Межесвет (СИ)

Глава 9

(Шадрен)

— Кто ты?

— Я Морта, длань отсекающая.

По небу цвета темной ржавчины текли извилистые ручейки алых облаков, подвешенный за нити полумесяц чуть заметно раскачивал ветер. Стремились ввысь здания с узкими сводами, всюду виднелись курганы из камней — то ли алтари, то ли могилы, в брешах в земле блестела кровь. Кровоточащее небо, кровоточащая земля — и джунгли из камня и металла. Покинув теплую постель со спящей Морвеной, Шадрен вышел из замка в ночь, и холодный воздух отрезвил его, заставив отвлечься от воспоминаний и поразмыслить над настоящим. Ему нужна была передышка после того, как он шел по пустым коридорам и поднимался по лестницам, следуя по дорожке из сброшенных одежд. Их многоцветие не оставляло сомнений: они принадлежали девочке-птице. А потом он увидел ее нагой: Морта стояла, опираясь локтями на подоконник, внешнюю тьму озаряли вспышки света, и там, где кончается горизонт, на огромных цепях висел замок с узкими окнами, из которых лился багровый свет. Это сияние было зловещим, и тем не менее оно притягивало, как истина притягивает ищущий разум.

Морта не обернулась, когда он вошел, хотя не могла не заметить его появления, не вскрикнула и не попыталась прикрыться. Чего ей было стесняться? Ее тело, лишенное половых признаков, не принадлежащее ни женщине, ни мужчине, могло считаться как венцом совершенства, так и уродливой патологией. А Богиня, внезапно задумался Шадрен, она тоже беспола и оттого божественна? Пред его взором предстало тело, не способное грешить, но ведь есть еще и помыслы — были ли они столь же чисты? Храмовая статуя наконец обратила на него свой взгляд — сначала смотрела томно из-под полуприкрытых век, а потом ресницы взлетели, словно крылья, и эти глаза с застывшей в них вечностью прожгли его лучами пламени. Можно испепелить плоть, но мысль не рассечешь клинком, не предашь огню, и этот ее гнев, обращенный на него, был почти осязаем. А потом она в один миг обросла перьями, обернулась вороной и выпорхнула в раскрытое окно. Шадрен спросил и получил ответ, и унес свое удивление в холодное безмолвие ночи, под высокие темные своды.

Он бездумно шагал по извилистым дорожкам, посыпанным каменной крошкой, считавшимися здесь улицами, пока что-то не привлекло его внимание. Существо с несоразмерно длинными конечностями вырезало слова над аркой — лезвием в форме пера. Кровь капала из рассеченной ладони, но безобразная тварь с пыхтением продолжала свое дело, как будто не чувствовала боли, словно боли и не существовало вовсе. Неровные буквы выстроились в ряд, и слова показались Шадрену донельзя человеческими:

Когда придет время

Испей яду из моей чаши

И вернись ко мне в последние сумерки

Улыбка озарила лицо экзалтора, и все встало на свои места: тот яд, что ему предстояло испробовать, был его спасением; спасением была смерть — серебристый всплеск, рассекающий мглу, металлическая искра на стреле дуллахан, белое пламя, пронзающее грудную клетку. Верно, он умрет — сегодня или завтра, не имеет значения; он умрет и восстанет. А это существо писало о любви пред лицом надвигающейся гибели, писало о чем-то преходящем и тем не менее значимом. Любовь не вечна, не окончательна смерть. Улыбка переросла в смех, а тот — в безудержный хохот на грани истерики. Шадрен крикнул во весь голос, когда уже не мог смеяться, и уродливый поэт обернулся, чтобы взглянуть на человека, прогнавшего его музу. Глаза существа, белые и слепые, уставились на него в упор. Шадрен ощутил страх, как будто эта тварь, неуклюжая с виду, могла причинить ему серьезный вред; но ведь она была порождением темного искусства, дщерью колдовства. Экзалтор молча отступил и скрылся между теней.

Фальшивая луна давала мало света. Он двигался почти на ощупь, когда его окликнул незнакомый женский голос. Качнулись серебристые нити, свет упал на чьи-то скрещенные ноги, покрытые золотой чешуей. Нет, не ноги, а рыбий хвост — понял он, приглядевшись. Она сидела на кургане из камней, прикрывая ладонями голые груди.

— Ты падшая? — спросил Шадрен.

— А на кого я похожа?

Голос переливался, как лесной ручей. Ему еще не доводилось слышать столь ласковых, зовущих нот, даже в голосе Идрис. Эти звуки мутили разум, очаровывая, притягивая к себе. Он сделал шаг.

— Садись рядом. — Чтобы сделать приглашающий жест, ей пришлось открыть одну из грудей. Шадрен поспешно отвел взгляд — ему до безумия захотелось прикоснуться к ее упругой мертвенно-бледной плоти. — Я не кусаюсь.

Он не сдвинулся с места.

— Как я могу знать?

Она засмеялась.

— Садись и поцелуй меня, — настойчиво повторила русалка. — Я так давно не целовалась с мужчиной. — Она провела пальцем по блестящим синеватым губам. — Ну же. Ты такой теплый, такой… живой. — Ее дыхание сбилось, стало чаще. — Пожалуйста.

Шадрен нутром чуял опасность, часть разума, не одурманенная ее голосом, ее запахом, еще сопротивлялась и велела ему бежать. Но близость с Идрис была воспоминанием, распростертая под ним Морвена — всего лишь сном, и он понял, как жаждет воссоединиться с кем-то в страстной пляске двух тел и хоть на миг позабыть о своих печалях. О необходимости выбора. О необходимости умереть. Его руки легли на плечи русалки и словно срослись с ними, соединились их губы и сплелись языки. У него во рту было жарко и сухо, но русалка быстро восполнила недостаток влаги и привнесла в поцелуй соленую прохладу морских волн.

Их обоих накрыла огромная тень крыльев. Русалка вскрикнула, разорвав объятья и подавшись назад, обхватила руками голову, защищаясь от нападения. Две белые вороны кружили над ними, по очереди устремляясь вниз и раня русалку острыми клювами. Вскоре она начала молить о прощении, соскользнула с горки камней и поползла прочь, шлепая хвостом. Птицы сопровождали ее некоторое время, пока кровавый след не стал достаточно широким, а затем вернулись к Шадрену.

Ему снова довелось наблюдать чудесное превращение. Вороньи тела начали вытягиваться, утрачивая оперение, две пары крыльев увеличились в размерах и ярко вспыхнули за спиной, на миг озарив все белым светом, а затем свернулись вокруг тонких фигур наподобие плащей. Месяц раскачивался, и луч света скользил по лицам незнакомок. Они казались немного старше Морты, а отличительной особенностью девушек-птиц были белые, как хлопок, локоны. Одна предпочитала заплетать их в косу, у второй волосы свободно свисали до самых коленей.

— До чего мы опустились, — произнесла девушка с распущенными волосами. Шадрен поежился от звука этого голоса, резкого и холодного. — Разыскиваем человека.

— Все в порядке, Нона, — сказала вторая.

Та порывисто развернулась к ней.

— Разве я позволила тебе назвать мое имя?

— Он живет вместе с матерью, — начала оправдываться вторая, но под пронизывающим взглядом Ноны она побледнела и опустила глаза. — Прости меня, я не должна была…

Нона молчала, стиснув губы.

— Тебе не следует выходить наружу, — опять заговорила девушка с косой, обращаясь на сей раз к Шадрену.

Он пожал плечами. Наверное, вороны спасли его, почти заклевав русалку до смерти. Экзалтор не представлял, что она могла с ним сделать — забрать его жизненную силу или что-то в этом роде, — и не хотел об этом думать.

— Почему? — спросил он. — Я что, в заключении?

— Если ты так говоришь, — покорно ответила девушка.

— Ты человек, — бросила Нона. — Сам знаешь, что это значит здесь, в Альдолисе. Ты еда. Источник крови, свежего мяса, живой энергии. Способ удовлетворения. Способ выжить. — И поэтому, — она склонила голову набок, как птица, в которую могла обращаться, — ты не должен делать и шагу из дворца.

— Не проще ли оставить его в покое? — послышалось сверху.

Нона развернулась, мгновенно напрягшись, вторая девушка последовала примеру сестры, но ее движения были более спокойными и плавными. Морта расположилась на обломке стены, свесив ноги, и бесцеремонно разглядывала свою кровную родню: ледяное сердце и нетерпимость к смертным досталось Ноне в наследство от отца, а вот Децима была доброй и кроткой, как мать.

— Не вмешивайся, — процедила Нона.

— Ну что ты, — Морта спрыгнула вниз, приземлившись на согнутые ноги, — я и помыслить не могла о том, чтобы тебе перечить. Я только хотела напомнить вам, мои пробирочные сестрички, что этот человек — не раб. Моя мать тоже была королевой, разве нет? — Ее улыбка сверкнула и погасла во тьме. — Вот только у меня нет его глаз, — с сожалением добавила она.

Нона шагнула к сестре, простерла руку — и ее пальцы мягко сомкнулись на горле Морты. Шадрен вгляделся в лицо Ноны и поразился выражению ее глаз — льдисто-голубых, без единой искорки тепла. Он не мог ничего сделать, как и в случае с русалкой, с той лишь разницей, что он действительно хотел защитить Морту.

Децима переводила взгляд с одной сестры на другую, не зная, чью сторону принять. Морте нравилось нарушать правила, говорить то, чего не следовало, мутить воду, но все-таки в них текла одна кровь — даже если Морта была живорожденной.

— Охотник — не мой отец, — сказала Нона. — Тебе это известно не хуже меня.

— Жаль, что и не мой, — прошептала Морта.

— Еще одно слово… — Но вместо того чтобы сжать пальцы, придав значимости своей угрозе, Нона отпустила горло сестры и скрестила на груди руки.

— И что тогда? Ты скажешь маме? — Морта хрипло рассмеялась, но в ее голосе не прозвучало ни капельки веселья: это был завистливый, злобный смех. — Конечно, она примет меры. Ты же ее любимица. По чистой случайности, в силу какой-то малозначимой детали…

Нона молчала, продолжая сверлить взглядом непокорную родственницу. Децима раскрыла рот, чтобы сказать что-то, как-то разрядить обстановку, но не нашла нужных слов. Вместе с кротостью и добрым нравом она переняла и материнскую нерешительность.

Морта отвернулась, подпрыгнула выше, чем это казалось возможным, и уцепилась за неровный край стены. Подтянулась на руках, перебросила ногу, другую. Ее кожа отсвечивала в мутном свете луны. Может, она выбирала пестрые одежды именно потому, что была обделена материнской лаской? Чтобы ее заметили? Учли в своих планах?

— Мне все равно, — произнесла она, сидя к ним спиной. — Делайте с ним что хотите.

Черные крылья подняли ее в воздух. Какое-то время было тихо, как будто девушки-птицы и человек одновременно погрузились в глубокие раздумья, которые не хотели прерывать. Потом Децима произнесла, нарушая молчание:

— Пойдем, человек. Мы проведем тебя домой.

Они сопровождали его в виде птиц. Одна сестра летела впереди, вторая — судя по всему, Децима — парила над головой Шадрена. Насколько мог судить экзалтор, так как они не приближались к нему слишком близко, в вороньем облике сестры были в полтора раза больше Морты, не отличавшейся по размерам от обычной птицы. Рядом с ними она должна была чувствовать себя крошечной и неприметной. Путь оказался долгим: Шадрен и не подозревал, что забрел так далеко. Экзалтор вскинул глаза и сразу же опустил их — ему еще не удавалось охватить взглядом массивное нагромождение башен, называемое здесь дворцом; они вздымались и вздымались, пока ему не надоедало смотреть. Они зашли не с главного входа, а откуда-то сбоку — острую арку, к которой подвели его сестры, украшал венец из сухих цветов, блеклых и безжизненных, как и все вокруг. Вороны улетели, не утруждая себя прощанием, а Шадрену, по всей видимости, следовало войти внутрь.

Поднявшись по лестнице, его взору открылся длинный зал с высоким потолком. Слабые лучи проникали сквозь узкие окна, но их явно недоставало, чтобы осветить помещение хотя бы на четверть. По обеим сторонам зала тянулись ряды ниш, у противоположной стены что-то взблескивало серебром, когда туда падал редкий рассеянный свет. Изображения Богини нередко украшались дорогими металлами и инкрустировались самоцветами, поэтому Шадрен подумал, что там располагается алтарь. Он не осмелился позвать Морвену и услышать многократное эхо своего голоса — и так было понятно, что ведьмы здесь нет. Экзалтор решил подождать, когда краем глаза уловил движение.

Он автоматически забросил руку за спину в поисках ружья, которого там не оказалось. Когда он его потерял? Когда он лишился всех тех вещей, что определяли его сущность? Шадрен тяжело сглотнул. Затрещала натянутая до предела веревка, одна из нитей треснула с громким хлопком, в левой нише в петле качнулся висельник. От него ничем не пахло, приговор был приведен в исполнение совсем недавно, и экзалтор, повинуясь какому-то внезапному порыву, вгляделся покойнику в лицо, а затем в ужасе отпрянул. Шадрен узнал его сразу, сомнений не оставалось: на правой ладони темнел порез от лезвия-пера. Шелест одежд и медленные шаги потревожили тишину, и экзалтор оглянулся, еще не оправившись от потрясения. До него постепенно доходил смысл случившегося.

Черный струящийся шелк облегал изящный силуэт, по земле тянулся длинный вуалевый шлейф. В руках Морвена держала свечу, озарявшую ее тонкое лицо, и в этот момент она была несказанно хороша. В волосах вспыхивали оранжевые огоньки. Шадрен сделал несколько шагов навстречу ведьме и произнес пересохшими губами:

— Ты такая красивая. — Она не вздрогнула, так как ожидала увидеть его здесь. Перехватив его взгляд, Морвена зарделась и смущенно опустила глаза. Как мало ей понадобилось времени, чтобы начать кокетничать, отметил экзалтор, но, в конце концов, она не слепая и не могла не заметить, как изменилась. — Но это…

Кто-то двигался за пределами его зрения: звук исходил из стен. Шаги сопровождались шуршанием и влажными шлепками. Это русалочий хвост в агонии бил по земле. Морвена наказала их до выяснения обстоятельств, соблазнительницу и поэта, хотя тот не сделал Шадрену ничего дурного. Кого еще казнили из-за него? Экзалтора удивила ее жестокость.

— Зачем?

Морвена приблизилась к нему на расстояние вытянутой руки — и что-то во взгляде Шадрена, в тоне его голоса ей определенно не понравилось. Она почти не жила среди людей, держалась особняком, и легко переняла здешние нравы.

— Я должна это делать. Чтобы соблюдать порядок. — Ведьма понимала, что занимает высокое положение, что ей не пристало перед ним оправдываться, пусть даже она и питает к Шадрену самые теплые чувства, так похожие на то, что в человеческом мире называют любовью. — Не ходи один.

— Почему нет? — И Шадрен задал вопрос, который ему следовало задать сразу, как только он пришел в сознание: — Что со мной будет?

Ведьма молчала, пряча глаза, и нервно дергала себя за волосы. Так продолжалось около минуты, но Шадрен был терпелив. Наконец она сказала:

— Ты можешь уйти. — Она с надеждой посмотрела на него: — Ты можешь остаться.

— Неужели я могу вернуться в Гильдию? Вы отпустите меня?

Ее лицо исказилось от боли.

— А ты хочешь этого?

— Мне поручили найти тебя. — Шадрен не собирался ее обманывать. Морвена притащила его в Альдолис и оставила при себе — ее намерения относительно экзалтора трудно было расценить превратно. Он почти не знал ее, но был уверен, что плести интриги и строить коварные планы, подобно гильдейской Паучихе, она не умеет. — Вернуться ни с чем? Без ружья и маски, но с информацией о темном городе, о котором они знают лишь понаслышке? Ты готова пойти на такой риск?

Она покачала головой.

— Здесь нет никакого риска. Я отпущу тебя. Никто не станет тебя преследовать. Если, — Морвена понизила голос и закончила полушепотом, — это то, чего ты хочешь.

Ему нечего было ответить. Он не шпион, так что в Гильдию дорога закрыта. Снова скитаться по ледяным пустошам? А потом, если хватит сил вернуться в мир людей, жить в страхе до конца своих лет? Кто придет за ним, кто охотится на охотников? Он не желал знать. Так что оставалось — обосноваться здесь, среди чудовищ? Но и узником Шадрен быть не хотел.

Морвена направилась в конец зала, освещая себе путь. Шадрен поплелся следом, поглядывая по сторонам. Не все ниши были заполнены, и это немного утихомирило его совесть. Ведьма остановилась, водрузив свечу на каменный пьедестал, раздернула занавески: желтое сияние озарило альков в форме полукруга. На стенах висели портреты, если их можно было так назвать: каждая картина состояла из размытых очертаний головы и шеи, закрашенных черной краской, и нескольких белых мазков — волос. На месте глаз сияли алмазы.

— Тех, кто мог представлять угрозу, — заговорила Морвена, разглядывая портреты, — она прогнала и обозвала монстрами. Удобно, не так ли?

— Кто они?

— Я знала их когда-то. Или могла знать. Это место поклонения, хочешь спросить ты? Нет. Я не воздаю им молитвы. Они их все равно не услышат.

— Как ты их различаешь? — поинтересовался Шадрен.

— Нужно долго смотреть. Со временем они начинают двигаться. Шевелить ртом, моргать глазами. Еще позже — говорить. Иногда я слышу… — ее руки, висевшие вдоль тела, сжались в кулаки, — как они плачут.

Морвена боялась одиночества и ненавидела его. Шадрен тоже зачастую путешествовал один, по долгу службы, и тем не менее это никогда его не тяготило. В Гильдии были другие экзалторы, где-то его ждала Идрис. После смерти любимой в его сердце образовалась пустота, но Шадрен не стремился ее заполнить и не искал новых привязанностей. С него было достаточно страсти и тоски.

В тот раз он поцеловал Морвену исключительно по ее просьбе, он не любил ее, и, более того, не хотел любить. Экзалтор не мог отрицать, что испытывает к ней влечение, пусть даже чисто физического характера, но было бы нечестно просто уложить ее в постель, а потом делать вид, что ничего не случилось. Она заслуживала лучшего.

Шадрен не собирался ничего предпринимать, но когда ведьма упала на колени, всхлипывая и зажимая рот ладонью, его сердце отозвалось болью, и ему было тяжело устоять. Он присел рядом и коснулся ее локтя, ожидая, что она позволит себя обнять и утешить, но вместо этого Морвена отшатнулась и сквозь пелену слез взглянула на него, как на врага. Ее грудь, прикрытая черным шелком, судорожно вздымалась.

— Не прикасайся ко мне, — обреченно произнесла она. — Это убьет тебя. — Ведьма вскинула руку и продемонстрировала ему шелковые паутинки между пальцев. — Ты не знаешь, кто я такая. Что я такое.

Шадрен встал на ноги. Он запутался: сначала она звала его, а теперь отталкивала. Похоже, что Морвена сама не знала, чего хочет. Но экзалтор понимал: дай ей время, не делай никаких шагов к сближению, и она сама к нему явится — если, конечно, он будет еще жив. Он с минуту гадал, сможет ли самостоятельно добраться до своей комнаты на верхних этажах, а затем направился к выходу. Ведьма окликнула его, не поднимаясь с колен, и Шадрен испытал приступ мучительного удовольствия: это сработало. Его напускное равнодушие зародило в ее душе страх, что он может уйти или, того хуже, не ответить на ее притязания. Он медленно обернулся.

Морвена шмыгнула носом и вытерла мокрое лицо. Простерла руку в направлении окна, где виднелся клочок ржавого неба. Шадрен затаил дыхание.

— Будь осторожен. Ты слышишь? Они хотят тебя.

В подтверждение ее слов со стороны окна раздался еле слышный шепот, будто кто-то подглядывал за ними и вполголоса обсуждал увиденное. Спустя несколько секунд тишину разрезал душераздирающий крик, и его поддержали сотни голосов — грубые звериные и тонкие птичьи. Крик прокатился по пустынным улицам подобно лавине и затих где-то вдали. Город превратился в единый организм, и это огромное чудовище хотело лишь одного: его, Шадрена. Он мог дать им многое, прежде чем испустит дух. Он был не из трусливых, но в тот момент его пробрала дрожь.

— Город жаждет, — грустно повторила Морвена. — И я тоже.