Гюстав Курбе

Глава 4 Салон

Многочисленные работы Курбе в первые четыре — пять лет пребывания в Париже сильно разнятся по качеству, потому что художнику приходилось одновременно бороться с техническими трудностями и разбираться в противоречивых концепциях искусства. Это был переходный период, — период незрелости и колебаний. Он посвящал слишком много времени писанию картин на романтические и литературные сюжеты, — картин подчас сентиментальных, всегда вялых и безжизненных. Среди этих ранних полотен упомянем «Одалиску», навеянную стихотворением Виктора Гюго, которое начинается словами:

Другими были «Лелия», подсказанная вышедшим в 1833 году одноименным романом Жорж Санд, и «Вальпургиева ночь», навеянная «Фаустом» Гете. Более неожиданна, хотя как произведение искусства и не вызывающая восхищения картина «Лот с дочерьми», эротичная до непристойности: одна дочь распахивает перед отцом одеяние, выставляя напоказ свою наготу, а другая, опустившись на землю у входа в грот, наливает вино в чашу захмелевшего старца. Аллегорическую композицию с претенциозным названием «Человек, освобожденный Смертью от Любви», в которой Курбе сам себе позировал для фигуры обезумевшего любовника, тщетно борющегося со смертью за свою возлюбленную, художник легкомысленно объяснял впоследствии неким любовным эпизодом, из чего можно заключить, что жизнь молодого человека была отнюдь не такой уж аскетической, какой он изображал ее родителям. Подобные работы являлись скорее уступкой вкусам и обычаям эпохи, нежели выражением личности самого Курбе, по сути дела, чуждого интеллектуализму. К счастью, вскоре он понял, что литературные сюжеты не волнуют его, и навсегда бросил их. Гораздо более удачными, более непосредственными, искренними оказались его ранние пейзажи и в особенности портреты.

Пейзажи эти еще немногочисленны и представляют собой эксперименты в области техники исполнения. Один из них, «Вид леса в Фонтенбло», написан в 1841 году, во время короткого пребывания Курбе в этом раю для художников. В том же году он вместе с Юрбеном Кено совершил экскурсию в Гавр. «Я в восторге от этой поездки, — пишет он родителям, — она способствовала формированию моих взглядов на некоторые вопросы моего искусства. Мы наконец увидели море, бескрайнее море (как это непривычно для обитателя долин!). Мы видели красивые постройки вдоль берега. Это так захватывает: чувствуешь, как тебя куда-то влечет, хочется куда-то плыть, посмотреть весь мир»^[55].

Осенью 1842 года Курбе нанес короткий визит в Орнан; это было первое из многочисленных паломничеств в эти края, длившихся иногда несколько недель, а иногда — месяцев; они повторялись с разными интервалами чуть ли не до последних лет жизни художника. Привязанность Курбе к семье, друзьям детства и родным местам никогда не ослабевала: где бы он ни оказывался, корни его по-прежнему оставались глубоко в земле Франш-Конте. Даже конфликт с отцом породил больше шума, чем злости, и не оставил рубца на сердце. В Орнане в 1842 году Гюстав написал портрет отца и своей одиннадцатилетней сестры Жюльетты, одетой в коричневое и прислонившейся к стене. Во время той же поездки Курбе написал по меньшей мере два пейзажа: «Скала Фунеш» с видом на Орнан и дорогу в Сален и «Зимние леса», вероятно первую из его бесчисленных снежных сцен. В 1844 году, опять в Орнане, он написал еще один портрет Жюльетты, в голубом платье с желтыми полосами, сидящей в кресле у окна на фоне драпировок с фигурным орнаментом. В этом же году он выполнил также по меньшей мере один портрет своего деда Удо.

Не только в этот период, но и в последующие годы художник неоднократно писал автопортреты. Их столько, что Курбе часто обвиняли, будто он, как Нарцисс, влюблен в собственное отражение. Вполне вероятно, что в этом обвинении есть доля правды: тщеславие Курбе было достаточно всеобъемлющим, чтобы включить в себя и восхищение красивыми чертами своего лица. Первым из этих автопортретов является, вероятно, крохотная картинка размером менее десяти сантиметров на семь, написанная в 1840 году, вскоре после приезда в Париж. В 1841 году за ней последовало «Отчаяние» — сентиментальная композиция, где художник обхватил руками склоненную голову в позе, изображающей романтическое (и крайне неискреннее) отчаяние.

В 1842 году он создал первую свою картину, имевшую настоящий успех, — «Автопортрет с черной собакой». Хотя и написанное в Париже, это полотно изображает Курбе сидящим на земле у входа в грот Плезир-Фонтен под Орнаном. Топография местности, исхоженной Курбе в мальчишеские годы, так глубоко запечатлелась в его сознании, что он мог без труда воспроизвести любую ее деталь по памяти. На черных, вьющихся, очень длинных волосах Курбе — широкополая шляпа, одет художник в свободную блузу из темной ткани с розовой подкладкой и серые брюки в зеленую полоску. Позади него слева лежат трость и альбом для этюдов; с другой стороны, на фоне виднеющегося вдали залитого солнцем пейзажа, темным силуэтом выделяется черный вислоухий спаниель. На небе и заднем плане — несколько пробных мазков, сделанных мастихином — инструментом, которым Курбе позднее пользовался с большим мастерством.

Собака была недавним приобретением, о чем Курбе и писал родителям в мае 1842 года: «Я обзавелся прелестной собачкой, чистокровным английским спаниелем — ее подарил мне один из друзей; все ею восторгаются, и в доме Удо ей рады гораздо больше, чем мне»^[56]. Два года спустя этот автопортрет откроет Курбе двери Салона — честь, которой усиленно добиваются все начинающие. Он собирался послать туда всего одну вещь, более новую и большего размера, но Хессе убедил его представить и эту. О новой своей работе Курбе сообщал родителям в 1844 году: «Я только что написал довольно большое полотно, над которым я столько работал весь последний месяц, что чуть не рехнулся. А я еще не все сделал как следует; поскольку торопился, не знал, кого слушать, и не мог думать ни о чем другом. Если вы полагаете, что я предаюсь развлечениям [шпилька отцу!], вы заблуждаетесь: за весь месяц у меня не было и четверти часа свободного. И вот почему. У меня есть натурщики, которые стоят очень недешево. Я пишу от зари до пяти вечера, когда обедаю. Вечерами же приходится добывать то, что требуется для работы, бегать в поисках моделей по всему Парижу, видеться, наконец, с нужными людьми, бывать на необходимых вечерах, чтобы не прослыть медведем… Только что отправил свою картину в Салон… Г-н Хессе очень хвалил меня за нее и предсказывал мне большой успех. Он наговорил мне столько комплиментов по поводу того, что я сейчас делаю, и работ, находящихся в мастерской, что я не знал, что отвечать… Он посоветовал также послать портрет, написанный мною два года назад. Если меня не допустят — значит, мне не везет…»^[57].

Забавно, что двадцатипятилетнего Курбе еще волнуют комплименты. Обычно его тщеславие требовало непрерывных похвал, а когда его мало хвалили, он более чем охотно превозносил себя сам. В марте он уже мог сообщить, что жюри приняло «Автопортрет с черной собакой», но отвергло новую картину: «Наконец-то я допущен на выставку, что очень меня радует. Принята, правда, не та картина, какую мне больше всего хотелось показать, но это не беда, и обижаться мне не на что: полотно, которое отвергнуто, было не закончено… Мне выпала честь: я получил на выставке очень выгодное место, и это меня компенсирует…»^[58]. Деду он написал, что портрет вывешен в почетном зале, предназначенном для лучших работ Салона, и будь картина побольше размером, она получила бы медаль, «что было бы великолепным дебютом»^[59]. Курбе явно был очень доволен собой, хотя и не питал иллюзий насчет немедленного денежного успеха; он не надеялся много заработать в текущем году, потому что намеревался посвятить себя «более серьезной работе; нет ничего более пагубного, чем преждевременное стремление зарабатывать»^[60].

С этого времени на протяжении четверти века Курбе был представлен почти в каждом ежегодном Салоне. В феврале 1845 года он сообщает семье, что работает ежедневно, не исключая воскресений и праздников и ни на час не давая себе отдыха; он вымотан физически и духовно, потому что послал в Салон пять полотен: «„Сон девушки“ (более известное под названием „Гамак“), „Гитарист“, „Игроки в шашки“, мужской портрет и портрет Жюльетты, выполненный в Орнане в 1844 году и потехи ради названный мною „Баронесса М.“. Рамы стоили мне кучу денег, но что поделаешь… Не думаю, что все работы будут приняты; если пройдут хоть две, буду очень доволен…»^[61].

«Гамак» изображает девушку в полосатом платье, которая уснула в гамаке, висящем между двумя деревьями на темной лесной прогалине с ручьем на переднем плане. «Гитарист» — автопортрет Курбе, сидящего с гитарой в руках у подножия дерева на фоне скал и леса. Персонажи «Игроков в шашки» не идентифицированы. Мужской портрет, возможно, является портретом Поля Ансу, написанным в 1844 году, или молодого Поля Блаве, написанным в 1845-м, не исключено также, что это «Раненый» — еще один автопортрет, который на сей раз изображает художника умирающим от ран, полученных на дуэли: с закрытыми глазами и пепельным лицом, он беспомощно лежит на земле, прислонясь головой к стволу большого дерева.

Из пяти картин жюри отклонило четыре, приняв только «Гитариста». В марте 1845 года Курбе с необычной скромностью пишет родителям: «Я не вправе жаловаться: вместе со мной отвергнута масса известных художников, которые могут притязать на большее, чем я»^[62]. Он счастлив сообщить, что «Гитарист» привлек внимание двух возможных покупателей — банкира и торговца картинами. Хессе посоветовал ему запросить пятьсот франков, но Курбе счел, что это слишком дорого за небольшую, написанную в две недели картину. В конце концов и банкир и торговец картинами передумали, и картина осталась непроданной.

Хотя художник все еще пребывал в стесненных обстоятельствах, он ухитрился обеспечить себя кое-какими удобствами, которые не мог позволить себе сразу по приезде в Париж. В декабре 1844 года, тотчас же после возвращения из Орнана, он пишет, что купил за десять франков новую печку для отопления мастерской и добавил к сухому хлебу на завтрак чашку молока, доставляемого молочником из пригорода, и чашку кофе, который варит ему горбатая привратница, а приносит ее такой же горбатый муж — «фантастическая пара»^[63], как называл их Курбе, безусловно не преувеличивая. Но, разогревая кофе с молоком у себя на печке, художник часто так погружался в работу, что забывал обо всем на свете, и кофе выкипал. В том же письме он гневно опровергает слух, будто он собирается жениться на некой мадемуазель К.: ему так же хочется под венец, как в петлю. Позднее вопрос о женитьбе Курбе — всякий раз на другой особе — вставал снова и снова, но художник так и остался холостяком.

Почти все ранние полотна Курбе были довольно маленькими, но он уже подумывал о более внушительных работах. «В будущем году, — пишет он домой в марте 1845 года, — я должен написать большую картину, которая покажет публике, чего я на самом деле стою; мне нужно все или ничего. Маленькие картины — далеко не все, на что я способен… Я хочу писать большие полотна. То, что я говорю, — не самомнение: все, с кем я общаюсь и кто разбирается в искусстве, предсказывают, что моя затея удастся. Недавно я написал этюд, и, когда показал его г-ну Хессе, он сказал при всех, кто был у него в мастерской, что в Париже почти нет мастеров, способных сделать такой же. Затем… он добавил, что, если я выполню картину на таком же уровне для выставки в будущем году, он гарантирует мне видное место среди художников. Допускаю, что в его словах есть доля преувеличения. Но ясно одно: не позже, чем через пять лет, я должен сделать себе имя в Париже. Третьего не дано… Это трудно, я знаю, и пробиваются немногие, порой всего один из тысяч… Чтобы быстро двинуться вперед и смело осуществить то, что я задумал, мне не хватает одного — денег»^[64]. Но деньги так и остались серьезной проблемой. «В этом году я ничего не заработаю: работать и одновременно зарабатывать на жизнь нельзя — это самый неудачный путь, какой только можно выбрать. Гоняясь за маленьким повседневным заработком, ужасно отстаешь, и это в годы, особенно важные для продвижения вперед! Вам следует это понимать»^[65].

Если Курбе хотел этой фразой намекнуть на желательность прибавки к содержанию, то намек не был услышан. К счастью, в этот критический момент ему неожиданно повезло. Х.-Я. Висселинг, молодой амстердамский торговец картинами, посетил Париж для закупок, встретился с Курбе, пришел в восторг от его работ, купил две картины за 420 франков и заказал художнику свой портрет. Любезный голландец пообещал также обеспечить полотнам Курбе рынок сбыта в Голландии, где, как он предсказывал, художник добьется большого успеха. Ван Висселинг сдержал слово: несколько лет спустя, переехав в Гаагу, он убедил богатого коллекционера Месдага приобрести семь вещей Курбе. Это положило начало длительной и плодотворной связи Курбе с голландскими торговцами, художниками и коллекционерами. Популярность его в Голландии и Бельгии никогда не ослабевала, а выставки проходили с неизменным успехом.

Он приступил к работе над задуманной большой картиной, четыре на три метра, но сразу же столкнулся с трудностями. Работа выматывала его до полного изнеможения, тем более что он намеревался провести лето в Орнане и хотел завершить полотно до отъезда из Парижа или по крайней мере продвинуться в работе так далеко, чтобы картина успела просохнуть и он мог закончить ее по возвращении. Он предупредил отца, что на этот раз проведет большую часть лета не с родителями и сестрами в скучном маленьком Флаже, а в Орнане — с друзьями и горячо любимыми дедом и бабкой. Пребывание в Орнане оказалось для художника настоящим отдыхом: в компании Промайе, Кено и других приятелей Курбе охотился, удил рыбу, бродил по холмам, поглощая огромное количество вина и хлеба и устраивая вечерние концерты, для которых сочинял сентиментальные баллады и с большим удовольствием распевал их. Одна из этих песен сетует на неверность некой Жаннеты, деревенской девушки, с которой Курбе состоял, по-видимому, в краткой и бурной любовной связи; если верить песне, Жаннета обманула его и вышла замуж за богатого мэра.

В жизни Курбе было много женщин, но отношения его почти со всеми остались чисто плотскими. Чувства его бывали затронуты редко и всегда ненадолго. Случайные связи не превращались у него в глубокую, постоянную привязанность: он требовал от женщин лишь простого, ничем не осложненного физического удовлетворения. Часто его любовницами были натурщицы, которые более или менее долго служили ему в обоих этих качествах, затем они расставались без особого сожаления как с одной, так и с другой стороны. Одной из первых таких любовниц-натурщиц была Жюстина (фамилия ее неизвестна), которую Курбе запечатлел в «Счастливых влюбленных», вероятно, в 1842 или 1844 году. На первом плане стоит сам Курбе, сжав руку возлюбленной; обе фигуры написаны в профиль, головы — одна темноволосая, другая белокурая — на фоне смутно виднеющегося кустарника и темнеющего вечернего неба. Общий замысел отличается романтичностью и лиризмом, но без излишней сентиментальности.

По возвращении в Париж художник отказывается от создания гигантского полотна, оправдываясь недостатком света в мастерской в короткие, пасмурные зимние дни. Он не признался бы даже себе самому в истинной причине: на данном этапе замысел оказался ему не по плечу — он созреет для таких огромных работ не раньше, чем через три года. Письмо от января 1846 года свидетельствует о его обескураженности: «Нет ничего труднее на свете, чем заниматься искусством, особенно когда никто тебя не понимает. Женщины требуют портретов совершенно без теней, мужчины — чтобы их писали в праздничных костюмах; угодить заказчикам нет никакой возможности. Лучше вертеть колесо, чем зарабатывать деньги вот таким способом: по крайней мере не нужно поступаться своими принципами»^[66]. Тем не менее за эту зиму он выполнил достаточно много работ, чтобы послать в Салон восемь картин, из которых приняли только одну — неидентифицированный автопортрет, но и тот повесили под самым потолком, так что полотно трудно было разглядеть. Курбе излил в письме к родным свое возмущение жюри, обвиняя эту «кучу старых дураков»^[67] в злонамеренном недоброжелательстве; суждения их кажутся ему поверхностными: они ведь просматривают по четыреста картин за день, иными словами, по две картины в минуту; по существу, быть отвергнутым ими — это честь.

Один из лучших автопортретов Курбе, «Человек с трубкой», был написан в 1846 или в начале 1847 года. Этот автопортрет составляет разительный контраст с щеголеватым «Автопортретом с черной собакой» — приглаженным, зализанным, где каждый локон на своем месте. Человек с трубкой — представитель богемы, с растрепанной, всклокоченной бородой и лохматой копной спутанных, нечесаных волос. Однако, несомненно, это голова художника, а не бродяги: чувственный рот, тонко очерченный нос и мечтательное выражение лица свидетельствуют о предельно обостренной восприимчивости.

В 1846 году Курбе вновь провел несколько месяцев в Орнане. Вернувшись в Париж, он сразу взялся за портрет Юрбена Кено, который, как сообщал художник, привел в восторг Хессе и многих друзей, но, вероятно, не будет одобрен экспертами Салона, потому что не соответствует общепринятым нормам. Опасения его полностью оправдались: жюри 1847 года — одного из немногих, когда Курбе не был представлен в Салоне, — отвергло не только портрет Кено, но и еще два полотна. К реакционным чиновникам он испытывает только презрение, «но, чтобы выдвинуться, надо выставляться, а выставок, кроме этой, к сожалению, нет. В прошлые годы, когда я еще не обрел собственной манеры и работал отчасти в их стиле, меня принимали. Но теперь, став самим собой, я больше не могу на это рассчитывать»^[68]. Тем не менее у Курбе были кое-какие основания для оптимизма. Консервативное жюри действительно хватило через край и обидело столько выдающихся художников, что несколько человек из числа отвергнутых, поддержанные наиболее либерально настроенными среди принятых, объединились с целью устроить в знак протеста независимую выставку в какой-нибудь частной галерее. Бунтари, в том числе Ари Шеффер, Делакруа, Домье, Александр-Габриэль Декан, Теодор Руссо и скульптор Антуан-Лу Бари, 15 апреля 1847 года собрались в доме Бари и приняли письменное решение об устройстве ежегодных независимых выставок. Но революция, разразившаяся в следующем году, придала Салону гораздо менее консервативный характер, и необходимость в осуществлении этого замысла на время отпала.

Летом 1847 года Курбе отправился в Голландию — в свое первое путешествие за пределы Франции. Он уже знал и любил Висселинга, который обещал ему теплый прием; кроме того, он запасся рекомендательным письмом к «некому Ван ден Богерту, обершенку короля Голландского, человеку очень влиятельному и одной из самых заметных фигур в Амстердаме»^[69]. Его давнее восхищение Рембрандтом и другими голландскими мастерами, родившееся в Лувре, переросло в восторженное поклонение, когда он увидел их произведения в галереях и музеях Голландии. «Я в Амстердаме два дня, — пишет он родным, — и уже познакомился с несколькими художниками, к которым сегодня пойду. Загляну и в музей — он будет открыт. Я в восторге от того, что уже видел в Голландии; побывать там действительно необходимо художнику. Такая поездка дает больше, чем три года учения. В Гааге, поистине очаровательном городе, я видел замечательные коллекции… Когда уеду, еще не знаю: я мог бы получить здесь заказ на портрет. Меня уверяют, что, пожив тут несколько месяцев и показав себя, я мог бы заработать деньги. Моя манера устраивает голландцев. Я захватил с собой лишь один маленький пейзаж, который очень понравился по мастерству исполнения. Здесь в такой манере не пишут…»^[70]. По-видимому, с заказом на портрет ничего не вышло, а из-за обменного курса жизнь оказалась настолько дорога, что через неделю Курбе вынужден был покинуть Амстердам.

В начале сентября, почти сразу по возвращении во Францию, Курбе отправился в Орнан, где приезд его был омрачен смертью бабушки, скончавшейся 16 августа. Вдохновленный пребыванием в Голландии, художник энергично взялся за работу и написал ряд пейзажей, в том числе «Вечерние тени», «Долину Се», а также сделал карандашный рисунок «В лесу»; все они выполнены в более реалистической манере, чем раньше; в манере, которая предвещала полнокровный реализм периода его зрелости. Гостя в Орнане, он выполнил также портрет своего друга Промайе, групповой портрет своих сестер («Сестры во Флаже») и сделал рисунок под названием «Мечта девушки» — известный также, по аналогии с одним из его автопортретов, как «Гитаристка», — изобразив на нем свою сестру Зели: пребывая в сентиментальном настроении, она мечтательно перебирает струны. Однако наиболее примечательным произведением этой осени была большая — примерно два на четыре метра — религиозная картина, которую Курбе написал для приходской церкви в Соль, горной деревушке милях в четырех от Орнана. Она изображает «Святого Николая, воскрешающего детей»: св. Николай считался патроном Соль. Моделью для фигуры в пышном епископском облачении послужил Юрбен Кено. Хотя картина была написана еще в 1847 году, деревенские власти приобрели ее лишь в январе следующего года, а художник получил условленный гонорар — 900 франков — только в 1850-м. Со временем полотно пришло в плачевное состояние и было спасено благодаря тщательной реставрации в 1948 году. Не принадлежа к лучшим работам Курбе, эта вещь уникальна в одном отношении: она — единственная картина, хотя бы отдаленно связанная с религией, которую художник, всю жизнь упорно и яростно державшийся антиклерикальных убеждений, написал без тени насмешки по отношению к религии.

Другой картиной, написанной, вероятно, в том же году в Париже, был портрет «Марка Транаду, рассматривающего альбом с гравюрами». Бородатый, чудаковатого вида человек в грубой рабочей блузе, сидя на стуле, внимательно разглядывает раскрытый том, лежащий у него на коленях. Транаду был автором двух книг: биографии св. Иоанна Божия, основателя ордена Братьев Милосердия в Португалии в XVII веке; и опубликованного в 1861 году исследования о великой итальянской актрисе Аделаиде Ристори. В 1876 году Курбе описывал Транаду как «очень трудолюбивого человека, наделенного выдающимся умом и с головой ушедшего в философию… Он приехал из Лиона, своего родного города… Он считал аскетизм одной из форм опьянения, способствующей творческим импульсам. Написал несколько примечательных статей о живописи, материал для которых собрал во время поездки в Бельгию. Присылал корреспонденции в газеты, затем вернулся в Париж, где и умер в нищете лет семь-десять назад. Это был чудак, даже оригинал, занимавшийся диковинным гимнастическим упражнением в уверенности, что это умножит не только телесные, но и духовные его силы; как человек, он отличался искренностью и верностью. Его знал весь артистический мир Парижа…»^[71]. Транаду часто посещал знаменитое кафе «Мом» и был близким другом Анри Мюрже, который в «Сценах из жизни богемы», опубликованных в 1848 году, соединил в образе философа Коллина черты характера Транаду и другого члена их кружка, Жана Валлона, богатого молодого провинциала из Лана. По словам Александра Шанна, который и сам выведен в той же книге в образе музыканта Шонара, Транаду «был высок, мускулист, лохмат и густобород, нос у него заметно клонился влево, словно презирая традиционную симметрию. Смуглый, как настоящий араб, он носил цилиндр с узкими изогнутыми полями. Что до его пальто, то когда-то оно, несомненно, было зеленым… Отсюда и пошло его прозвище Зеленый великан. Никто не знал, живет он на частные доходы или состоит где-нибудь на службе… Только Шарль Бодлер мог бы приподнять завесу, окутывавшую жизнь Транаду»^[72]. Но даже Бодлер знал очень мало о жизни загадочного Транаду, хотя и был одним из немногих, кто имел доступ в убогое жилище философа на бульваре Монпарнас: одна комната, вся меблировка — железная кровать да груды пыльных книг. Однажды вечером у Бодлера не хватило денег на извозчика, чтобы добраться до своей любовницы, жившей в отдаленном предместье Нейи, и Транаду предложил переночевать у него. Поэт провел беспокойную ночь: он был поражен и даже несколько напуган, увидев, как хозяин проделывает ряд замысловатейших гимнастических упражнений, пользуясь вместо гантелей бутылками, наполненными дробью.

Подготовка к следующему Салону заняла у Курбе всю зиму. В январе 1848 года он пишет родителям: «Картина моя быстро продвигается, надеюсь управиться с ней к выставке. Если ее примут, мне это очень поможет и обеспечит репутацию. Во всяком случае, я на пороге успеха, потому что окружен людьми весьма влиятельными в прессе и в мире искусства и люди эти в восторге от моей работы. Мы наконец стоим накануне создания новой школы, представлять которую в живописи буду я»^[73]. Какую картину имел в виду Курбе, не ясно. В Салон 1848 года он представил семь полотен: «Вальпургиева ночь», «Виолончелист» (автопортрет), «Спящая девушка», портрет Кено и три пейзажа — «Утро», «Полдень», «Вечер». Дополнительно художник послал три рисунка, «Мечту девушки» и два портрета. К его удивлению, все десять работ были приняты членами жюри, которые после яростных протестов против массовых отказов в прошлом году выработали куда более снисходительные правила допуска. По мнению Курбе, слишком даже снисходительные. Он жаловался, что жюри приняло неслыханно большое число работ — пять с половиной тысяч, в массе которых его собственные, — а их даже не удосужились хорошо повесить — пройдут незамеченными. Эти опасения оказались неосновательными: впервые критики положительно, даже восторженно отозвались о его творчестве. Его имя становилось известно гораздо более широкой публике, чем ограниченный круг друзей.

Особенно экспансивным среди этой новой публики был англичанин Пьер (или Питер) Хаук, который осыпал художника комплиментами, обещал прославить его в серии газетных статей и заказал ему свой портрет. В мае 1849 года Хаук писал Курбе: «Должен написать Вам, чтобы выразить всю любовь, которую Вы внушаете мне как порядочный и добрый человек, и то восхищение, которое вселяет в меня Ваш огромный дар. Нет нужды говорить Вам, что меня влечет ко всему прекрасному и высокому, и в этом смысле Вы заняли одно из первых мест в моем сердце… Мой портрет находят замечательным. Многие завидуют мне»^[74]. Однако Курбе не мог существовать за счет одной лести. Его много хвалили, но мало покупали: он не продал ничего из выставленного в Салоне и вынужден был унизительно клянчить у отца деньги на оплату долгов.