвращался [из Швейцарии] теперь, когда [прежние реакционные] депутаты уже не сидят в Палате. Ну просто душа разрывается, и мне кажется, что мой поверенный в сговоре с Лашо, нарочно держит меня здесь как в плену. При наших знакомствах просто невозможно не добиться определенной гарантии [охранное свидетельство] или от министра внутренних дел, или от префекта полиции, настоящего письменного документа, чтобы предъявить его пограничной полиции и поехать отдохнуть во Франш-Конте. Вы с Э[тьеном] Бодри говорили мне, что сын г-на Дюфора [премьер-министра Жюля Армана Дюфора] может это устроить. Если не может он, найдутся другие; я написал об этом своему поверенному, но тот, по-моему, свинья и вор: он не пошевелился… Г-н Тьер приезжал посмотреть мою статую республики [Гельвецию] в Тур-де-Пельс; к счастью, ко мне он не зашел… В понедельник или вторник я поеду в Валлорб на границе… повидаться с отцом. Бедный старик чуть не умирает от горя и беспокойства. Он приедет потолковать о наших делах в Орнане»^[482].

Дюваль тоже жалуется. «Два месяца подряд, — говорил он Кастаньяри 1 декабря, — я пишу г-ну Курбе и прошу ответить на очень важные вопросы. Он не подает никаких признаков жизни»^[483]. Четыре дня спустя Курбе вторит ему: «Я не могу больше поставлять сведения. За три с половиной года я написал больше пяти томов [записок и воспоминаний]. И я никогда не мог добиться ни от своего поверенного, ни от адвоката, зачем должен был отправиться в изгнание и рискую ли сесть в тюрьму [вернувшись во Францию], если не смогу заплатить… Мой поверенный не дает мне совета и вообще не предпринимает никаких шагов; г-н Лашо делает и того меньше; в результате я, ничего не понимая в делах, стал поверенным своего поверенного… Под дамокловым мечом, который постоянно висит над головой, невозможно противостоять delirium tremens^[484], отчаянию, отупению и, главное, сирене [алкоголю], а это сводит с ума. Работать невозможно и, в довершение всего, моя семья — в глубокой печали. Если в Париже [правительство] настаивает, чтобы я уплатил эту несправедливую компенсацию, я должен по крайней мере… при любых обстоятельствах сохранить свою мастерскую в Орнане (она была заложена в соответствии с законом еще до судебного преследования против меня); другой мне уже не построить… Если преследование обратят и на заложенное имущество, мне, видимо, остается лишь бросить живопись»^[485].

Теперь правительство более точно определило стоимость реставрации колонны. 8 января 1877 года Курбе писал Кастаньяри: «Вы лучше, чем кто бы то ни было, знаете: я не могу уплатить 350 000 франков. Мне и без того трудно оплачивать поверенного и адвоката; сейчас я совершенно разорен и не продаю картин… Думаю, скоро настанет время выбросить все это из головы; должны же наконец кончиться все эти глупости, нескончаемые заботы, юридические документы, в которых я ровно ничего не смыслю и от которых, во всяком случае, не способен защищаться. Противоестественно так мучить человека в течение трех, нет, четырех лет!.. Вы — единственный из моих знакомых, кто помог мне в этой истории. Мы должны получить от Ж[юля] Симона [который сменил Дюфора на посту премьера] охранное свидетельство, разрешающее мне навещать семью, видеть, как она живет, успокаивать старика отца, подбадривать сестру [Жюльетту], посвятившую ему жизнь. Это позволит мне обрести душевный покой, который мне так нужен, чтобы снова начать работать»^[486].

Курбе не собирался рисковать свободой, вернувшись во Францию без охранного свидетельства. В тот же день он раздраженно писал отцу: «Ты удивляешь меня, снова и снова твердя одно и тоже. Это огорчает меня; можно подумать, ты не понимаешь того, что я пишу. Скажи, хочешь ты, чтобы я переехал границу, а затем провел пять лет в тюрьме. Я делаю здесь все, что могу, чтобы добиться решения вопроса… Жандармы вдоль всей границы, особенно в Понтарлье, арестовывают всякого, кто похож на меня. Однажды, когда я был в Шо-де-Фон, друзья ради шутки уговорили меня переплыть Ду [на французскую сторону]. Бояться мне было нечего: при первом появлении жандарма я поплыл бы обратно… Что же вышло? На следующий день туда явились французские жандармы, расспрашивали жителей и даже перешли границу, чтобы повидать швейцарских жандармов, которым сказали, чтобы я не вздумал повторять свою попытку: у них, мол, есть ордер на мой арест. Если ты хочешь уплатить за меня 300 000 франков, я сейчас же вернусь… Мне не меньше твоего хочется возвратиться в Орнан или Флаже, но мы должны набраться терпения»^[487].

Власти были уже почти готовы выставить окончательный счет за восстановление колонны. 10 февраля Дюваль сообщал: «За то время, что Вы не отвечали на мои письма и не проявляли интереса к своим делам, мне удалось договориться с правительством. Я составил соглашение, в соответствии с которым будет вынесено судебное постановление об уплате Вами 323 000 франков… но выплачивать Вы их будете по 10 000 в год… Подразумевается, что к тюремному заключению Вас не приговорят. Отныне Вам предоставляется полная свобода и всякие преследования против Вас прекращаются. Я пытался выговорить, чтобы ежегодная выплата была меньше 10 000 франков, но лучших условий не добился. Правительство требовало 25 000 или 30 000 в год… Примерно через месяц все будет оформлено, и вы обретете свободу»^[488].

Окончательное постановление было вынесено 4 мая 1877 года. Курбе получил детализованный по пунктам счет за восстановление колонны:

Расходы министерства общественных работ 286 549,78 фр.

Расходы министерства просвещения и изящных искусств 23 420,00 фр.

Дополнительные расходы министерства общественных работ 13 121,90 фр.

Итого 323 091,68 фр.

Правительство не потребовало уплаты процентов за выплатной период, кроме как в случае задержки, за время которой будет взиматься пять процентов. Выплата процентов за все время сделало бы сумму настолько астрономической, что ее было бы невозможно взыскать. 10 000 франков в год должны были выплачиваться двумя полугодичными взносами начиная с 1 января 1878 года, что означало тридцать два года выплат для окончательного расчета по соглашению. Курбе было пятьдесят восемь лет. «Я вижу, как он, потирая руки, говорит на девяносто втором году жизни: „Наконец-то я расплатился за колонну! Отныне буду работать на себя“»^[489], — язвительно комментировал Кастаньяри.